Как тебе Остров? Хреново, скажем прямо. И самое хреновое в этом – пишущий загадками маньяк, будто решивший косплеить всех извращенцев мировой истории, от французского оккультиста до Зодиака.
А если всё-таки это зацепка?
Оксана полезла в Википедию и, перерыв гору информации о разнообразных населённых пунктах, персоналиях и фильмах, зацепилась за один.
Фильм снимался у Белого моря, на окраине маленького поселка Рабочеостровск. Церквушка была ненастоящей – декорация. Основой стала соляная изба с надстроенной маковкой и колокольней. Какое-то время туда возили туристов, но недавний пожар уничтожил декорации, и побережье осиротело. Что, если там и держат Альбину?
«Её ведут к Белому морю, к холодным берегам, на которых танцуют шаманы и духи…» – вспомнился сбивчивый шепот навки.
Вспомнились наскальные рисунки, и белоглазый человек, держащий Оксану за руку. Она не запомнила его лица, но почему-то доверилась безоговорочно, словно в те страшные минуты вернулась в безоблачное детство, где каждый взрослый казался великаном, мир был огромным и безопасным и родители жили вместе…
Стараясь не думать о родителях – о чёрном силуэте в небе, злом и тяжёлом взгляде матери, – Оксана открыла график отправлений автобусов по маршруту Петрозаводск – Кемь. Ближайший останавливался у поворота в город около семи часов вечера, а это значило, что у Оксаны оставалось около пары часов, чтобы на него успеть. Сумку собирать не стала. Рассовала по карманам немного налички, банковскую карту, документы, телефон, сунула пачку сигарет и зажигалку, но у порога остановилась.
Ей не оставили ключей.
Лазаревич и Астахова уехали в участок, заперев Оксану, точно Рапунцель в башне.
– Для вашего же блага, – вежливо сообщил Лазаревич.
Оксана в этом нисколько не сомневалась.
Для её же блага мать унижала Оксану, называя неполноценной – так она должна была лучше учиться. Для её блага отбирала книги – так Оксана должна была стать ответственной. Для её блага Артур устраивал пьяные попойки – так Оксана должна была научиться принятию и покорности. Для её блага забрали дочь.
Она подёргала дверную ручку, проверила замки – дверь оказалась заперта снаружи. Вернувшись в комнату, обследовала рассохшиеся рамы. Щеколду заклинило, да и квартира располагалась на втором этаже. А если попробовать через Лес?
Она, как учил Герман, закрыла глаза и пятилась, пока не задела бедром подлокотник дивана. Открыла глаза – всё оставалось прежним: старенькая мебель, телевизор, сумка с вещами. Лес не пускал её. Или Оксана забыла что-то важное? Одно из тех непреложных правил, о которых тоже упоминал Герман, но которое напрочь выветрилось из памяти.
Вслед за растерянностью пришла злость.
Мать тоже нередко запирала её дома. И, конечно, для её блага.
– Чтобы не шлялась по кобелям, – всегда на пороге бросала она через плечо.
Оксана сначала плакала, потом смирилась, потом пыталась отнять ключи – бороться с матерью всё равно что с медведем. Оксанина ярость, казалось, приносила матери садистское удовольствие, и, доведя девочку до истерики, она отпихивала её мясистым плечом и ледоколом плыла через коридор, вздымая ключи над головой, точно ценный приз. Оксана смирилась, потом взбунтовалась снова – Артур на время стал её пропуском в свободную жизнь. И вот теперь всё повторилось.
Стоя посреди комнаты, Оксана неосознанно расчёсывала себе запястье. Злоба, подобная той, что толкнула её к несчастному Диме Малееву, разгоралась из маленького уголька – зародившись под рёбрами, она пламенем опоясывала желудок, бурлила в венах и подступала к горлу изжогой.
Несправедливо держать её, будто зверя в ловушке, когда от дочери разделяет пара сотен километров. И ладно Лазаревич – он мужчина, но Астахова должна понять! Она ведь тоже женщина, и у неё тоже могут быть дети. Так для чего эта навязанная забота? Ради её блага? Как бы ни так! Чем бы ни руководствовались эти люди – не люди, напомнила себе Оксана, двоедушники, – она не заслуживала такого отношения.
Она не заслужила материнских упрёков, отчужденности отца, наставлений от чужаков, скотского отношения Артура. Конечно, мать виновата в том, что Альбина сейчас в руках извращенца. Если б не мать – Оксана бы не появилась в Медвежьегорске. Не выслушивала бы унизительные предположения от полицейских, не мучилась бы бессонными ночами, не подверглась бы атаке птиц, не убила бы Диму Малеева…
Оксану обожгло стыдом и страхом. Дрожащими руками она обняла голову – спутанные, давно не чёсанные волосы казались жёсткими, точно звериная шерсть. Обида – такая обида, что горло сводило спазмом удушья, – разбухала где-то внутри, точно Оксану накачивало невидимым насосом. Не нужно думать о Диме Малееве, он виноват сам – деструктивный подросток, изуродовавший собственную мать и скормивший сестру чудовищу с белыми глазами.
Оксана бестолково кружила по комнате, подхлёстываемая обидой и злостью. Внутри бушевал пожар – его нельзя потушить водой, от него нельзя спастись. Пусть бы сгорела и эта чёртова квартира, и этот Лес со всеми чудовищами, и снегири.
Она остановилась, щёлкая колесиком зажигалки. Пальцы дрожали. Сигарета никак не прикуривалась, а взгляд то и дело падал на салфетницу, на старенькую скатерть, на вылинявшие шторы, едва прикрывающие свет уличного фонаря.
Однажды она рискнула, сбегая из дома, и это решение оказалось в корне ошибочным. Что, если ошибётся и теперь?
Вспыхнувший огонёк лизнул край салфеток. Оксана отдёрнула руку, завороженно следя, как пламя сворачивает бумагу в угольно-чёрные бутоны, как неохотно переползает на засаленную скатерть, а там бежит ручейком, дробясь и проедая ткань до проплешин. В отличие от скатерти, шторы занялись живее.
Отпрянув, Оксана с ногами забралась на диван. Безумным взглядом она блуждала по охваченным пожаром занавескам и, только когда окно полыхнуло густым оранжевым, набрала номер пожарной части.
– Приезжайте! Срочно! Максима Горького, дом одиннадцать, квартира тринадцать!
Сунув телефон в карман, бросилась в коридор и замолотила по двери кулаками.
– Пожар! Горим! На помощь!
Оксана билась, прислушиваясь к шагам снаружи. Хлопали двери квартир, голоса звенели, насыщаясь паникой, из комнаты валил удушливый дым. Стянув свитер, Оксана набросила его на голову. Горло драло, из глаз лились слёзы.
Что, если она задохнется здесь, в запертой чужой квартире? И больше никто не спасёт Альбину, не скажет матери важных обвиняющих слов, не поблагодарит Германа за помощь, не заглянет в белые глаза детоубийцы.
Скорчившись в углу, Оксана слушала, как вибрирует дверь, сотрясаемая ударами снаружи. От грохота заложило уши, и пламя вырвалось на волю, облизывая стены и старенькую мебель.
– Вы в порядке? – кричал кто-то, склонившийся над ней. – Идёмте!
Её подхватили под локти, выволакивая в коридор. Ноги заплетались. Мимо неё пронеслись люди, выплёскивая воду из эмалированных вёдер – ещё не пожарные, просто соседи.
– Скорая уже едет! Держитесь!
Встревоженное лицо пожилого мужчины выплывало из предобморочного полумрака. Вздохнув, Оксана толкнула его в грудь. Мужчина не удержался на ногах и упал спиной на лестничные перила.
Прихрамывая, Оксана принялась спускаться, а в спину ей неслась матерная ругань.
Фонари горели через один. Где-то лаяли дворовые собаки, в отдалении выли сирены пожарных машин. Дома равнодушно взирали на женщину из-под полуопущенных штор – молчаливые свидетели её побега.
Каждый новый шаг давался легче предыдущего. Оксана сперва шла размеренно, потом побежала. Пульс отсчитывал секунды, приближая Оксану к заветной остановке. Как скоро о пожаре узнает полиция? Как скоро за ней отправят патруль? Оксана была совершенно уверена, что погоня обязательно будет, но рассчитывала к тому моменту быть далеко от Медвежьегорска.
Несколько часов в дороге – и она прибудет в Кемь, оттуда доедет до Рабочеостровска, где её будет ждать человек с белыми глазами и, если повезет, Альбина.
Она инстинктивно отпрянула, уловив отблеск приближающихся фар. Автобус затормозил и с лязгом распахнул двери.
– Ты чего по дороге разгуливаешь? Жить надоело?
Лицо у водителя раскраснелось, пальцы подрагивали на руле. Оксана не заметила, как оказалась на разделительной полосе и, видимо, бежала по ней довольно долго.
– Простите, – ответила она, вскакивая на подножку. – Вот деньги за проезд. Мне в Кемь.
Водитель молча принял оплату. Наверное, от Оксаны несло гарью и дымом и выглядела она, мягко говоря, не очень. Не всё ли равно? Оксана плюхнулась на первое же свободное место. Пожилая женщина в вязаной шапке с неудовольствием отодвинула сумку.
– Простите, – Оксана на всякий случай извинилась и перед ней.
Женщина отвернулась к окну.
Старая кошёлка.
Сердце всё ещё отплясывало джигу, и Оксана прикрыла глаза, стараясь успокоиться, но спокойствие не наступало.
Надо бы отключить телефон. Нет, лучше оставить – вдруг Герман свяжется с ней снова? Вдруг скажет, что маньяка поймали, что Альбина жива и нет нужды трястись в автобусе по ночной трассе?
Никто не позвонил. Никто не обнадежил хорошей вестью. Да и будет ли она – хорошая весть?
Она не заметила, как провалилась в сон.
Снились перекрученные карельские берёзы, усыпанные снегирями, как яблоками, и макающие ветви в бурлящий водоворот. Вода почему-то пахла кровью и выглядела как кровь – она нескончаемым потоком текла из раны на голове мёртвого Димы Малеева. Вместо глаз на его лице блестели стеклянные пуговицы.
– Что ты готова отдать? – спросил он. – Я отдал сестру и маму. А чем готова пожертвовать ты?
Пенясь у камней, волны полоскали Альбинину куртку. К реке вышел лось. Его шкура в некоторых местах прогнила до скелета – жёлтые рёбра влажно блестели в глубоководном свете. Вывалив лиловый язык, лось принялся по-собачьи лакать кровавую воду. Занимался рассвет, больше похожий на пожар. Подлесок потрескивал, тучи плыли над миром косматые, дымные. Сквозь них сверкали созвездия Большой и Малой медведиц. И где-то на другом берегу стояла деревянная церковь, в чьих окнах моргали болотные огоньки.