– Поздоровайся с мамой, малышка, – ласково произнёс человек и вывёл из-за спины подростка.
– Привет! – девочка послушно махнула ладонью.
Белый сразу её узнал – вздёрнутый нос, растрёпанные льняные волосы, а вместо красной куртки – изрядно порванная кофта.
– Что ты сделал с моей Альбиной, ублюдок?! – взвизгнула Оксана.
Она рванула вперёд, и человек – Максим Пантюшин? – прижал девочку к себе.
– Мы только играли, – мягко сообщил он. – Я показал ей… разное. Зверят и фей, птичек и лисят. Ведь правда, медвежонок? Кто тебе понравился больше всего?
– Бычок, – ответила Альбина. – Я рада, что он больше не болеет. Но мне так жаль дедушку с бабушкой…
– Они ждут тебя внизу, – белесая, будто бескровная рука погладила светлую макушку. – Ты скоро встретишься с ними.
– Правда?
– О, да. Ты ведь помнишь? Я никогда не обманываю.
Кажется, он засмеялся – Белый не смог различить за глухим рычанием, что издала Оксана.
Рванувшись вперёд, она нацелилась скрюченными пальцами в лицо. Человек увернулся. Альбина вскрикнула, но крик оборвался – человек зажал ей рот. Выбросив руку, ударил Оксану в лицо. Она всхлипнула и закрылась ладонями, сквозь пальцы сочилась кровь.
– Возьми меня, – простонала Оксана. – Лучше меня, чем Альбину!
Человек замер, будто задумался – в это время Белый осторожно положил Лизу на пол и снова, как болванчик, качнул головой.
– Нет, не получится. Слишком старая.
Тогда Белый прыгнул тоже.
Сухая пыль сон-травы повисла в воздухе, и человек закашлялся, закрываясь руками и на миг выпустив Альбину.
Белый рванул девочку на себя.
– Не отдам! – взвизгнул Максим Пантюшин.
Блеснули белесые рыбьи глаза, ранее хорошо замаскированные массивными хипстерскими очками. Лицо, вымаранное сажей, скрывал до бровей капюшон, но Белый всё равно увидел этот взгляд – безумный взгляд существа, уже не имеющее ничего общего с человеком. Взгляд вечно голодного монстра.
– Бегите! – рыкнул Белый, подталкивая Альбину к матери.
Оксана протянула окровавленные пальцы, но только слегка мазнула по рукаву кофты. Существо скользнуло тенью – невесомо, не касаясь земли. Черная мантия щупальцами потянула девочку к себе, и Альбина закричала – так кричит попавшая в капкан добыча.
– Не отдам!
Визг перешёл в ультразвук.
Стены раздвинулись, выпуская сухие побеги. Земля вспучилась, лопнула, обдав болотными миазмами. Белый упал на одно колено, но, падая, успел крепче ухватить бутылочный осколок.
Альбина всхлипывала, обмякая в перекрученных руках существа. Он навис над скорчившейся Оксаной, под мантией, сшитой из черных лоскутьев, что-то безостановочно колыхалось и пульсировало.
– Если бы у меня был выбор, – с сожалением произнесло чудище. – Бессмертие требует заплатить свою цену, но я не желаю зла. Не желал никому из этих детей. Ты ведь понимаешь.
Стены трещали, с них клочьями отслаивалась штукатурка, брёвна дрожали в пазах.
Белый поднялся на ноги.
– Бей или беги, – продолжило белоглазое чудовище. – Вот единственные механизмы выживания. Что выберешь ты? Я выбрал бить.
Белый набросился молча.
Острый осколочный край вонзился в тонкую ткань. Швы затрещали, в прореху брызнуло чёрным.
Развернувшись, монстр перехватил руку Белого. Пальцы оплели кость, сжали, точно тисками, и молниевая вспышка пронзила от ладони до ключицы. Бутылочный осколок выпал, покатившись по комковатой земле.
Пантюшин ударил в челюсть.
Белый клацнул зубами, чувствуя, как в горло стекает кровь.
Кровь – это жизнь. А чужая кровь – ещё и сила. Если он успеет глотнуть хотя бы немного Оксаниной крови, может, успеет измениться?
Отхаркнув слюну, он подтянулся на локтях. Правая рука пульсировала болью, на неё не опереться, но если он успеет…
Пантюшин наступил на ладонь. Кость хрустнула, заставив Белого сипло застонать.
– Пожалуйста, – словно в бреду услышал он шёпот Оксаны. – Отпусти Альбину, и мы уйдём и никому никогда не расскажем…
– Поздно, – с сожалением ответило чудовище. – Свой выбор я давно сделал.
Подхватив осколок, он плавно провёл им перед Альбининым лицом. Послышался мокрый булькающий звук, с которым, должно быть, расходится плоть. Девочка дёрнулась в руках чудовища, и тёмная влага выплеснулась на её живот.
– Ма… ма… – жалобно выдохнула Альбина.
И упала лицом в грязь.
Оксана завизжала.
Глава 40Чудь белоглазая
На мир будто набросили красно-чёрную вуаль. Кровь текла по лицу, кровь сочилась из вспоротого Альбининого горла, и кровью стала земля.
Пытаясь зажать пальцами рану, Оксана срывала горло криком и выла, подставив лицо ледяному вихрю. Над головой льдисто и остро, точно рассыпанное стекло, сверкали звёзды, а ковш походил на рот – ухмыляющийся рот Матери-Медведицы.
«Расплата паскуде-дочери, предательнице и убийце… кровь за кровь», – нашёптывал ветер голосом матери.
Мать смеялась, дразня широким языком.
Шумели почерневшие сосны.
Скалы, пронзившие горизонт, трескались и роняли мраморную крошку.
Перешагнув через тело девочки, Пантюшин устремился внутрь сгоревшей церкви, где неподвижным кулем лежала Лиза.
Последняя жертва, почти подготовленная к трапезе. Скоро её накормят закисшей рябиной, потом смешают кровь с рябиновым соком и будут вкушать, как дорогое вино.
– Ты сделала бы то же самое, – в отдалении слышался размеренный голос Пантюшина. – Уверен, будь у тебя выбор, спасти свою шкуру или чью-то ещё, продлить жизнь дочери за счет жизни кого-то другого – ты поступила бы так же.
Блуждая остекленевшим взглядом вокруг себя, Оксана видела, как поднимается Герман. Правая рука висела вдоль тела, по подбородку струилась кровь. Слишком поздно, Белый. Ты правда старался, но мёртвые не возвращаются с того света. Их не вернёт даже эликсир, замешанный на рябине и крови. Их не вернёт и глупая материнская любовь.
Альбина ещё жила, дыша надсадно и хрипло. С каждым вздохом по краям раны вскипали тёмные пузыри.
– Кровь, – прохрипел Герман.
Оксана мотнула головой.
Что говорил он? Зачем? Слова растекались бессмысленной влагой и тоже пахли кровью.
– Ты перевертень… ты сможешь… пей…
Он вытер ладонью рот. Дохромав до Оксаны, накрыл её губы рукой – на языке отпечатался железистый привкус.
– Глотай!
Горло обожгло, будто она глотнула не крови, а уксуса. Живот отозвался болезненной резью – знакомая, выворачивающая наизнанку боль.
Её сразу стошнило, но боль не отступила.
Суставы выкрутило узлом, и куртка затрещала по швам, распираемая взбухшими мышцами. Хребет выгнулся, щетинясь шерстью, в ушах нарастал звон. Сила, прежде дремавшая под гнётом матери, распирала грудную клетку, и дыхание стало глубоким и тяжёлым – от каждого выдоха взметались хлопья сажи, от каждого шага дрожала земля.
Поднявшись на задние лапы, медведица испустила высокий, болезненный рев. Человек в глубине здания обернулся, и в блеклых глазах, похожих на стекла, плеснул страх.
Такое знакомое, пьянящее чувство. Двуногие будут бояться её, как раньше, когда мир был понятнее и проще. Когда луна висела в небе огромным багровым диском, а люди, одетые в выдубленные шкуры, пели гортанными голосами понятные ей одной молитвы, и приносили влажное, истекающее соком мясо, и поклонялись ей, и зажигали костры.
Всё повторится, возвращаясь на привычный круг, но всё-таки будет иным – теперь она будет злее и беспощаднее, ведь рана, оставленная потерей, не затянется никогда. Нет пощады предателям и убийцам, кровь прольётся за кровь, и первым, конечно, пострадает белоглазый двуногий.
Переваливаясь на задних лапах, медведица шла по следу убийцы и, нависнув косматой глыбой, взревела так, что капюшон сдуло с его лба.
Он выставил ладони. По коже текли электрические сполохи – отголоски магии, накопленной за счет выпитых жизней.
Что-то с силой ударило в грудь.
Медведицу откинуло в стену, и бревна обрушились с оглушительным грохотом. Она распласталась, тяжело ворочаясь под навалившейся тяжестью. Затылочная кость гудела. Поднатужившись, медведица умудрилась сбросить одно бревно, за ним откатилось второе.
Человек отступил. По его костистым пальцам бегали молниевые вспышки. Он хлопнул в ладоши, и землю потряс удар. Остатки брёвен скатились с выгнутого хребта, и медведица грузно поднялась на лапы. Ударила – когти рванули хлипкую ткань. Человек отпрянул и выворотил из пола доску. Он ударил плашмя – медведица почти не почувствовала удара, но гвозди ощутимо царапнули шкуру. Бок сразу отяжелел. Она дождалась нового взмаха и вцепилась в доску клыками. Дерево треснуло и рассыпалось в труху. Гвоздь вонзился в язык. Замотав головой, медведица сплюнула ржавое железо вместе с густой пурпурной слюной.
Выпустив доску, человек отпрыгнул вбок.
Мантия взметнулась крыльями, вызывав в памяти другой, некогда виденный образ – силуэт в небе, угрожающий птичий клекот.
От ярости стало больно дышать.
Ничего не случилось бы, если бы не воронье отродье. Силы захотел? Медведица надеялась, что Мать-Пожирательница нашла его раньше и выбила перья вместе с пометом. По крайней мере, у новой медведицы будет на одну заботу меньше. Но это потом. Сейчас – разобраться с двуногим.
Зацепив ткань когтём, медведица подтащила человека к себе. Он что-то крикнул, сомкнул пальцы на свалявшейся шкуре – живот обожгло, ноздри наполнились вонью палёной шерсти.
Медведица плотно прижала уши, пережидая боль и продолжая подминать человека. Он верещал, раскалывая криком стены. Мир трескался, шею жалили гвозди и стекло.
– Я принимаю сделку! – кричал человек. – Я верну тебе дочь! Рябина и кровь! Секрет белоглазой чуди! Я тоже расскажу…
Медведица распахнула пасть, дохнув прелью осенних листьев, отчаянием, тленом, сырым мясом, горем матерей, болью мёртвых детей, гибелью мира. В её рёве сплелись воедино ярость и плач.
Склонившись над человеком, она сомкнула клыки на шее.