– Правда? – просиял студент.
– Может, и медаль дадут. За отвагу и помощь следствию. Так что же, вы никого больше не видели? И мальчика не трогали?
– Никого не видел и ничего не трогал, – уверенно ответил студент.
– Что ж, вы очень помогли следствию! Разрешите записать ваш номер телефона, чтобы в случае чего могли с вами связаться для вручения благодарности?
Покопавшись в кармане мантии, вытащил смартфон, вслед за ним выпала сигаретная пачка.
– У вас сигареты выпали! – тут же среагировал студент.
– Где?
Крутанувшись, Белый пнул её мыском ботинка, и пачка отлетела по листве к крыльцу часовни.
– Вот же! – парень поднял её с земли и подал с укоризненным видом.
– Премного благодарен! Можете положить её в карман? Да, сюда, пожалуйста, – повернувшись к студенту боком, Белый медленно, держа телефон в обеих руках, набирал номер. – И какая цифра на конце? Шесть? Записал. Ну, спасибо за помощь следствию! Приятно было познакомиться!
Снова пожав студенту руку, бодро зашагал прочь. И только завернув за кустарник, обмотал ладонь носовым платком и бережно вытащил пачку: она оказалась полностью запечатана, а душный запах табака не мог перебить запаха человека.
Утренняя морось не смогла смыть чужие следы: фоновые запахи, выделяемые мелкими насекомыми, деревьями и выхлопами, не смешивались с индивидуальным запахом студента, а потому отследить его не представляло труда.
Белый какое-то время кружил между крестами и вдоль оврагов, вышел к импровизированной парковке с деревянной постройкой-туалетом, вернулся к полуразрушенному памятнику – чернеющая вверху надпись «Люди, не убивайте друг друга» сейчас казалась насмешкой. Вернувшись к захоронениям, направился к католическому кресту. Здесь его и выловила Астахова.
– Долго ещё будете по могилам ползать? – зашипела гадюкой. – Я ведь говорила, дело гиблое! Свидетель чист, как слеза Мадонны!
– Лучше сравню с отстойником, – оскалился Белый. – Студент врёт. На вашем месте я бы отвёз его в участок и ещё раз допросил.
– Доказательства?
– Он врёт о том, что прибыл на такси. Я шёл по следу и выяснил, что он явился не со стороны шоссе, а совершенно с противоположной – оттуда, – Белый указал в чащу, где, запутавшись в соснах, качалось поплавком солнце. – Кстати, пожалуйте пальчики. И не благодарите, – он протянул Астаховой обёрнутую платком сигаретную пачку, подержал на весу, не спеша передавать в подставленную ладонь: – Хотя, конечно, благодарите! Студент сидит тут больше часа, а вы не смогли даже подловить его на вранье!
– И как я пришью к делу запах? – Астахова с раздражением вырвала пачку.
– Выпишу заключение, я ведь за этим здесь. Никто не будет проверять, работал я с пробирками или обошёлся собственным носом.
– Если эти пальчики окажутся не засвеченными, нам всё равно придётся его отпустить.
– Тогда просто приглядывайте за ним вполглаза. Как и за остальными свидетелями. После мемориала есть ещё какие-то населенные пункты?
– Леса. Озёра. Шлюзы Беломорско-Балтийского канала. До них ещё километров тринадцать по шоссе, а по лесу совсем не пройти.
Она умолкла, встретившись с внимательным взглядом Белого.
– Не пройти, – повторил он. – Если не знать, где идти.
Зажмурившись, сделал три шага назад.
Ветер швырнул в лицо охапку листьев, голову повело. Где-то зашлась в бесконечном отсчёте лет невидимая кукушка.
Лес обнимал за плечи, нашёптывал одному ему известные тайны, обещал покой. Только здесь Белый чувствовал себя настоящим. Отчасти это пугало.
– Хотите сказать, наш свидетель не только подозреваемый, но и двоедушник?
Астахова материализовалась за спиной, хотя до этого они разговаривали нос к носу. Лес всё перепутал, поменял местами, и вот уже вместо солнца едва видимая, багровая, точно раскрытая рана, полоска у горизонта, и небо ясное-ясное, бездонно-глубокое, усеянное звёздными оспинами.
– Думаю, надо проверить, как далеко мы можем продвинуться по следу.
Белый указал вперёд, на слабо фосфоресцирующие пятна, то тут, то там белеющие на кустах и мхе.
По Лесу можно брести десять минут и сразу выйти к цели. А можно блуждать сутками и всё ещё оставаться на месте. В народе говорили – Леший водит. Но Лес – полный живого шороха, чужих внимательных глаз, птичьего клёкота и осторожных шагов – не нуждался в посредниках. Лес всегда и всё решал сам.
– Когда я была маленькой, – ни с того ни с сего заговорила Астахова, и Белый понимал, что чувствует она, пробираясь между расстрельных ям и одинаково белых крестов-голбцов, – мне рассказывали, что здесь погиб мой прадед. Его расстреляли в марте тридцать восьмого вместе с другими двоедушниками. В Советской России не было ни бога, ни магии. Всё магическое уничтожали любыми доступными способами.
– Магия была, – откликнулся Белый, суеверно огибая поваленное сгнившее дерево. Рост позволял пролезть под ним, но Белый знал: пройдёшь – и на следующий день свалишься с кишечным гриппом. Гнилое к гнилому. – У Сергея Леонидовича большая библиотека кабалистической литературы, и я читал о таких вещах, о которых в вашем, Вероника Витальевна, приличном обществе лучше вовсе не говорить.
Она фыркнула, смахивая с плеча полупрозрачного зыбочника-светлячка. У зыбочника тонкий хоботок и острые когти на лапках – продавит куртку, насосётся тёплой крови двоедушника, отложит личинки в сердцевине гнилого пня.
Лазаревич учил ни в коем случае не пить из гнилых пней: в животе поселятся червяки зыбочников и прогрызут себе путь через кишки.
– В любом случае, – продолжила Астахова, – я перелопатила массу архивных документов, но так ничего и не нашла. Возможно, ваш покровитель обладает более полными данными. А нам, в нашем медвежьем углу, остаются крохи информации и залётные маньяки.
Она умолкла, занеся ногу над оставшейся после дождя лужицей, да так и не поставила: из зарослей крушины поднялась лосиная туша.
– Стойте! – инстинкт среагировал быстрее разума, и Белый замер. – И ни в коем случае не двигайтесь.
Массивные рога цепляли сосновые ветки, к шерсти налипла прошлогодняя хвоя. Лось косил коричневым глазом и шумно раздувал слипшиеся от крови ноздри.
– Заблудился, – подала голос Астахова. – Пришёл полакомиться подношениями на могилах и заблудился. Надо сейчас же вызвать МЧС, я…
Она потянула руку к карману, чтобы взять телефон, и всё-таки опустила ногу. Брызнули зелёной жижей неосмотрительно раздавленные лесавки.
Лось задрал верхнюю губу, обнажив крупные зубы, и издал низкий утробный звук, от которого сейчас же заложило уши. Почва содрогнулась и вздыбилась. Земляные волдыри лопались с тихим хлопком раздавленного гриба-дождевика: из их нутра вырывались дымные облачка. Мох расползался, как гнилая материя, и что-то шевелилось глубоко внизу, в болотных недрах.
– Отступаем! – почти не разжимая губ, скомандовал Белый.
Астахова заученно развернулась.
И выпроставшаяся из земной утробы рука схватила её за сапог.
Глава 8Время чудовищ
Астахова не закричала: сказались закалка и опыт, только издала едва различимый стон.
Мертвец поднимался из земли, точно в замедленной съёмке: сперва показался голый череп, едва прикрытый волосяной паклей, потом плечи и торс. В прорехи плоти проглядывали рёбра. Паукообразные пальцы второй руки, изъеденной трупными пятнами, скребли по грязи в тщетной попытке подтянуть тело наверх, отчего слышался слабый костяной хруст: никаких иных звуков мертвец не издавал – лёгкие давно сгнили.
Подскочив, Белый пнул мертвеца в плечо. Плоть лопнула, брызнула тошнотворной жижей. Вторым пинком Белый сломал мертвецу руку. Астахова отпрянула, вытаскивая табельный «Макарыч».
– По кому собралась стрелять, дура?! – прорычал Белый. – Мертвяку это что слону дробина! Отступай!
И сам рванул, уже не разбирая дороги, сквозь крушину и бересклет. Полы мантии цеплялись за ветки кустарников. За спиной лопались земляные пузыри, выхаркивали наружу мертвецов, едва прикрытых плотью и лохмотьями одежды, труд поселенцев и заключенных, карелов и финнов, всех, кто лежал под гнётом земли многие десятки лет.
– Кто… они?
Астахова неслась рядом с лёгкостью гончей. Остроносое лицо вытянулось ещё сильнее, в глазах плескался отголосок страха.
– Жертвы репрессий. Не всё ли равно? – выцедил Белый, походу снося мертвецу голову: та откатилась иссохшей тыквой, канула в моховую подстилку. – Правильный вопрос… не кто. Правильный… почему?
Обогнув земляной пузырь, обдавший прахом левую брючину, Белый дёрнул Астахову на себя, и оба кубарем покатились по траве, обдирая колени и локти.
– Так почему… они встают?
– Если бы я знал.
Обернувшись, Белый похолодел: кресты шатались, один за другим проваливаясь под землю. Молодые сосны с глухим стоном оседали вниз, а на смену им вырастал новый лес – лес человеческих костей. Он постоянно изменялся, хрустел, дрожал, рождая то чью-то изломанную ключицу, то ребро, то бедренную кость. Черепа скалились пеньками зубов. В провалах глазниц мерцали болотные огни.
– Сколько же их… – прошептала Астахова и умолкла: она и так знала ответ.
Более шести тысяч.
Земля щетинилась иглами пальцев. Костяные капканы раскрывали ненасытные рты, будто тысячи венериных мухоловок, а под ногами беспрестанно хрустело и хлюпало – Белый бежал по трупам.
Голова теперь кружилась от испарений. Миазмы обволакивали беглецов невидимым, но плотным коконом. Астахова старалась дышать ртом, едва успевая отбиваться от мертвецов. Их чёрные рты полнились немым криком, беззвучным укором в адрес живых – тех, кто посмел нарушить их зыбкий покой, кому отмерены десятилетия жизни, когда их собственный век оборвался так бесславно, мучительно и быстро. Поэтому их невысказанная, непомерная зависть почти физически давила на плечи.
С каждым шагом Белый всё глубже увязал в земле. Шерстяная ткань мантии набрякла от влаги. Под тонкой коростой мха таилось болото, в которое он погружался уже по щиколотку.