Ночь прошла, как и предыдущие, без происшествий. Но Потапов и на этот раз сделал Николаю несколько замечаний. Между прочим, он сказал: «Не только маскируйтесь, но и наблюдайте более тщательно. Не полагайтесь, Самсония, на хорошую видимость. Враг использует не только темную ночь, но и лунную. Свой расчет он может построить на том, что мы в такую ночь будем менее бдительны. Ясно?»
Самсония хотел отрубить: «Я сам знаю», но сдержался. Ладно, скоро на заставу, в тепло, к товарищам. От мыслей о тепле ему стало даже вроде теплее. В этот момент Самсония услышал тихий двухкратный стук камня о камень — условный сигнал старшего. Что случилось? Энергично работая локтями, Самсония подполз к сержанту. Тот спросил шепотом:
— Ничего не заметили?
— Никак нет, товарищ сержант.
— Вот и плохо. Я же предупреждал: и в лунную ночь нарушитель может пойти… Посмотрите как следует на реку…
Солдат долго шарил взглядом по бугристому белому льду. Как будто ничего подозрительного. И вдруг увидел то, что мгновенно заставило его забыть о тепле, о предстоящем отдыхе: по льду реки к нашему берегу двигались два неясных белых пятна: одно впереди, второе несколько сзади. Нарушители? Солдат почувствовал, что ему стало опять холодно, гораздо холоднее, чем раньше. Он часто-часто задышал.
— Увидели, товарищ Самсония? — спросил Потапов; он не отрывал глаз от пятен, и его голос звучал по-будничному спокойно.
— Так точно, увидел…
— По-моему, это нарушители… Возвращайтесь на свое место и продолжайте наблюдать. Когда ступят на нашу землю, обойдете их справа, отрежете от границы. Я зайду слева и окликну. Действовать решительно, поняли?
Самсония отполз на прежнее место. Сердце колотилось, но он не трусил, а просто волновался. Еще бы, такой случай! Неожиданно для себя Самсония подумал: «А сержант, смотри-ка, молодец: вовремя заметил».
Пятна на льду медленно приближались. Вот они уже почти у самого берега. Теперь можно определить, что это два человека, одетые в белые маскировочные халаты.
Неизвестные подползли к берегу, пологому, усеянному обледенелой галькой, проползли несколько десятков метров по пади и, поднявшись на ноги, принялись торопливо сбрасывать халаты. В эту секунду их окликнул сержант.
Тот, что стоял ближе к Потапову — он уже успел скинуть халат на землю, коренастый, в сером ватнике, в брюках, заправленных в сапоги, — резко повернулся на оклик и, выбросив вперед руку с пистолетом, выстрелил на звук. И тотчас же отпрыгнул в сторону, втянув голову, бросился мимо сержанта по пади в глубь леса. Потапов дал вдогонку очередь и побежал за нарушителем. Оба скрылись за соснами.
Второй нарушитель, так и не успевший освободиться от халата, в завязавшейся суматохе метнулся к границе. Стреляя наугад перед собой, он бежал прямо на Самсония, который успел переползти и спрятаться за сосной. Когда бежавший поравнялся с сосной, Самсония нажал на спусковой крючок автомата. Нарушитель вскрикнул и с разбегу упал к ногам пограничника. Судорожно загребая руками гальку, дернулся несколько раз и затих. Темный круг крови расплывался на смятом белом халате.
Вытирая вспотевший лоб, Самсония нагнулся над телом: нарушитель был мертв.
— Так тебе и надо, — произнес Самсония.
Он вытащил ракетницу и выпустил в небо две ракеты — сигнал на заставу. Потом вспомнил о сержанте. По звукам автоматных очередей и пистолетных выстрелов Самсония определил, в каком направлении преследовал нарушителя Потапов, и, проваливаясь по щиколотки в жесткий снег, побежал на помощь.
Потапова он нагнал минут через десять. Сержант без полушубка (скинул, чтоб бежать легче), сильно припадая на левую ногу, перебегал от сосны к сосне и изредка стрелял короткими очередями.
Взглянув через плечо на Самсония, он отрывисто спросил:
— Ну как?
— Порядок, — переводя дух, ответил Самсония. — Наповал…
— Так… А этого надо взять живьем… В крайнем случае — подранить… Ну, вперед…
Сержант сделал шаг и охнул:
— Черт!..
— Что у вас?
— Оступился… Бежать больно… Ну ничего… Вперед!
Они побежали вдвоем. Нарушителя почти не было видно. Лишь иногда он серой тенью мелькал между стволами. Перебегая от сосны к сосне, отстреливаясь, он старался оторваться от наряда. Но пограничники также — от дерева к дереву, стреляя на ходу, — неуклонно шли за ним.
Сколько прошло времени? Пятнадцать минут, полчаса, час? Все смешалось в голове Самсония. Одно только он помнил хорошо: сменил уже третий магазин. Солдат здорово устал, устал от этого беспрерывного бега, от этого треска выстрелов, от этого тупого стука пуль о кору. Во рту пересохло, руки дрожали, усталость тяжестью наливала ноги.
Но сержант, хромая и чертыхаясь, все бежал и бежал. И Самсония, закусив губу, старался не отставать от него.
Впереди показалась поляна: снег, кусты багульника. И тут нарушитель перестал стрелять. Ранен? Убит? Или, может, подвох? Но нет, на краю поляны пограничники заметили замершую фигуру с поднятыми руками. Потапов и Самсония подбежали к нарушителю, скрутили ему руки, связали, заставили лечь на землю.
Они стояли рядом, разгоряченные, мокрые, злые.
— Товарищ Самсония, — облизывая запекшиеся губы, сказал Потапов. — Обыщите нарушителя и осмотрите местность. А я его пока покараулю…
Ничего, кроме пистолета, Самсония не нашел; в пистолете не было ни одного патрона. Поведя в сторону задержанного автоматом, солдат сказал:
— У него, товарищ сержант, боеприпасы кончились. Вот он и сдался…
— Просчитался я, — заговорил вдруг нарушитель, подняв от земли лицо, как будто стамеской, изрезанное глубокими морщинами. — Хотел оставить для себя пулю… Забыл в горячке…
— Да, ты просчитался, — и Самсония опять повел автоматом. — И твои хозяева просчитались.
Нарушитель отвернулся, а сержант сказал:
— Самсония, прекратите разговоры с задержанным…
Он шагнул к сосне, застонал и грузно опустился на снег, привалившись спиной к стволу.
— Что с вами? — Самсония подбежал к Потапову, присел на корточки. — Товарищ сержант, что с вами?
— Помогите снять левый сапог… Разрежьте голенище.
Самсония выхватил нож, распорол голенище, осторожно стянул сапог: он был полон крови.
— Вы… ранены?..
— Да… Подстрелил меня этот…
Кончив бинтовать сержанту ногу, Самсония сбросил с себя полушубок:
— Разрешите, товарищ сержант… Подстелю под вас.
— Да вы-то сами как? Простынете…
— Не обижайте меня, товарищ сержант, — тихо сказал Самсония и стал расстилать полушубок.
В пади, между соснами, клочьями повис предутренний туман. Луна и звезды поблекли, начало светать.
Нарушитель лежал как неживой, сержант сидел тоже неподвижно, и лишь Самсония задумчиво прохаживался взад-вперед, поглядывая в сторону заставы: оттуда вот-вот должны были подойти товарищи. Он думал о сержанте Потапове, и ему казалось, что он всегда считал Потапова настоящим пограничником и хорошим командиром. Логики в этом, признаться, было мало. Но Николай Самсония — человек горячий и не очень считающийся с логикой. Уж если он начинал кому-либо симпатизировать, то делал это со всей силой своего южного темперамента.
В лесу становилось все светлее. Потянуло ветерком. Где-то за сопкой послышались топот копыт и конское ржание: это с группой пограничников, поднятых по тревоге, скакал младший лейтенант Клымнюк, который так и не успел проверить, правильно ли решила его дочь задачи.
ПОПУТЧИК
Плохо приходится простому смертному там, где нет железной дороги, а автобусы ходят как бог на душу положит. Остается одно — езда на попутных машинах, но что это за удовольствие — известно.
На сей раз мне, однако, повезло. Я не голосовал — не поднимал руку — на шоссе, не предлагал шоферам закурить ленинградского «Беломора», чтобы тут же как бы невзначай сказать: подбросишь, что ли? Нет, мои друзья разыскали в Улан-Удэ знакомого им водителя райпотребсоюза, и тот повез меня до самого районного центра, куда доставлял мануфактуру.
Я ехал с почетом, с удобствами, как автоинспектор. Развалившись на мягком кожаном сиденье, дымя папироской, я следил, как гудронированная дорога неслась навстречу «ЗИСу»; врывавшийся в кабину прохладный ветерок приятно овевал мое лицо, а я припоминал, как чувствовал себя месяц назад в кузове полуторки, нагруженной каменным углем…
И уж совсем напоминало сказку то, как я добирался из районного центра до Байкала. В городке, у одноэтажного деревянного особнячка райисполкома, я заприметил «газик». По опыту я знал, что возле райисполкома почти всегда можно найти колхозные машины. «Газик» оказался из той самой деревни, куда я хотел попасть.
Шофер ответил на мой вопрос охотно, даже с веселостью. Он полулежал на сиденье, опершись на локоть, и поглядывал в приоткрытую дверцу. Был он молод и щеголеват. На буром скуластом, без всяких морщинок лице неожиданно по-рязански голубели глаза — узкого бурятского разреза, а нос тоже рязанский, картофелиной: в парне, очевидно, текла и бурятская и русская кровь; одет в серую коверкотовую пару, брюки отутюжены; несмотря на июльскую жару, на шее — галстук, повязанный крохотным узлом; светло-желтые полуботинки надраены так, что отражали солнце; парень свежевыбрит, и от него тянуло устойчивым запахом тройного одеколона, такого популярного в районных парикмахерских.
— Значит, в Смоляную? Нам по пути! — бодро воскликнул я, вытаскивая из кармана пачку заветного «Беломора».
Шофер сел, расправил складки на брюках и взял у меня папиросу.
— Подвезите и меня. До Сухова, не доезжая Смоляной, — раздался за спиной негромкий голос.
Я обернулся и увидел мужчину лет сорока пяти, в пыльнике песочного цвета, с рюкзаком за плечами; в одной руке он держал увесистый чемодан, в другой — темно-синюю велюровую шляпу, которой обмахивался; на лбу, казавшемся огромным из-за пролысин, блестели капельки пота; в лице не было ничего примечательного: нос, глаза, рот, подбородок — все правильной, аккуратной, но лишенной какого-либо своеобразия формы. Мужчина улыбнулся, во рту у него были самые разномастные зубы: естественные, золотые, стальные. Может быть, поэтому улыбка запоминалась — какая-то пестрая, яркая.