— А вы разве здесь раньше служили?
— Служил, — Смышляев помолчал и сказал: — Давайте завернем на сопку, это недалеко…
Мы свернули с дороги и метров через восемьсот подъехали к сопке.
— Въедем на вершину, — сказал полковник.
На вершине он слез с коня. За ним спешились и мы; коновод взял лошадей и отошел.
Пощелкивая тальниковым прутиком по сверкавшему хромовому сапогу, Смышляев осматривал сопку. Он выглядел как всегда, но, когда он снял очки и, не протерев их, вновь надел, мне показалось, что полковник взволнован. Он немножко побродил по сопке, словно отыскивая что-то в ковыле, а после подошел ко мне и присел на разостланной плащ-накидке.
— Хотите, товарищ корреспондент, я расскажу вам одну историю? Историю, которую вы, надо полагать, назовете «Из боевого прошлого», — и он улыбнулся. Я впервые видел его улыбку — яркую и мгновенную, как вспышка.
— Хочу, товарищ полковник. Тем более, если она связана с этим наименованием — «Сопка трех»…
— Связана. Ну, слушайте… Сопка трех — это значит сопка имени трех пограничников. Это Моржов, Калинкин… ну и еще один…
— Кто же третий?
— Допустим… Смышляев.
— Это вы? — живо спросил я.
— Допустим… я, — сдержанно ответил полковник. — Не в этом суть… Ну, слушайте и не перебивайте…
Вот что рассказал мне полковник Смышляев.
…Лето 1938 года, как и нынешнее, гремело грозами и истекало дождями. В тот год ливни были еще более затяжными: по нескольку дней кряду. Старшина заставы Моржов, потомственный уральский сталевар, коммунист, ветеран службы, который через неделю должен был уезжать в долгосрочный отпуск домой, ходил по комнатам и, запрокинув кверху широкое, выдубленное ветрами и солнцем лицо, мрачно рассматривал потолок.
— Потечет, ей-богу, потечет, — бормотал он, слегка окая. — Хоть не уезжай с заставы… Льет как из ведра…
По крыше дробно стучали дождевые капли. За окнами серело утро, будто прикрытое низкими грязно-желтыми тучами, которые нескончаемой вереницей тянулись из Маньчжурии.
Моржов осмотрел все помещения, кроме ленинской комнаты. Когда он зашел в нее, то увидел на скамейке двух молодых красноармейцев-однолеток: Василия Калинкина и Кирилла Смышляева. Оба были возбужденными, громко говорили, не очень слушая друг друга.
— О чем шумит комсомол? — усмехнулся Моржов, подходя к ним. — Только не разом, по одному…
— Так вот, товарищ старшина, — вскочил с места стриженный под ежик Смышляев, нервно одергивая гимнастерку. — Я, как комсорг… ну, и как товарищ… говорю Калинкину: нехорошо ты, Вася, поступаешь. Ты же комсомолец, обязан показывать пример. А что получается на сегодняшний день? На сегодняшний день товарищ Калинкин имеет замечание от командира отделения за неаккуратную чистку коня.
— Командир отделения придирается, — зычным басом покрывая тенорок Смышляева, сказал Калинкин. — Моя Королева завсегда чистая… — и он потер подбородок кулаком; это значило: Калинкин не на шутку сердится.
— Ха, Королева… На твою Королеву смотреть стыдно!
— А ты видел?
— Видел!
— Тише, комсомол! — Моржов поднял руку. — Криком вопросы не решают. Я вот что скажу вам…
Договорить старшина не успел. По коридору раздался топот сапог, и в ленинскую комнату вбежал дежурный со сбившейся на ухо фуражкой:
— Ага, весь наряд здесь… В полном сборе… — выдохнул он. — Товарищ старшина, вам и Смышляеву с Калинкиным приказано ехать по тревоге к высоте «315»… Самураи у границы…
Через несколько минут со двора заставы, разбрызгивая лужи, на рысях выехал наряд во главе со старшиной Моржовым. Когда пограничники подскакали к сопке, дождь ослабел, небо чуть прояснилось, видимость стала лучше. Привстав на стременах, откинув капюшон, Моржов поднес к глазам бинокль. Но японцев было видно и без бинокля. По ту сторону границы, впритирку к проволочному заграждению, топталось около взвода японцев, человек двадцать пять. Оружие было составлено в козлы. Моржов отметил: два крупнокалиберных пулемета, остальное — винтовки. Возле оружия стоял невысокий поручик в золотых очках, с жидкими усиками над вытянутой, словно для поцелуя, губой. Опираясь обеими руками на рукоять чересчур большой для его роста сабли, поручик то и дело поглядывал на советскую территорию.
Моржов вздохнул: что им, чертям, надо на границе? Уже не первый день подходят к самой проволоке и проводят тут учебные занятия то по тактике, то по строевой. Как будто этим нельзя заниматься подальше от государственной границы…
Может, и на этот раз дело кончится занятиями? Но поручик, заметив пограничников, взмахнул саблей и что-то крикнул; солдаты, торопясь, толкаясь, бросились разбирать оружие. Вслед за тем они рассыпались в цепь. Поручик вторично крикнул и взмахнул саблей. Два японца подскочили к проволоке, разрезали ее саперными ножницами и развели в стороны, образуя проход. В него размеренной поступью, ощетинившись стволами, двинулась зеленая цепь.
Моржов опустил бинокль и повернулся к красноармейцам. Увидев их взволнованные, побледневшие лица, он усмехнулся:
— Не трусить, комсомол… За нами застава, страна…
— Мы не трусим, товарищ старшина! — звонко выпалил Смышляев.
— Мы готовы, товарищ старшина! — как эхо, прогудел Калинкин.
— Дельный разговор, — серьезно сказал Моржов. — Помните: в случае чего — принимаем бой… А теперь спешиться и положить коней…
Лошади Моржова и Смышляева легли, как требуется, на бок. Но Королева плясала, упрямилась.
— Видишь, какая она? — сказал Калинкин Смышляеву. — Не желает в грязь плюхаться. Потому к чистоте привыкла…
Наконец легла и Королева. Пограничники устроились за телами животных, как за укрытием. Проверили оружие, сбросили плащи, чтоб было свободнее, расстегнули новенькие, сегодня лишь полученные кожаные подсумки.
Японцы дали первый винтовочный залп. В траве прошелестела длинная пулеметная очередь. И снова залп, и снова очередь. По знаку Моржова пограничники ответили залпом из своих трехлинеек. Зеленая цепь замешкалась, но затем пошла еще быстрее.
— Огонь! Огонь! — окая сильнее, чем всегда, командовал Моржов.
Пограничники били частыми, но прицельными залпами. Вот один японец, который, не переставая, визжал «Банзай!», упал, будто споткнувшись на ходу; другой, юркий, вертлявый, обгонявший соседей, опрокинулся навзничь. Цепь залегла, ведя массированный огонь; перебивая друг друга, загавкали пулеметы.
Пуля попала в лошадь старшины, и та с пронзительным ржанием вскочила и побежала прочь. А в Королеву вошла целая очередь. Лошадь дернулась, на секунду приподняла морду и сейчас же уронила ее, забрызгав грязью Калинкина. Она дрожала мелкой дрожью, сучила ногами и смотрела на хозяина влажным и меркнущим взглядом.
«Королева пропадает», — понял Калинкин и, прежде чем выстрелить, легонько потрепал ее по шее.
Часть японцев между тем по пади поползла в обход пограничников, а остальные, прячась в ковыле и стреляя, лезли напролом.
— От заставы намереваются отрезать, — сказал Моржов. — Занять круговую оборону!.. Будем драться до последнего…
Он прильнул к винтовке, но тотчас со стоном откинулся: пуля ударила его в левое плечо; рука безжизненно повисла.
— Ах, ты так, ты так… — пробормотал он, пытаясь перезарядить винтовку одной рукой. Но пальцы срывались с затвора неустойчивой винтовки, сбивался прицел. Моржов приказал Смышляеву заряжать ему винтовку и продолжал стрелять здоровой рукой.
Был ранен и Калинкин. Он сам не заметил, как это случилось. Но теплая струйка крови потекла из пробитой ноги в голенище. Голова закружилась от слабости, к горлу подступила тошнота. Калинкин сорвал фуражку, дождевые струи обдали разгоряченную голову прохладой; стало лучше.
Винтовочные выстрелы и пулеметные очереди беспрерывно гремели над сопкой. Из-за сизой, с рваными краями, тучи выглянуло солнце, но, как бы испугавшись, вновь скрылось. В степи потемнело, дождь заколотил с прежней яростью.
Японцы все ближе и ближе подбирались к пограничникам. Вторая пуля угодила Моржову в живот. Скрючившись, он все-таки попробовал стрелять, но третья пуля перебила правую руку. Старшина отвалился от лошади и упал на край лужи: вода под ним окрасилась в розовый цвет.
— Смышляев, — еле слышно позвал Моржов. — Принимай командование… Бейте провокаторов… А я помираю… Прощай, комсомол…
Он еще хотел сказать, чтобы написали домой, в Нижний Тагил, куда он уже никогда не попадет, чтобы его жена и сыновья — у него ведь их трое — знали, как погиб коммунист Моржов, но вместо слов изо рта хлынула кровь.
— Прощайте, товарищ старшина, — прошептал Смышляев, а Калинкин только вытер рукавом мокрое от дождя и слез лицо.
Боеприпасы иссякали. Пограничники стреляли редко, лишь наверняка. Наверняка… Делать это было нетрудно: японцы находились совсем близко. Отчетливо видны их смуглые лица с запекшимися губами.
— Слушай, Кирюха, — вдруг заговорил Калинкин, — а ведь ты прав… Королеву-то я давеча плохо вычистил…
Смышляев хотел что-то ответить, но в горле запершило, и он махнул рукой: ладно, мол, Вася, потом об этом. Прижавшись щекой к нагретому ложу винтовки, он целился и неторопко, плавно, как учили на занятиях по огневой подготовке, нажимал указательным пальцем на спусковой крючок. Метрах в сорока из травы, приподнимаясь на коленях, выглянул один из самураев — похоже, по золотым очкам, сам поручик. Смышляев спустил курок, и японец, будто отвешивая земной поклон, рухнул вперед.
— Получай, собака, за старшину!
Калинкин прекратил стрельбу. Не оборачиваясь, Смышляев кинул:
— Нет патронов? Ползи к Моржову, обыщи его подсумки…
Калинкин не отвечал, и Смышляев повернул к нему голову: товарищ, мертвый, вытянувшись, лежал на спине; на виске у него виднелось небольшое черное отверстие; правая рука, сжатая в кулак, упиралась в подбородок — так и казалось, что Вася потирает его в сердцах.
Смышляев еще не успел осознать, что остался в одиночестве, когда свинец нашел и его. Что-то с силой толкнуло в лицо, и он упал на круп лошади. Но сознание не ушло. Смышляев приподнялся на локтях, липкая кровь склеивала ресницы, и он ничего не видел. Зато он слышал… Он слышал, как близко, почти рядом, переговариваются японцы Неужели конец? И тогда в памяти всплыло одно лицо: не материнское, доброе, старчески припухлое лицо и не изрезанное мелкими морщинами властное лицо отца. Это было смеющееся девичье лицо со старательно выложенной на лбу челкой, над которой он в свое время немало подтрунивал. Смышляев никогда не думал, что любил эту девушку всерьез. Очевидно, любил, коль она вспомнилась в такую минуту…