Шлёцер падает духом настолько, что теряет способность к работе. Доктор прописывает ему ежевечерние купания в Неве. Стоя по горло в воде, Шлёцер провожает тоскливым взором каждый корабль, отправляющийся в Европу.
Наступивший сентябрь не вносит ясности в его положение. Шлёцер отправляет в канцелярию и конференцию Академии два доношения с просьбой ускорить рассмотрение его дела – но ответа на них нет.
Напряжение снимают три поступивших к Шлёцеру предложения. Выбор весьма неплох: уроки истории и географии для великого князя Павла Петровича, либо место секретаря – при Академии художеств в звании профессора истории и жалованьем в 1000 рублей, или в недавно образованной Медицинской коллегии, на тех же условиях. Шлёцер всем даёт понять, что официальные переговоры невозможны до тех пор, пока у него в кармане не будет паспорта. Но по крайней мере теперь он знает главное: он не в опале, и ему нечего опасаться каких-либо репрессий.
В середине октября Шлёцер приходит к мысли, что у него остаётся последнее средство получить свободу: обратиться напрямую к государыне. Учёная немка, перечитавшая все умные книги на свете, разве она не примет участия в судьбе своего соотечественника, гёттингенского магистра?
Он перебирает в уме всевозможные способы, как передать в царственные ручки короткую записку. Обивать день за днём порог приёмной во дворце в надежде, что на него однажды обратят внимание? Броситься к её карете во время выезда? Но близорукость делает его робким: в двадцати шагах он не смог бы отличить императорскую карету от других. По какой-то причине Шлёцер не знает, что ещё в июне 1763 года Екатерина II особыми указами утвердила порядок подачи ей прошений через своих ближайших помощников – тайного советника Олсуфьева и статских советников Теплова и Елагина.
Сыновьям двоих из этих вельмож Шлёцер давал уроки в пансионе Разумовского. Но помощь приходит не от них, а от отца третьего ученика – Козлова. Иван Иванович Козлов занимал должность генерал-рекетмейстера, в чьи обязанности входило принимать жалобы на неправые решения Сената и докладывать о них императрице. Однажды, когда он был дежурным у государыни, она посетовала, что, желая от всего сердца блага стране, часто не может найти подходящих исполнителей своей воли. Козлов, почему-то вспомнивший в этот момент Шлёцера, прибавил:
– А если такие и находятся, то их выживают и преследуют.
Императрица потребовала объяснений, и Козлов кратко рассказал о злоключениях Шлёцера, попросив разрешение представить всё дело в письменном виде на высочайшее рассмотрение. Екатерина позволила.
Козлов сообщает о своём разговоре с государыней Тауберту, и тот снова внезапно вламывается в комнату Шлёцера, но на этот раз с радостной вестью. Моментально составленная записка отправляется к Козлову, и тот при первом удобном случае передаёт её императрице.
В своей записке Шлёцер просил отменить указ Сената о задержании его паспорта и сообщал о «прекраснейшем из своих желаний»: продолжить начатые труды и «под собственным её величества покровительством, ограждённому от несправедливостей», обработать «прагматически, коротко и основательно древнюю историю Вашего государства, от основания монархии до пресечения Рюрикова дома, по образцу всех других европейских наций, согласно с вечными законами исторической правды…».
Ожидание ответа растягивается на две недели. Наконец поступает высочайшее распоряжение передать все бумаги по делу Шлёцера действительному статскому советнику Теплову. Шлёцер вздыхает с облегчением – его дело в хороших руках. Григорий Николаевич Теплов в молодые годы был адъюнктом Академии (по классу ботаники), наставником её будущего президента, графа Разумовского, и кроме того, враждовал с Миллером и Ломоносовым. Шлёцера он знал как наставника своего сына, к которому юный Теплов был искренне привязан.
По поручению государыни Теплов передаёт Шлёцеру вопрос от её имени: «желает ли он остаться на её службе и как?»
Шлёцер составляет три плана, оставляя на усмотрение государыни утвердить какой ей будет угодно: 1) Путешествие в Левант[25] для сбора коммерческих сведений о гаванях Чёрного и Средиземного морей; 2) Разработка древней русской историей, и охотнее при Академии художеств, чем при Академии наук (в любом случае – только пятилетний контракт, немедленная отмена сенатского указа о задержании паспорта и получение разрешения на поездку в Германию); 3) Двухлетний испытательный срок работы в Гёттингене с титулом и жалованьем члена Академии и с обязательством ничего не печатать о России без академической цензуры (это неожиданное согласие с предложением Миллера Шлёцер в своих записках никак не поясняет).
Академиков вновь запрашивают о целесообразности удержания Шлёцера на русской службе. Ломоносов находит, что записка немца «составлена по ложным основаниям и наполнена гнусным самохвальством». Однако он не против того, чтобы «дать ему полную волю на все четыре стороны, а паче на восток для собирания (как он пишет) ещё достальных искор (алмазных ли или каких других – неясно) и оными обогатиться паче всех ювелиров, а не гоняться бы как здесь за пустыми блёстками».
Екатерина пропускает эти слова мимо ушей. Теплов извещает Шлёцера, что императрица избрала второй план, и что он должен представить письменно более точные условия. Под диктовку Тауберта Шлёцер набрасывает следующие пункты контракта:
Он остаётся при Академии наук в должности профессора истории с жалованьем 860 рублей (каковое может увеличиться после принятия Академией нового устава).
Главным его занятием будет древняя русская история, для чего ему предоставят все необходимые пособия и полную свободу в пользовании книгами, рукописями и мемуарами императорской библиотеки.
Помимо исторических исследований он будет заниматься и другими предметами, особенно касающимися торговли и воспитания, когда императорскому величеству угодно будет удостоить его своими распоряжениями.
Вся его научная деятельность будет протекать под личным покровительством Теплова, который предоставит ему защиту от врагов и, в случае нужды, представит его жалобы к подножию престола.
Контракт заключается на пять лет, по истечению которых он будет волен по своему усмотрению продолжить службу или уехать из России.
Будущей весной ему будет позволено отправиться в Германию на три месяца для поправления здоровья и свидания с родными.
Если условия эти не получат высочайшего одобрения, то ему дана будет свобода немедленно возвратиться на родину.
Записка уходит наверх. Шлёцер вновь погружается в томительное ожидание. Восемнадцатого декабря вместо ответа от императрицы он получает «независимое дружеское предложение» от Теплова. Суть его заключается в том, что Шлёцер формально определяется в Академию профессором истории, но фактически переходит под начало Теплова в качестве его личного секретаря для выполнения поручений, поступающих от её величества. В знак дружеского расположения Теплов готов предоставить Шлёцеру стол и квартиру в своём доме. По истечении трёх лет он волен распоряжаться собой по своему усмотрению.
Шлёцер в замешательстве. Он хорошо понимает, что ему деликатно предлагают переменить учёные занятия на административные. Служба под начальством Теплова может стать первой ступенью блестящей политической карьеры. Но неужели он уже в третий раз должен переменить свои занятия?! Ради русской истории он пожертвовал своей мечтой – путешествием на Восток, а теперь должен принести в жертву русскую историю, чтобы начать жизнь с чистого листа! Но что, если по прошествии этих трёх лет он будет вынужден оставить Россию, – неужели тогда опять придётся затевать что-то новое в Германии? В четвёртый раз? В тридцать четыре года?
Измученный полугодовой качкой в бюрократическом море Шлёцер отказывается от предложения Теплова. Окончательного решения по своему делу он ожидает после рождественских праздников, в преддверии которых петербургский свет обыкновенно был занят визитами. Время тянется нестерпимо медленно. Уже не страх, а безысходная скука одолевает его: работа, которая прежде приносила ему удовольствие – занятия статистикой и летописями, – теперь валится из рук. Шлёцера охватывает невыносимое томление духа: он чувствует себя запертым, хотя может перемещаться по городу совершенно свободно.
Пытаясь стряхнуть с себя наваждение, Шлёцер пишет письмо Теплову с просьбой позволить ему выехать на некоторое время в шведский Або, где жили некоторые его знакомые. Это прошение выводит сановника из себя. Выбежав в переднюю, где слуга Шлёцера ожидает ответа, он с жаром кричит:
– Чего он боится? Чего он боится?
Посыльный только испуганно моргает и, вернувшись, слово в слово передаёт эту сцену своему хозяину.
В первых числах января 1765 года до Шлёцера с разных сторон начинают доходить слухи, что именной указ по его делу подписан. Однако официальных известий по-прежнему нет. Пятого января он сам отправляется к Тауберту за разъяснениями. Есть ли способ вывести его из состояния мучительной неизвестности?
– Пустяки, – как ни в чём не бывало отвечает Тауберт и приносит из кабинета подписанный именной указ, помеченный вчерашним днём.
Шлёцер жадно впивается глазами в бумагу. Все его условия поступления в Академию утверждены! Более того, теперь он находится под покровительством не Теплова, а самой государыни: «А дабы как исторические его сочинения, так и прочие труды, склоняющиеся к народной пользе, тем беспрепятственнее могли производимы быть в печать, то позволяется ему оные…. всеподданнейше представлять Ея Императорскому Величеству или кому от Ея Величества рассмотрение оных поручено будет».
Вместе они едут в канцелярию, где Шлёцер подписывает присяжный лист, а затем к Теплову. Их встречают со всевозможным радушием. В беседе Теплов ни словом не упоминает Ломоносова и все интриги против Шлёцера сваливает на Миллера. Посреди разговора он вдруг произносит:
– Нет, вам обоим (Шлёцеру и Миллеру) не следует быть вместе, вы должны быть порознь.