— Удивляюсь, что вы дали ему уйти живым, — сказала Элла.
Элла положительно становилась привлекательнее Сибиллы.
— Пойдем, потанцуем, — предложил Канарелли, — у двери в мужскую комнату я вас оставлю.
Девушка положила сумочку на стол, взяла носовой платок и встала из-за стола. Мистер Канарелли обнял ее за талию. Она была одного с ним роста, и глаза ее сдержанно улыбались ему прямо в глаза. Щека к щеке скользили они по навощенному паркету, плавно приподымаясь на носках и поворачивая под прямым углом на поворотах.
— Как вы хорошо танцуете! — шепнула Элла. — Гораздо лучше, чем Ланг.
— Я удивляюсь, что вы не поищете себе лучшего кавалера, — прошептал в ответ мистер Канарелли.
Элла откинула голову, чтобы заглянуть ему в лицо.
— Что вы хотите сказать, Джо?
Мистер Канарелли пожал плечами, улыбнулся, подвел свою даму к столику возле двери, обменялся несколькими словами с сидевшими за ним людьми, оставил с ними Эллу и удалился.
В мужской комнате мистер Канарелли уселся в кресло, с которого мог видеть не только входную дверь, но и собственное отражение в зеркале. Вскоре появился О’Шин и прошел в мужскую уборную. Мистер Канарелли последовал за ним в пустое, выложенное белым кафелем помещение. Внушительная фигура в синем мундире возвышалась над маленьким рэкетиром в черном смокинге.
— Слыхали вы, что на нас с вами подана жалоба? — спросил полисмен.
— Кой чорт? Нет, не слыхал. Кто же это наябедничал? Уж не старая ли карга?
— Нет, это крауземановская барышня. Подписалась, как близкий друг миссис Эстовиа.
— Так это она? Барышня от босса?
— Да, она самая.
Канарелли начинал догадываться.
— Значит, она же и насплетничала… — Он ткнул пальцем в полисмена. И вдруг понял, что поступил несправедливо, перебив котлы и вылив сироп ни в чем неповинной старухи. — Ах, чорт возьми! — с досадой пробормотал он. — Нужно шевелить мозгами раньше, чем действовать… Кому эта барышня подала жалобу?
— Пфейферману.
— Ну, Пфейферман свой человек.
— Да вы не понимаете, — нетерпеливо махнул рукой О’Шин. — Эта барышня водится с мистером Каридиусом, которому босс одолжил машину с мегафоном.
— Ну, подумаешь… что стоит дать машину…
— Господи, твоя воля! Да ведь он же выбран в Конгресс! Прошел большинством в две тысячи голосов.
Щуплый человек даже перестал смотреться в зеркало и воззрился на полисмена с ужасом и возмущением.
— Разве не за Бланка голосовали?
— За Бланка, а потом нам велели еще раз проголосовать за этого, за Каридиуса.
— Что же — разрыв?
— Нет, Бланк, оказывается, умер.
— Кто этот Каридиус, каким образом он…
— Не знаю… похоже на то, что будут перемены.
— И мне придется снова сторговываться с полицией, судьями и всеми прочими?
— Все началось с этой проклятой «Лиги независимых избирателей». Должно быть, такая уж вонь пошла, что босс решил немного проверить… пусть, мол, газеты покричат о реформах… и начали они с меня и с вас.
— Зря вы сегодня вздумали доить меня, — с озабоченным видом проворчал Канарелли. — Вы свое давно получили, чего ради вы пришли приставать?
— Ну, уж чего теперь поминать… хотите получить свои деньги обратно, что ли?
— Н-нет. Обратно я не возьму. Это не в моих правилах.
— Я и не думал, что возьмете. Знаете что: отчего бы вам не смыться из города на денек-другой?
Канарелли взглянул на своего собеседника:
— Сплавить меня хотите? Шкуру спасаете?
— Я все-таки свой человек. А вам пришлось бы сговариваться с другим. Да ведь еще какой попадется.
— А вы знаете, во что мне обойдется, если я выеду из города и на несколько дней приостановлю свою работу?
— Знаю, знаю, не дешево, — вздохнул О’Шин. — И зачем только я ввязался в это дело? Да вы уж больно покладистые ребята, — добавил он, словно оправдываясь..
— Не всегда мы будем такими покладистыми, — буркнул рэкетир и тут же спохватился: — все-таки сначала надо хорошенько разузнать, чем это нам грозит, а потом уже действовать. Я дал маху со старухой Эстовиа только потому, что поторопился.
— Что же вы думаете делать?
— Поговорить с боссом. Может, придется пожертвовать одним из наших, чтобы вы, фараоны проклятые, имели что предъявить.
— Ну, будем надеяться, что до этого не дойдет! А как вы доберетесь до босса?
— Пошлю своего адвоката.
— Правильно… и дайте мне знать, что скажет Мирберг.
— Так, но… — Канарелли сделал выразительную паузу: — Адвоката ведь надо смазать…
— Ну и смажьте.
— Но ведь пошлю-то я его главным образом ради вас.
Полицейский пристально посмотрел на рэкетира.
— Да вы скажите прямо: вернуть вам ваши проклятые одиннадцать долларов?
— Кой чорт! Одно к другому не имеет никакого отношения. Тут ваша доля должна быть не меньше пятидесяти. Конечно, если вы не хотите, могу бросить все дело.
О’Шин уставился в пол, затем проговорил с мрачным пафосом:
— Боже, покарай рэкетиров, которые одной рукой дают, а другой отбирают… — Он стал шарить по карманам.
Внезапная идея осенила Канарелли. Он подумал: Почему бы не организовать «Общество защиты полисменов» и заставить полисменов платить взносы вместо того, чтобы их подкупать? Он вышел в коридор и вызвал по телефону здание суда — добавочный 1300.
9
В квартире Каридиусов зазвонил телефон. Подошла Иллора. Послушав секунду-другую, она, прикрыв трубку рукой, сказала мужу тоном, полным укоризны.
— С тобой хочет говорить женщина.
— Узнай, что ей нужно, милочка.
— И не подумаю, я вовсе не желаю вмешиваться в твои дела. Можешь скрывать их от меня, сколько душе угодно…
Каридиус направился было к телефону, но Иллора поспешила узнать, кто его спрашивает.
— Она хочет знать, можешь ли ты дать ей интервью.
— Интервью? Насчет чего? — Он вдруг замахал рукой. — Нет, нет! Не нужно ее спрашивать об этом. Это журналистка. Погоди, я сам подойду, — нет, лучше ты говори за меня. Это будет по-деловому: договаривается жена или секретарь. Спроси: когда она хочет взять интервью?
— Она говорит: сейчас, немедленно, чтобы попало в вечерний выпуск.
— Скажи, что я выезжаю из дому через двадцать минут. Если она придет к тому времени, мы можем отправиться вместе в контору.
— Зачем тебе в контору? Я думала, ты с ней уже покончил.
— Надо же ликвидировать дела и отказаться от помещения, а если не удастся, то переуступить кому-нибудь. И вообще, пусть репортер думает, что я занят по горло, так эффектнее. — Каридиус мысленно представил себе, как будет выглядеть его интервью в газете: «Репортер смог лишь мельком повидаться с нашим новым членом Конгресса, поглощенным своей многообразной деятельностью…» — что-нибудь в этом роде.
— Вот дядя-то обрадуется, что ты расстаешься со своей конторой, — заметила Иллора.
— Н-не знаю, — отозвался Каридиус, не любивший вспоминать, что дядя все еще платит за помещение. — Дядя Джордж отлично понимает, что в большом городе адвокату нужен немалый срок, чтобы обзавестись клиентурой, но зато, когда это сделано, — все в порядке.
— А ты вот хочешь бросить.
Каридиус с досадой взглянул на жену:
— Ну да, бросаю. Я только говорю про дядю Джорджа.
Иллора с минуту помолчала, потом вдруг спросила:
— Интересно, сколько ей лет?
— Кому?
— Да этому репортеру.
— Думаю, что это такая же тайна, как возраст любой другой женщины.
В это время у дверей дома затарахтел мотор.
— Уже, приехала, — сказала Иллора, надувшись.
Каридиус взял шляпу и пальто, потом, осененный внезапной мыслью, подошел к шкафу и достал трость, которую почти никогда не носил. Он попрощался с женой и вышел из дому, на ходу обдумывая достойные ответы на злободневные вопросы.
У подъезда его ждала рослая девушка, очень молоденькая, значительно моложе мисс Стотт. Она вела на сворке огромного датского дога. Собака была белая, в черных пятнах и такая гибкая, что напоминала тигра.
Когда Каридиус вышел из дверей, она протянула ему руку.
— Простите, — начала она, — вы мистер Генри Ли Каридиус?
— Да, я. А вы та особа, которая…
— Явилась интервьюировать вас для «Трибуны». Зовут меня мисс Литтенхэм. У вас есть машина?
— Нет. Сейчас найду.
— Можете воспользоваться моей. Я боялась, что не застану вас. Скажите, вы раньше занимали государственные должности?
— Нет, не занимал…
— Это замечательно. Начать свою политическую карьеру прямо с Конгресса! — Она потянула за сворку: — Сюда, Раджа, иди в машину… иди, иди… нет, не на сиденье, ложись на пол… так, подбери ноги… Теперь садитесь, мистер Каридиус. — Видя, что тот колеблется, она поспешила успокоить его: — Раджа вас не укусит. Пожалуй, и не заметит. С тех пор как он получил первый приз на собачьей выставке, он никого не замечает. Вы, я слышала, адвокат.
— Да.
— Вас, верно, с детства влекло к политике?
— Нет, я вступил на этот путь всего полгода назад.
— Ну, начинаете вы совсем не по правилам. По крайней мере практиковались ли вы в ораторском искусстве на берегу моря, набрав полный рот камешков?[3]
— Хотел как-то попробовать, да берег оказался песчаным, камешков не нашлось, ну, я ни с чем и вернулся домой.
Мисс Литтенхэм достала блокнот и карандаш.
— Я запишу, что вам присуще подлинно американское чувство юмора. Почему вам вздумалось выставить свою кандидатуру?
— На это надо отвечать серьезно?
Мисс Литтенхэм подумала:
— Не слишком серьезно. Это пойдет на «женскую страничку» в воскресный номер «Трибуны». Вы меня очень обяжете, если постараетесь отвечать так, чтобы это заинтересовало женщин.
— Не знаю, заинтересует ли их, если я скажу, что пытался организовать группу людей, которая отражала бы стремления среднего класса Америки?
— А что такое стремления среднего класса?
— Видите ли, объяснить это довольно трудно, — уклонился Каридиус.