— Скажи мне. Ты уже не в первый раз намекаешь на что-то.
Но она ответила лишь:
— Мы должны приступить к работе.
Четыре дня спустя GEP закрыла свой проект.
— Простите, доктор Сандерс, — сказал представитель офиса Харрингтона на этот раз без особого почтения. — С вами свяжутся по поводу вашего отъезда. Сейчас охрана проводит вас до выхода. Вот коробка для личных вещей.
— Но почему?
— GEP определил, что его экологический отдел может быть более полезен в рамках других проектов.
— Это не ответ! И мы почти у цели!
— Мне жаль.
Саанви вышла из лаборатории, неся с собой коробку.
— Сет, подойди.
— Но…
— Подойди.
Она отвела его в кафе, пахнущее куркумой и тмином. Он с трудом давился чаем. Саанви сказала:
— Послушай меня. Будут большие беспорядки. Насилие. Ходят слухи, что мусульмане планируют вылить в Ганг еще больше яда. Сумма взяток, которые GEP вынуждена была платить правительству, оказалась слишком высока. Министр экологии ушел в отставку, его заменили.
— Но какое отношение все это имеет к науке?
— Выпей свой чай.
— Мне не нужен этот чертов чай! — воскликнул Сет, но тут же извинился.
В полумраке кафе глаза Саанви напоминали темные озера.
Он сморгнул навернувшиеся слезы.
— Это просто… мы… Я хотел… А все это так безнадежно… Все, вся планета.
— Нет. Это не безнадежно. — Ее лицо ожесточилось, и она наклонилась к нему. — Ты ищешь не в том месте.
— Что?
— Я тебе кое-что скажу. Не правительства могут помочь планете. Не корпорации вроде GEP. Не университеты. Они все слишком многое вложили в эту катастрофу, с ней связано слишком много корыстных интересов. Помощь придет только от определенных личностей.
Он засмеялся.
— Ага. Как отдельные люди могут все изменить!
— Могут. Я знаю кое-кого, кто может и будет действовать. Они планируют осуществить скоординированный проект геоинженерии, введя в стратосферу завесу генно-модифицированных аэрозолей, чтобы отклонить солнечный свет и охладить Землю.
Сет уставился на нее. Она была серьезна.
— Мы десятилетиями знали, что такое возможно. Да и вы, должно быть, тоже были в курсе.
— Да, — сказал он. — Но, Саанви, ни одна страна не согласилась…
— Не страны. Я же говорила. Этот проект финансирует верящий в это миллиардер. В следующем месяце двадцать самолетов взлетят из разных точек мира и впрыснут этот аэрозоль достаточно высоко, чтобы сохранить атмосферу стабильной.
— Самолеты будут сбиты!
— Некоторые да. Но к тому времени будет уже поздно. Аэрозоли будут выпущены, и планета начнет охлаждаться.
— Вы полностью измените климат! Урожая не будет, и…
— Что-то погибнет. Что-то будет расти лучше. Со временем мы будем в выигрыше. Сет, подумай. Климат уже меняется — и в худшую сторону.
— Но…
— Не заставляй меня пожалеть, что я доверяю тебе эту информацию.
— Вы доверяете непроверенной, радикальной, неизвестной процедуре!
— Не я. Но да, люди доверяются неизвестности. Иногда другого выбора нет. И это принадлежит тебе, а не GEP. Это создал ты.
Из скрытой складки свободных штанов она вытащила пробирку.
На вершине горы загорелый американец остановился. Женщина подошла к нему. Он никогда не видел ее в подобной одежде — в сине-золотом сари. Она легко прикоснулась к его руке, но ничего не сказала.
— Саанви — произнес он.
Морщины вокруг ее темных глаз стали глубже.
— Наука не должна действовать подобным образом, — сказал он. — Я не могу взять на себя такую ответственность.
— Если не ты, то кто?
Он замолчал.
— Сет, дорогой, белок может складываться разными способами, да? Но он не может складываться бесконечным количеством способов. Всему есть предел.
Дия.
Саанви добавляет без нужды:
— Даже наивности.
Долгое мгновение. Похоронная лодка на реке сбрасывает пепел, оставшийся после кремации. Очень старая женщина сбрасывает одежду на нижней ступени лестницы. Над головой слышен гул — над ними медленно летит дрон. Река блестит золотом в лучах восходящего солнца. Сету кажется, что в смертоносном шестивалентном хроме он сможет увидеть "вет-блю"[18], хотя и знает, что это невозможно.
Он спускается по лестнице до реки, открывает флакон и нагибается к священной реке.
20. Заключительные размышления: уроки промышленной революции
Оливер Мортон
Чтобы оценить достоверность содержащихся в этой книге прогнозов относительно будущего технологий, следует вспомнить ключевые события в прошлом каждой из них.
В течение почти всей истории человечества технологии не менялись, передаваясь из поколения в поколение. Люди пользовались теми же инструментами, что и их родители — веревками, мотыгами, пестиками, горшками, иглами, ножами и т. д. Конечно, мир не стоял на месте, порой случались открытия и улучшения: дымоход изменил природу дома, стремя — роль лошади. Однако изменения происходили медленно, а технологии иногда утрачивались, и их приходилось изобретать заново. При строительстве купола собора во Флоренции Филиппо Брунеллески в качестве образца (или, во всяком случае, вдохновения) избрал купол пантеона в Риме. За 1300 лет Западная Европа утратила искусство строительства куполов.
В большинстве стран мира многие технологии по-прежнему переходят из поколения в поколение. Как утверждает историк технологий из королевского колледжа в Лондоне Дэвид Эджертон в своей книге "Шок старины" ("The Shock of the Old"), современное увлечение новаторством уходит корнями в историю привычных технологий (зачастую столь же простых, как рикша или презерватив), являющихся фундаментом многих аспектов человеческой жизни и определяющих, что следует делать и насколько это трудно.
Это относится не только к сельским районам и развивающимся странам. Вацлав Смил из университета Манитобы в своей книге "Основные движущие силы глобализации" ("Prime Movers of Globalization") отмечает, что две фундаментальные технологии, на основе которых сегодня действуют торговля и транспорт, были разработаны уже достаточно давно: дизельный двигатель был придуман в 1890-х, а газовая турбина — в 1930-х. Конечно, для выхода на ведущие роли им понадобилось время, но бóльшую часть прошлого века дизельные двигатели использовались на подавляющем числе судов, поездов и грузовых автомобилей.
По мнению Смила, пожалуй, важнейшая технология XX века — и, безусловно, одна из наименее оцененных[19] — остается неизменной с момента ее появления. В конце 1900-х — начале 1910-х годов Фриц Габер и Карл Бош, трудившиеся тогда в университете Карлсруэ, разработали процесс Габера — первый практический способ "фиксации" атмосферного азота путем синтеза аммиака, что позволяло создать искусственные удобрения и взрывчатые вещества.
Это позволило вести войну в масштабах, ранее считавшихся невозможными: по некоторым подсчетам, во время Второй мировой войны было использовано более 6 млн тонн взрывчатых веществ — невероятное изобилие средств разрушения, которое было бы немыслимо без искусственной фиксации азота. Впрочем, гораздо большему числу людей эта технология помогла выжить. Искусственные удобрения позволили миру прокормить население, за 100 лет — к концу XX века — увеличившееся в четыре раза. Эта технология по-прежнему оказывает решающее влияние на выживание человечества. Хотя масштабы и эффективность производства удобрений значительно расширились и улучшились (как и возможности дизелей и турбин), они до сих пор продолжают производиться по технологии, открытой Габером.
В то же время во второй половине XVIII — первой половине XIX века стали заметны тесно взаимосвязанные изменения природы и общества. Сначала в Великобритании, а затем и во всем мире была отправлена в утиль идея о том, что жизнь следующего поколения будет в основном неотличима от жизни предыдущего.
Индустриальная революция изменила не только технологии, она изменила скорость — как изменения их самих, так и появления и исчезновения построенных на них предприятий. Она создала мир постоянно растущих технологического потенциала и экономик, построенных на основе этого потенциала. Мировой валовой продукт, на протяжении всех предыдущих тысячелетий находившийся в состоянии, близком к стабильному, начал расти в геометрической прогрессии. Хотя скорость роста со временем меняется, сама тенденция остается прежней.
Собственная воля?
Общеизвестно, что это изменение связано с самой технологией, в первую очередь, с паровой машиной в ее современном виде: обретя новую мощь и, следовательно, новые возможности, она сделала этот процесс неизбежным. Ощущение того, что инновации определяют динамику истории (как поршневые приводы — скорость вращения колес), можно встретить повсюду. В рассказах людей об истории технологий доминируют их описания, а не методы использования, подчеркивается именно новизна, поскольку как раз она, похоже, и двигает историю. Это проявляется в экономических теориях, где технологические изменения оказываются вне системы. Это ощущается и в смутном, но устойчивом ощущении неизбежного ускорения прогресса и связанных с ним проблем. Но это идеи не одного порядка. Как отмечает в своем эссе Райан Авент (глава 6), показатели экономического роста не демонстрируют такого ускорения прогресса, какое люди чувствуют в своей повседневной жизни. Возникает ощущение, что технология в некоторой степени автономна и имеет свою собственную волю.
Чтобы понять эту идею во всей ее оптимистичной мощи, прочитайте книгу Кевина Келли "Чего хочет технология" ("What Technology Wants"). Келли — основатель и исполнительный редактор журнала "Wired" (а также мой друг и бывший коллега). Он представляет технологию как организацию, развивающуюся по своим правилам и логике. Его "Техниум", как он называет совокупность всех технологических объектов, является одним из проявлений универсального стремления к большим связности и сложности. Поскольку люди, по мнению Келли, извлекают из связности и сложности пользу — как материальную, так и духовную, — все это идет им на пользу: понимая, чего хочет технология и помогая ей достичь своих целей, человек одновременно решает и свои собственные задачи. Но оптимистичным этот сценарий будет только в случае согласованности действий "Техниума" и человечества. В итоге читатель подводится к ощущению, что при конфликте интересов технологий и людей, именно последним пришлось бы пересмотреть свои приоритеты.