— Достанет-достанет! — с угрозой сказала Мэгги, чем вызвала у дочери смех.
Джастина подошла к матери и отняла у нее платье, которое Мэгги собиралась надеть.
— Не это. Ты его должна убить своим видом, пусть до конца жизни кусает локти, что не смог удержать такую женщину, — заявила дочь, вытряхивая из гардероба платья Мэгги.
— Может быть, что-то из моего наденешь. А кстати, вот это серое, ты в нем потрясающе выглядишь.
Джастина помогла матери одеться, разыскала туфли, по-новому уложила ей волосы и, отступив в сторону, с удовлетворением оглядела ее.
— Ты потрясающая женщина, ма! Вот так и держись. — И уже на лестнице, когда они вместе спускались в гостиную, дочь продолжала давать матери последние наставления.
— По-моему, он хочет разжалобить тебя или подкупить. Во всяком случае, заявляет, что у него полно денег и он уже купил или присмотрел дом, где собирается жить вместе с тобой. Но ты держись, не поддавайся. Я уже поняла, что вы совершенно разные люди. Он тебе не пара…
Мэгги засмеялась.
— Я это поняла еще раньше тебя.
— Тогда и нечего было выходить за него замуж, — заявила Джастина.
— Как бы в таком случае появилась ты? — поддразнила свою решительную дочь Мэгги.
— Ну я-то появилась бы у тебя в любом случае, — не растерялась дочь. Не могла мне подобрать отца поприличнее!
— Прости меня, — пошутила Мэгги, а потом, уже на пороге, попросила тихонько: — Не оставляй меня с ним одну.
— Могла и не говорить об этом, — дернула Джастина плечом. — Я не собираюсь оставлять тебя, иначе ты можешь наделать глупостей, как вчера с мистером Джоунсом. Согласись, если бы я была вчера при вашем разговоре, такого бы не случилось, что он взял и уехал?
— Вынуждена с тобой согласиться, — засмеялась Мэгги, просовывая руку под локоть дочери.
Так они вдвоем, оживленные и красивые, и появились в гостиной, где в углу в полном одиночестве сидел Люк О'Нил. Он напряженно смотрел на дверь и при появлении женщин поспешно вскочил, сделав шаг им навстречу.
Джастина оказалась права. Очевидно, облик Мэгги, ее красота и элегантность настолько поразили его, что он на время потерял всю свою решительность. Люк, не отрываясь, смотрел на Мэгги и судорожно двигал кадыком, пытаясь освободиться от сковавшего дыхание спазма. Мэгги, заметив его состояние, улыбнулась и первая сказала:
— Ну здравствуй, Люк. Вот я и пришла, что ты хотел сказать мне?
Люк О'Нил еще какое-то время не мог сказать слова, но потом все-таки сумел справиться с собой и выдавил:
— Я рад видеть тебя, Мэгги. Ты нисколько не меняешься. Правда, стала еще красивее. Я так думаю, жизнь не особо била тебя.
— Так ведь ты не обременял меня своим присутствием, поэтому я так хорошо и сохранилась, — весело ответила ему Мэгги.
— Ты стала злой, Мэг, но я все равно рад тебя видеть такой красивой. — Люк сделал еще один шаг и протянул Мэгги руку, но она не подала ему своей руки, и он, постояв еще какое-то время с протянутой рукой, суетливо сунул ее в карман.
— Я никогда, как ты понимаешь, не была доброй к тебе, Люк, — спокойно ответила Мэгги, оглядывая его с ног до головы, чем привела его к еще большему замешательству, но ее слова, казалось, придали ему решимости.
— Вот-вот, поэтому, я так думаю, у нас с тобой и не вышло ничего, — обрадовался он и многозначительно глянул в сторону Джастины, но, не встретив в ее глазах сочувствия, отвел глаза.
— Садись, Люк, — предложила ему Мэгги, — давай поговорим. Ведь ты же настаивал на встрече со мной не для того, чтобы узнать, как я прожила свою жизнь? Что ты хочешь сказать мне?
Мэгги села рядом с дочерью на диване, а Люку показала на кресло, в котором он сидел до их прихода. Люк уселся в кресло и молчал, переводя взгляд с Мэгги на Джастину и обратно. Джастина не походила ни на Мэгги, ни на него. Но что-то в них обеих было такое, что с первого взгляда не возникало никаких сомнений — это мать и дочь. В дочери не было ни единой его черточки, ни в облике, ни в характере. Мэгги и в этом постаралась обойти его.
— Мы слушаем тебя, Люк. Чего же ты молчишь? — подстегнул его насмешливый голос Мэгги.
— Я хочу сказать тебе, Мэг, и тебе, Джастина, что я думал о вас все это время и никогда не забывал…
Он замолчал, ожидая какой-нибудь реакции с их стороны, но обе женщины отнеслись к его словам совершенно безучастно, словно то, что он говорил, не имело к ним никакого отношения. Люк нахмурился, но, очевидно, в его планы не входило нарушать едва установившийся контакт, и он, подавив раздражение, продолжал:
— Я правду говорю, Мэг, хоть ты мне и не веришь. Я же говорил, что должен побольше зарабатывать, чтобы мы потом с тобой могли жить безбедно. Я ведь старался, потому что не хотел жить на твои деньги…
Мэгги хмыкнула, но Люк как будто не заметил этого.
— …Так вот, теперь у меня есть деньги, я уже и дом присмотрел с большим участком в Западном Квинсленде…. но если ты хочешь, — заторопился он, — то и в другом любом месте можно купить, хотя бы и здесь где-нибудь…
— Люк, — прервала его Мэгги, — зачем ты нам все это рассказываешь?
— Ну как же, Мэг, — смешался Люк, — ведь ты так мечтала о собственном доме…
Мэгги не выдержала и расхохоталась, глядя на нее, засмеялась и Джастина. Люк, не понимая, чем он вызвал такое веселье, тоже заулыбался, истолковав их смех как знак примирения. — Ты напрасно смеешься, Мэг. Я своему слову хозяин. Сказал тебе, что у тебя будет дом, и он будет. — Люк взбодрился, в его облике появилось даже что-то, похожее на удальство. Он небрежно откинулся на спинку кресла, и Мэгги наконец-то узнала в этом сморщенном человеке прежнего Люка О'Нила. Это узнавание еще больше всколыхнуло в ней прежнюю неприязнь к нему.
— А ты помнишь, сколько лет прошло с тех пор? — жестко спросила она.
— Ну да, — опять смешался Люк, — но я же сказал тебе…
— Меня не интересует то, что ты сказал, — отрезала Мэгги. — Неужели ты серьезно полагаешь, что когда-то я ушла от тебя, чтобы сейчас вернуться? Уходи отсюда, Люк…
— Пусть сначала подпишет согласие на развод, — напомнила матери Джастина. Люк повернулся к дочери, и в его глазах появилась растерянность.
— Да, Люк, — неожиданно вспомнила Мэгги, — скажи, пожалуйста, как ты узнал о моей свадьбе? Ты ведь не случайно появился в церкви?
— А как ты думаешь, Мэг? Конечно, я время от времени узнавал, как ты живешь… Так ведь… пока ты была одна, я спокойно работал, а как только ты это надумала… я же не хочу терять тебя, Мэг…
— Ты меня уже давно потерял, Люк, — печально сказала ему Мэгги, — еще с того самого момента, когда увез из Дрохеды. А сейчас, Люк, Джастина права, нам остается только оформить все это официально. Я надеюсь, ты не будешь возражать.
— Конечно, Мэг, я не злодей, и, если ты так уж хочешь, я подпишу тебе согласие на развод. Но, может быть, нам все-таки попробовать пожить вместе. Мы ведь уж оба не молодые, хоть ты и выглядишь как молоденькая. Я ведь даже тебе скажу, Мэг, Джас уже взрослая, она поймет, у меня за все это время и женщины-то…
— Не надо, Люк, — оборвала его признания Мэгги, — меня это совершенно не интересует. Джас, возьми у Энн бумагу и ручку. Я не хочу откладывать этого дела. Подпиши, что я прошу, Люк, и расстанемся по-хорошему.
38
Возвратившись домой, Мэгги спрятала записку и фотографию Дика Джоунса в ящик, чтобы не видеть ее. Когда фотография попадалась ей на глаза, ей хотелось ее разорвать. Ей почти удалось заставить себя не думать о нем. В этом ей помогло виски. Окруженная пеленой тумана, она была почти спокойна.
Ей казалось, что почти все книги, которые она брала с полок, рассказы в журналах и газетах повествовали о женах, потерявших любовь своих мужей или оставленных ими. Но ей было легче читать эти истории, чем рассказы о хороших, удачных браках и счастливой семейной жизни.
В ней росло чувство страха. Она боялась, что Дик уже никогда не вернется. Теперь требовалась все большая порция, чтобы держать ее в приятном забытьи. Если она выпивала слишком мало, то впадала в глубокую меланхолию. Обычно виски действовало на нее успокаивающе, но иногда наступали неожиданные и необъяснимые моменты, когда туман, окружавший ее, предательски исчезал и когда ее терзала тоска, растерянность и сознание бессмысленности всей жизни. Ощущение странности, чуждости — вот что страшило ее больше всего. Это чудовище поджидало ее за каждым углом. Она словно внезапно пробуждалась, но пробуждалась во сне. Иногда все кругом было плохое, будто декорации, плохие декорации. Иногда все вокруг куда-то отступало, так что начинала кружиться голова, вещи надвигались на нее, толкали, корчась в гримасе. Жизнь выплюнула ее, точно косточку…
Однажды ей приснился страшный сон: она бродила по лесу и вдруг упала. Ей страстно, до судороги в ногах, захотелось вскочить и бежать, бежать изо всех сил, без оглядки. Но она неподвижно лежала в чащобе, среди голубых цветов перелеска. Она чувствовала, как из всех пор у нее струится пот, словно из тела хлынул дождь. Она попыталась подняться еще раз, но колени ее опять подогнулись, будто размягчились суставы, — земля ушла из-под ног. Что это — трясина? Она потрогала почву, она была тверда. Просто ноги были ватными. Но вдруг сон резко изменился: она тонула, ее засасывало все глубже; беззащитная, беспомощная, задыхаясь, она раздирала погружающуюся в трясину грудь, она стонала…
Она стонала? Где она находится? Мэгги ощутила на шее свои руки. Они были мокрыми, шея была мокрой. Грудь была мокрой. Лицо было мокрым. Она открыла глаза, все еще не понимая, где она, — в трясине еловой чащобы или где-то еще.
«Судьба никогда не может быть сильнее спокойного мужества, которое противостоит ей», — подумала она. — А если станет совсем невмоготу — можно покончить с собой. Хорошо осознавать это, но еще лучше сознавать, что, покуда ты жив, ничто не потеряно окончательно. А наступит конец — что ж, пусть! Одного человека она любила и потеряла. Другого — прогнала. Оба освободили ее. Один из плена чувств, научив ее любить, другой — погасил память о прошлом. Не осталось ничего незавершенного. Она не так уж и плохо прожила свою жизнь. Но сейчас у нее больше не было ни желаний, ни ненависти, ни жалоб.