К Джастине вернулось ощущение из времени младенческих страхов, когда ее пугали дикой собакой динго, и она оглядывалась вокруг, не видя ее — ей чудилось во мраке нечто притаившееся, чтобы кинуться на нее. Именно таким она сейчас ощущала этот гигантский город, который дышал на нее в эту слякотную пору запахом одиночества.
Усилившийся ливень падал с протяжным воплем. Комната была пуста и безмолвна, и огромное зеркало в дальнем углу лишний раз напоминало Джастине о том, что она одна.
Здесь в Лондоне ее уже больше ничто не держало — ни театр, ни этот дом на Парк-Лейн, ни знакомые и друзья. Она вдруг почувствовала себя совершенно свободной от всего, что осталось у нее за плечами после тех лет, которые она провела здесь. Она только должна дождаться следующего звонка Лиона. Он обязательно поймет ее. Причиной тому было глубокое одиночество.
Семейная жизнь не складывается, театр отвернулся от нее, родной дом остался далеко вдали.
Сейчас Джастина чувствовала себя человеком без родины. А главное — ее покинула надежда. Нет ничего, что связывает ее с прошлым, а еще хуже — с будущим.
Она достаточно обеспечена, чтобы позволить себе путешествовать. Да, нужно уехать. Может быть, это ошибка, может быть, нужно предпринять что-то другое — вернуться на сцену, снова поверить в то, что ее ожидает счастливая жизнь… Может быть… Но сейчас у нее не было сил для того, чтобы начать жизнь по-иному здесь, в Лондоне. Только бесконечная усталость, только бесконечное разочарование.
Может быть, уехав отсюда, увидев что-то новое, неведомое, пройдя по каким-то другим, узким или широким, улицам, маленьким или большим площадям, она ощутит в себе и какие-то новые жизненные силы. Кто знает?
Если не получилось здесь, то, может быть, получится где-то вдали. На родину ей возвращаться не хотелось. Там было все известное, пройденное и забытое. Возвращаться к нему Джастина не испытывала никакого желания. Конечно, Дрохеда может успокоить, но она не вернет утраченного равновесия. Мать, наверное, до сих пор живет ощущением утраченного, а прибавлять к этому свои разочарования, свою боль означало только разрушить самую хрупкую, самую последнюю надежду.
Возможно, если бы был жив Дэн, все складывалось бы совсем по-другому. Даже в такой ситуации он смог бы посоветовать Джастине, как поступить, что предпринять, где найти выход. Он всегда находил силу в Боге. Но Джастина на это не способна. Она слишком свободна, слишком независима, для того чтобы полагаться на Бога. Она может найти внутреннюю опору только в самой себе.
А для этого нужно уехать, уехать как можно скорее и дальше отсюда. Лондон медленно и неуклонно убивал ее. Здесь не было ничего, что могло бы подсказать ей выход. Здесь ей были уготованы только одиночество, ночь и дождь.
Все, решено. Осталось только собрать вещи, предупредить Лиона и решить, куда ехать. Остальное покажет будущее.
Наконец-то решившись, Джастина уснула мертвым, свинцовым сном. Только сон сейчас смог принести ей облегчение и заставить забыть о сомнениях. Она замерла в тяжелом долгом забытьи, а вода за окном по-прежнему лила и лила.
Но Джастина уже не слышала хлеставшего вокруг нее ливня и не видела пляшущего вдоль луж отсвета фонарей.
31
В воскресное утро запомнилось Джозефу Уилкинсону главным образом по утомительному и скучному ритуалу открывания и закрывания ворот. Казалось, на пути до Дрохеды их было бесчисленное множество. И всякий раз приходилось останавливаться, отворять ворота, проезжать и снова останавливаться перед следующими воротами. Как ни странно, но не было ни одних ворот, которые оказались бы незапертыми. Очевидно, это было таким же ритуалом для всех окрестных жителей: остановиться, открыть ворота, проехать, закрыть ворота и ехать дальше. Хорошо еще, что в машине с Уилкинсоном ехали двое телохранителей, один из которых одновременно исполнял обязанности шофера.
Самому Джозефу не приходилось выходить из машины, хотя при его возрасте и здоровье это было бы для него не слишком затруднительно.
Вокруг были признаки надвигающейся осени: узкие листья высоких эвкалиптов, окружавших временами дорогу, словно выстроившиеся в торжественном карауле солдаты, покрылись каким-то белесым налетом, словно сединой. Вместе с эвкалиптами и самшитом приготовились к наступлению холодов и перечные деревья.
Наконец черный «роллс-ройс» миновал последние ворота и, проехав милю через зеленый луг, остановился рядом с двухэтажным георгианским особняком, сложенным из плит кремового песчаника с черными ставнями на больших окнах с узорчатым переплетом. Крыша веранды и стены дома были обвиты сетью зеленой листвы, делая дом похожим на мохнатый шатер.
— Да, неплохо, — проговорил вполголоса Джозеф Уилкинсон, выходя из машины и разглядывая особняк вместе с окружающими его одноэтажными строениями, которых обычно не увидишь рядом с английскими усадьбами. Несмотря на британский стиль, в котором были сделаны заботливо ухоженные газоны, во всей архитектуре поместья чувствовалось, что построено оно было австралийцами и для австралийцев.
Уилкинсон, хоть и привык к роскошным особнякам австралийской знати, был немало удивлен, встретив в сельской глуши такое кричащее проявление архитектурного буйства.
Не меньше генерал-губернатора были удивлены и его телохранители, которые, сняв темные очки, внимательно разглядывали огромную веранду, окружавшую дом, резные ставни черного дерева на окнах, огромные высокие эвкалипты, опоясавшие поместье гигантской зеленой изгородью, и огромные заросли розовых кустов.
— Ну и дела, — сказал Джонни своему напарнику, — вот уж не подумал бы, что эти овцеводы могут жить в такой роскоши. Видно, немало денег приносит им шерсть.
— Хм, а ты что думал? На тебе, между прочим, пиджак тоже не из синтетики.
Услышав шум подъезжающей машины, Мэгги вышла на крыльцо. На ней было одето внешне скромное, но дорогое платье из шелка горчичного цвета с высоким горлом и длинными рукавами. На плечи она накинула тонкую вязаную шаль, которую придерживала руками. Следом за ней вышли Боб, Джек и Джимс. Они знали, что к ним приедет какая-то важная государственная особа, и внутренне настроились встречать целый караван машин с огромным количеством сопровождающих, хотя Мэгги и предупреждала их о том, что приедет только один человек вместе с двумя телохранителями.
Улыбаясь, Джозеф подошел к крыльцу. Церемонно поклонившись, он сказал:
— Здравствуйте, Мэгги Джоунс, здравствуйте, господа. Сознаюсь, что не ожидал увидеть в такой глубинке столь внушительную усадьбу.
— Познакомьтесь, — сказала Мэгги, — это Джозеф Уилкинсон. А это мои братья: Боб, Джек и Джимс. У меня есть еще двое братьев, — добавила она, поворачиваясь к Уилкинсону, — Хьюги и Фрэнк, но сейчас их нет дома. Хьюги отправился по неотложному делу на дальнее пастбище, а Фрэнк поехал в Джиленбоун, чтобы поприсутствовать на утренней службе. Надеюсь, что вы увидитесь с ним сегодня.
— А где ваша мать и внучка? — спросил Джозеф.
— Маме тяжело двигаться, она сейчас в гостиной, а Дженнифер готовится к выходу.
Джозеф по очереди поздоровался с братьями Мэгги и, представив им своих молчаливых спутников, отправился вслед за Мэгги в дом.
Он прошел по просторной полутемной прихожей, где пол был выложен мраморной плиткой и поблескивали медные перила широкой лестницы. Мэгги широко распахнула перед ним дверь в гостиную и жестом пригласила его войти.
Фиона сидела в кресле у высокого, от пола до потолка, раскрытого окна с чашкой травяного чая в руках.
По поведению Джозефа Уилкинсона было видно, что он удивлен не только внешним видом усадьбы, но и ее внутренним убранством. Осторожно ступая по шикарному французскому ковру, он так высоко поднимал ноги, словно боялся зацепиться за ворс и упасть.
— Это моя мать, Фиона, — сказала Мэгги, подводя к ней генерал-губернатора. — Мистер Джозеф Уилкинсон. Он занимает важный пост в правительстве.
Она намеренно решила не говорить родным всю правду, чтобы не поднимать лишнего шума. Фиона, зрение которой уже давно было не тем, что в молодости, подслеповато морщась, изучила внешность представленного ей мужчины и, удовлетворенно улыбнувшись, протянула ему ссохшуюся, покрытую коричневыми пятнами старости руку. Не делая никаких исключений, Уилкинсон нагнулся и поцеловал руку, обтянутую морщинистой шершавой кожей.
— Очень приятно.
— Вы никогда не бывали в наших краях? — спросила Фиона.
— Нет, здесь прежде не приходилось. Правда, моя жена была родом из Броукен-Хилла, это примерно в двухстах милях отсюда. Почти на западной границе штата.
Фиона кивнула:
— Да, я знаю. Мэгги рассказывала мне. Вы провели все утро в дороге?
— Да. Но не могу сказать, что устал. Единственное, что меня слегка утомило, — это большое количество ворот по дороге от Джиленбоуна до вашей усадьбы.
Фиона рассмеялась старческим, скрипучим, как рассохшееся кресло-качалка, голосом.
— Помнится, на это жаловался даже преподобный де Брикассар, — сказала она. — Что ж, ничего не поделаешь. Здесь так было всегда. Я думаю, что вам нужно пройти в столовую. Мэгги еще со вчерашнего дня была занята приготовлением торжественного обеда. Кстати, она вам говорила, наверное, сегодня в Джиленбоуне праздник, и после обеда молодежь собирается ехать туда.
Уилкинсон понял, что под словом «молодежь» Фиона имеет в виду собственных детей. Он не смог удержать озорной улыбки, потому что подумал, что с точки зрения этой старухи вполне имеет право назвать молодежью и себя. Отхлебывая чай, Фиона смотрела на человека, который вдохнул новую жизнь в ее, уже казалось, угасшую дочь. Да, он действительно интересный. Высокий, статный, лицо не такое тонкое, как у Ральфа, но глаза не менее выразительные. Что ж, вполне подходит для Мэгги. Можно спокойно сказать, что это ее тип мужчины. Судя по тому, как она расцвела, этот Джозеф Уилкинсон для нее не просто случайный знакомый. Тем лучше. Раз уж так получилось с Диком… В конце концов, Мэгги еще совсем не старуха, вполне способна влюбиться. Да, странно звучит… В пятьдесят пять лет — любовь. А с другой стороны — а почему бы и нет? Все-таки лучше, чем с тоской бродить вокруг дома или целыми часами сидеть в плетеном кресле среди кустов роз. Да, я знаю, почему она там сидела, глядя на розовые и красные бутоны. Слишком уж они напоминали ей кардинальскую сутану. Ей бы отвлечься, позабыть обо всем этом, а она каждый день как на караул ходит к этим цветам. Только вчера отвлеклась, занятая подготовкой к встрече воскресного гостя. Ну и слава Богу. Слава Богу.