– 63–64.
– Фигасебе!
– Ты бы Дзотакоса видел – ну, знаешь, брат Стива.
– В смысле – Самараса?
– Нет! – не Одиссея, паря, у которого брат в красной рубашке ходит!
– Спанеаса?
– Нет!
– А, ну да!
– Крут необычайно – лучше его в баскет никто не играет – Про него никто не говорит – (какой-то пацанчик с тонкими ручонками, что еле из рукавов пальто видны, весит 98 фунтов, и староста класса, а иногда менеджер команды, и всего лишь четырнадцать лет ему – о нем разносятся вести по всему Лоуэллу из других районов в этот полный событий памятный субботний вечер). Мой отец стоит смеется, оттягивается по этим смешным деткам, с нежностью оглядывается. Ища глазами меня. А я только натягиваю рубашку, в руке расческа, показываю ею Джимми Йихихиверу гитлеровские усики.
– Отличный вечер! – орет какой-то болельщик из упакованных всем миром лоуэллских дверей. – Джимми Фокс столько не забивал никогда, сколько вы сегодня!
– Джо Гэррити, – объявляет кто-то, и вот входит наш тренер в потертом прискорбном пальто, с печальным проблеском в гарри-трумэновских глазах за стеклами очков, руки безнадежно упрятаны в карманы, и говорит:
– Ну что, мальчики, вы неплохо постарались, неплохо постарались… Мы набрали 55 очков… – Ему хочется сказать нам тыщу разных вещей, но он ждет, чтобы репортеры и болельщики отвалили, Джо очень скрытен насчет своей легкоатлетической команды, и своих спокойных обыденных суровых отношений с каждым из его мальчишек в отдельности и всей группой в целом. – Я рад этой победе, Джонни. Я думаю, ты в «Бостон Гарден» себе имя сделаешь еще до весны. – Полуулыбка, полушутка, пацаны смеются.
– Ух ты, тренер, спасибо, – Джонни Лайл, которого Джо особенно любит, поскольку тот парнишка ирландский и близок его сердцу. Мелис – Казаракис – Дулуоз – Сандерман – Хетка – Норберт – Марвилес – Малесник – Морин – Мараски – и семеро ирландцев Джойс Макдафф Диббик Лайл Гулдинг Магуайр, ему приходится иметь дело с интернациональными национальными проблемами. Мой отец, далекий от мысли подскочить к тренеру, чтобы их увидели вместе, прячется в углу с благодарной улыбкой, поскольку тайно врубается в Джо Тренера в подлинной душе его и мысленно помещает его в Городскую Ратушу и осознает, что Джо из себя представляет – и он ему нравится.
– Ага – Вот я вижу его за его старым столом – как мой Дядюшка Боб, который служил клерком на железной дороге в Nashue (Нэшуа) – пытался со всеми ладить, как только умеет – И я сам такой же – А мы не были знакомы ни с каким его братом давным-давно в старом «Гражданине»? или то был Дауд с Мемориал-роуд? – Уол – И подумать только, Джеки пошел и разгромил этого Neigre – ха ха ха – я его только там увидел, как сразу понял: этот для моего сына слишком быстрый, а сын взял и победил! Ха ха ха, короед, я его помню, когда ростику в нем было три фута, по полу только ползал и коробки мне толкал, игрушки мне всё приносил – куда там, два фута – Ti Pousse! – Ха ха – Слышь, а как сложен этот Neigre, весь аж лоснится – Черт, как же я рад, что мой мальчик его побил – значит, настоящий атлет – а Neigres эти все самые быстрые бегуны в мире – в джунглях Африки и посейчас носятся как угорелые за дикими кабанами с копьями – Да и на Олимпиаде видать: великие негритянские спортсмены, там этот Джесси нет не Джесси Джеймс Джесси Джоунз этот самый Джесси Оуэнз[54] как летает – международный дух всего света.
Полин ждет меня у дверей, Па подходит к ней, как только отыскивает в толпе.
– Ну ей-богу – Полин – А я и не знал, куда ты запропастилась – Я бы к тебе сел!
– Да чего этот гадкий Джек не сказал мне. Что вы тоже тут – Эй! – Они друг друга любили, у нее для него всегда шутка наготове, у него – для нее – Глаза их сияли, когда я выскочил к ним из душа. Все светски. Провинциально, радостно, грустно; сплошной экстаз в сердце. Мы ощущали дрожь любви, хохоча и вопя в хохочущих вопящих толпах, что вываливались наружу и тусовались вокруг; субботний вечер плотен и трагичен по всей Америке от Роки-Маунт вверх, от Сан-Луиса по другую сторону, от Киллдира вниз, от Лоуэлла внутрь.
– Джек! Вот ты где! Папочка, – шепчет ему на ушко, – скажи этой деревне, что у нас сегодня вечером свое свидание, так что пусть тут не шибается.
– Ладно, малыша, – отвечает отец, пыхтя сигарой в напряженной актерской позе, – поглядим, устроим ли мы ему на следующей неделе рандеву с Клеопатрой, чтоб хоть как-то возместить. – В своих приколах серьезен.
– Отлично, Марк Антоний. Или вас не Марк Антонио звали и вы подгребли сюда только для того, чтобы умыкнуть из моего замка этого британского барона?
– Не-а! – мы его сегодня пристрелим в дилижансе – Ты ни о чем не переживай, малыша. Пошли к Пейджу, мороженого с содовой купим.
И мы срываемся в яркую сухую ночь, звезды над краснокирпичными снегами резки и ясны, с них ножи сыплются – большие жилистые деревья распустили когти глубоко под мостовыми и торчат так высоко в небеса, что похожи на серебро, просыпанное в Вышине, люди ходят между фонарей, минуя массивные основания стволов чего-то, что живет и даже не задумывается об этом – Мы втекаем в поток тротуаров в центр города – к «Стойлу омаров» – на Мерримак-стрит – к Стрэнду – ко всему этому густому чуть ли не бунтарскому нутру города разрумянившемуся перед субботней ночью в то время только пятнадцать лет назад когда не у всех были машины и люди за покупками ходили пешком и с автобусов в кино, не все было закупорено и странно за жестяными стенками и только встревоженные глаза выглядывают на опустелые тротуары современной Америки теперь – Полин, Па и я не могли бы смеяться, и переживать восторг, и подпрыгивать так радостно, как в ту ночь, если б сидели в каком-нибудь автомобиле мрачно захороненной троицей на переднем сиденье, ругались бы из-за пробок на дороге в окошке телевизора Времени – вместо этого мы скакали пешком по сугробам на сухие тротуары городского центра, вычищенные лопатами, к деловым вращающимся дверям диких полночных кафе.
– Подтянись, Джек, отстаешь. Давай сегодня оттянемся! – орала на улице Полин, мутузя меня кулаками, играя со мной.
– Ладно.
Шепотом мне на ухо:
– Эй, как же мне ноги твои сегодня понравились! Я и не знала, что у тебя такие ноги! Ух-х, а можно я приду к тебе в гости, когда у тебя будет своя холостяцкая квартирка? Эй!
– Слушайте, – у моего отца возникла мысль, – а как насчет немного перекусить у Чина Ли? – чутка чоп-суи или чего-нибудь?
– Нет, давайте только мороженого!
– Где? В «Би-Си» или у Пейджа?
– Ой, да где угодно – Черт, я не хочу толстеть, мистер Дулуоз.
– Вреда не будет – Я тридцать лет был толстяком, но до сих пор жив – Даже не заметишь.
– Посмотрите на миссис Мэдисон и ее сыночка – Ты их знаешь, Джек, они у меня по соседству живут. И этот пацаненок еще за нами постоянно подглядывал?
– И собака во дворе за серым забором?
– Слушайте, – это Папка, – на мой взгляд, так из вас, детки, хорошенькая парочка выйдет – Чего ж вы вместе не ходите? – хихикает себе в рукав – а втайне серьезен.
Полин:
– О, мы раньше и ходили постоянно, мистер Дулуоз. – Глаза ее неожиданно подергиваются дымкой.
– Так а сейчас чего не ходите? Только потому, что у Ti Pousse вроде как подружка в другой части округа завелась? – не обращай внимания на него, послушай его старика, тшшш, – шепчет ей на ухо, после чего оба взрываются хохотом, и смеются-то надо мной, но я весь звеню от радости, что они меня знают и любят, и я согласен с отцом.
Но неожиданно вспоминаю о Мэгги. Она в «Рексе», отсюда рукой подать, за неонками Кирни-сквер, за всеми темными головами ночи, там она, танцует, с Кровгордом, в невыразимо печальной музыкальной розе заката и серенад лунного света, и мне лишь нужно туда пойти, отмахнуть в сторону штору, увидеть всех танцоров, поискать глазами ее силуэт, надо-то всего лишь посмотреть.
Но я не могу оставить Па и Полин, разве что под каким-нибудь предлогом, притворством. Мы идем в кафе, там народ с соревнований, а также люди из кино, из «Кита» на Стрэнде, или с Мерримак-сквер, публика с разных мероприятий общественного значения, о которых можно упоминать на следующий день, у площади видны их дорогие машины, а иногда и прямо на ней (до 1942 года) – Па мой потрепан, зубы редкие, смуглый и смиренный в своем большом пальто не по размеру, он озирается и видит несколько человек, которых помнит, презрительно фыркает или смеется, смотря как относится к ним – Мы с Полин деликатно едим свои сливочные – из-за невообразимого подавленного возбуждения накинуться на них и сожрать огромными ложками – Просто сценка в родном городке в субботу вечером – в Кинстоне на Куин-стрит эти южане уныло ездят взад-вперед или бродят пешком, заглядывая в тусклые скобяные сенно-фуражные лавки, а в цветном районе перед курятниками и стоянками такси собралась поболтать толпа – В Уотсонвилле, Калифорния, мрачное посредиполье, и наемные батраки Мексики прогуливаются, иногда обхватив друг друга руками, отец с сыном или друг с другом, в печальной калифорнийской ночи белого сырого тумана, филиппинские бильярдные, а город зелен на бережке – В Дикинсоне, Северная Дакота, в субботу вечером посреди зимы воет вьюга, автобусы застряли за городом, дикая теплая еда и бильярдные столы в великолепных ресторанах-столовых ночи, а все стены украшают картинки со старыми заблудшими ранчерами и разбойниками – Снежный прах арктического одиночества кружит в борозде с полынью – городок снаружи, потерянная тощая ограда, ярость снежной луны – Лоуэлл, кафе-мороженое, девушка, отец, мальчик – местные пейзане вокруг одни местные пейзане и лохи.
– Ладно, парнишка, – говорит мой отец, – а скажи-ка, ты хочешь сейчас один Полин пойти проводить, или ты идешь домой, или как?
– Я ее провожу… – У меня уже большие планы по части Мэгги – и я подмигиваю отцу, наигранно. Он считает, что это забавно.
– Тогда до завтра, парнишка. Эй, смотри-ка – вон все равно Джин Плуфф идет – вот с ним я на автобусе домой и поеду.