Тут же справа фотография молодого человека лет двадцати, с более удлиненным, чем у родителей, лицом и такими же добрыми глазами. Не только глаза, но даже поза его выражали робкую покорность. А под этой рамкой — бант из черного крепа.
Мегрэ пошел было к пианино, уставленному бесчисленными снимками, но в этот момент дверь открылась, и он увидел стоящего в проеме г-на Кампуа. Сейчас он показался Мегрэ меньше ростом и старше, чем тогда, когда он видел его впервые.
Совладелец фирмы был уже очень стар, хотя широкоплеч и по-крестьянски коренаст.
— Я знаю, кто вы, — с ходу начал старик. — Я не мог отказаться принять вас, но сказать вам мне нечего. Через несколько минут я уезжаю в далекое путешествие.
— Где вы садитесь на корабль, господин Кампуа?
— В Гавре.
— Значит, вы должны ехать парижским поездом в десять двадцать две? Вы успеете.
— Прошу прощения, но у меня не все еще собрано в дорогу. Кроме того, я еще не обедал. Повторяю: мне совершенно нечего вам сказать.
Чего он боялся? А то, что он охвачен страхом, сразу бросалось в глаза. В черном костюме и черном галстуке, завязанном раз и навсегда, он сливался бы с полумраком комнаты, если — бы не белизна сорочки. Кампуа оставил дверь открытой, как бы давая этим понять, что беседа будет короткой, и не предложил посетителю сесть.
— Вам приходилось до этого путешествовать? Солжет ли он сейчас? Ему явно недостает кого-то, кто подсказал бы ответ. И все-таки свойственная ему порядочность одержала верх. Нет, он не из тех, что умеют лгать. Сейчас он признается…
— Нет, я собираюсь путешествовать впервые.
— Вам уже исполнилось семьдесят пять?
— Семьдесят семь!
— Ну что ж, рискнем.
Испуганный взгляд выдает, что Кампуа заранее чувствует себя побежденным и, может быть, уже приготовился к этому поражению.
— Я уверен, господин Кампуа, что еще три дня назад вы и не помышляли о путешествии. Я уверен также, что оно вас немного пугает. Фьорды Норвегии в вашем возрасте!..
Старик пробормотал как заученный урок:
— Я всегда мечтал побывать в Норвегии.
— Но вы не собирались предпринять путешествие именно теперь. Кто-то решил за вас, не так ли?
— Не понимаю, что вы этим хотите сказать. Мой внук и я…
— Ваш внук, должно быть, так же удивлен, как и вы. В данный момент не важно, кто организовал вам это путешествие. Кстати, вам известно, где были взяты билеты?
Нет, Кампуа не знал. Это было ясно по его удивленному взгляду. Кто-то продиктовал ему его роль, и он старался добросовестно играть ее. Но бывают же непредвиденные обстоятельства — например, неожиданное вторжение Мегрэ! Бедняга был в полной растерянности.
— Послушайте, господин комиссар, я повторяю: мне нечего вам сказать. Я нахожусь в своем доме. Я должен сейчас отправиться в путешествие. Согласитесь, что я имею полное право просить вас оставить меня в покое.
— Я пришел, чтобы поговорить с вами о вашем сыне. Мегрэ предвидел реакцию собеседника. Старый Кампуа смутился, побледнел и бросил полный печали взгляд на фотографию молодого человека.
— Мне нечего вам сказать, — повторил он, уцепившись за эту фразу, которая, как он сам уже понимал, ровно ничего не значила.
В коридоре раздался легкий шум. Мегрэ прислушался. Кампуа тоже услышал, но не выразил удивления и, подойдя к двери, сказал:
— Оставьте нас, Эжени! Багаж можно отнести в машину. Я скоро приду.
На этот раз он закрыл дверь и по привычке уселся на свое место перед бюро, как делал это в течение многих лет. Мегрэ, не дожидаясь, сел напротив него.
— Я много раздумывал по поводу кончины вашего сына, господин Кампуа…
— Зачем вам понадобилось говорить со мной об этом?
— Вы сами должны это понять. На прошлой неделе при таких же примерно обстоятельствах погибла девушка, которую вы хорошо знали. Только сейчас я расстался с молодым человеком, чуть было не покончившим счеты с жизнью, подобно тем двоим. А ведь это по вашей вине, Кампуа, не так ли?
Старик вздрогнул:
— По моей вине?
— Да, да, господин Кампуа! И вы сами это знаете. Конечно, вы не захотите в этом признаться, но в глубине души…
— Вы не имеете права обвинять меня в таких чудовищных вещах! Всю жизнь я был честным человеком. Но комиссар не дал ему времени на возражения.
— Где Эрнест Малик познакомился с вашим сыном?
Старик провел рукой по лбу.
— Не знаю.
— В то время вы уже жили в Орсене?
— Нет, в Париже, на острове Сен-Луи. Мы занимали большую квартиру под конторой. В ту пору контора была куда меньше, чем теперь.
— Ваш сын работал в этой конторе?
— Да. Незадолго до того он получил диплом юриста.
— У Аморелей в то время была уже вилла в Орсене?
— Да, они поселились здесь первыми. Бернадетта была женщиной очень живой. Она любила устраивать приемы. Вокруг нее всегда собиралась молодежь. По воскресным дням она многих приглашала к себе на виллу. Мой сын тоже бывал там.
— Он был влюблен в старшую дочь Аморелей?
— Они были помолвлены.
— А мадмуазель Лоране любила его?
— Не знаю. Думаю, что да. Почему вы задаете мне такие вопросы? После стольких лет…
Он тщетно старался выбраться из тупика, в который его загнал Мегрэ. В комнате все больше смеркалось, и на собеседников мертвыми глазами глядели люди с фотографий. Старик машинально взял пенковую трубку с длинным мундштуком из вишневого дерева, но набивать ее табаком не стал.
— Сколько лет было в то время мадмуазель Лоране?
— Я уже не помню. Нужно посчитать. Погодите… И он зашевелил губами, перебирая даты, как перебирают четки. Лоб его наморщился, глаза блуждали, словно он еще надеялся, что кто-то явится и освободит его.
— Ей, кажется, было семнадцать.
— Значит, ее младшей сестре, мадмуазель Эме, не было тогда и пятнадцати?
— Видимо, так. Не помню.
— А когда ваш сын Познакомился с Эрнестом Маликом, тот, если не ошибаюсь, работал частным секретарем у муниципального советника. Через этого советника он и познакомился с Аморелями. Малик был «блестящий молодой человек.
— Может быть…
— Он подружился с вашим сыном, и под его влиянием характер вашего сына изменился?
— Мой сын был очень добрый мальчик, мягкий, покладистый, — возразил отец.
— Он стал играть и делать долги…
— Этого я не знал.
— Долги, все более и более крупные, все более и более неотложные. Настолько, что в один прекрасный день он был вынужден прибегнуть к уловкам.
— Лучше бы он мне сразу во всем признался.
— Вы уверены, что поняли бы его? Старик, опустив голову, прошептал:
— В то время, может быть…
— Быть может, вы бы не поняли и выбросили бы его за дверь, если бы он вам признался, например, что взял деньги из кассы вашего компаньона, или подделал подписи, или…
— Замолчите!
— Он предпочел уйти из жизни. Быть может, ему кое-кто посоветовал так сделать? Быть может…
Кампуа на секунду закрыл руками исказившееся от боли лицо.
— Но почему вы пришли говорить со мной об этом именно сегодня? Чего вы добиваетесь? Какую цель преследуете?
— Признайтесь, господин Кампуа, что и тогда вы думали о том, о чем я думаю сейчас.
— А я не знаю, о чем вы думаете. И знать не желаю!
— Даже если у вас и не было подозрений, когда умер ваш сын, они должны были возникнуть после того, как спустя несколько месяцев Малик женился на мадмуазель Аморель. Вы понимаете, не правда ли?
— Я ничего не мог поделать.
— И вы присутствовали на свадьбе?
— Так нужно было. Ведь я был другом Амореля, его компаньоном. Он был без ума от Эрнеста Малика и смотрел на все его глазами.
— Настолько, что вы решили молчать.
— У меня была незамужняя дочь: мне нужно было выдать ее замуж.
Мегрэ поднялся, тяжелый, грозный, и бросил на подавленного старика исполненный гнева взгляд.
— И вот в течение долгих лет вы… Комиссар увидел слезы на глазах старика, и его грозный голос снова стал мягче.
— Но в конце концов, — продолжал он с какой-то тоской, — вы же знали, что этот Малик — убийца вашего сына. И вы молчали! И продолжали пожимать ему руку. И купили этот дом рядом с его виллой. И даже теперь готовы ему подчиниться!
— А как я мог поступить иначе?
— Не могли, потому что он довел вас почти до разорения; потому что с помощью Бог знает каких хитроумных комбинаций ему удалось завладеть большей частью ваших акций; потому что теперь вы не имеете никакого веса и ваше имя лишь вывеска фирмы «Аморель и Кампуа», потому что… — И комиссар стукнул кулаком по столу. — Но, черт возьми, вы даже не отдаете себе отчета, что вы подлец, что из-за вас погибла Монита, как раньше погиб ваш сын, а этот мальчик, Жорж Анри, чуть было не отправился за ними на тот свет.
— У меня дочь, внук… Я уже старик!
— Но когда ваш сын застрелился, вы были далеко не старым. Однако вы и тогда держались за свои деньги и не сумели защитить сына от этого грязного типа Малика.
В длинной комнате почти совсем стемнело, но никто и не подумал включить свет.
Старик спросил комиссара:
— Что вы собираетесь делать? Сдавленный, глухой голос выдавал охвативший его страх.
— А вы?
Плечи Кампуа опустились.
— Вы все еще собираетесь отправиться в это путешествие, хотя оно совсем не нужно вам? Разве вы не понимаете, что вас спешно удаляют, выводят из игры, как выводят обычно слабых, если должна разыграться драма? Когда зашел разговор об этом путешествии?
— Малик явился ко мне вчера утром. Я не хотел ехать, но в конце концов мне пришлось уступить.
— Какой же предлог он придумал?
— Что вы пытаетесь устроить нам неприятности в связи с делами нашей фирмы и лучше, если я буду какое-то время отсутствовать.
— И вы ему поверили?
Старик ответил не сразу; немного помолчав, он продолжал усталым голосом:
— Сегодня он приходил уже три раза. Он перевернул все в доме, чтобы ускорить мой отъезд. За полчаса до вашего прихода он позвонил мне по телефону, чтобы напомнить, что пора уезжать.