В момент отплытия парохода на набережной появилось несколько человек; все они делали вид, что не знают друг друга, но все смотрели в сторону Мегрэ. То были: маленький Джон в синем костюме и темном пальто; Мак-Джилл, нервно докуривавший сигареты до самого фильтра; унылый человек, который пытался проникнуть на пароход и с которым стюарды обращались высокомерно и пренебрежительно, — Роналд Декстер.
Был тут и рыжий мужчина с хитрой физиономией, который до последней минуты оставался на борту и которому полиция оказывала явные знаки уважения.
То был капитан О'Брайен; перед последним стаканом виски в баре парохода он тоже спросил:
— Стало быть, бросаете это дело?
Выражение лица у него было самое невинное, и Мегрэ, тоже стараясь напустить на себя как можно более невинный вид, ответил:
— Как вы заметили, капитан, бросаю.
— В тот самый момент, когда…
— …в тот самый момент, когда можно было бы заставить заговорить людей, которые ничего интересного сказать не могут, а в долине Луары самое время высаживать на унавоженные грядки дынную рассаду. Я, видите ли, увлекся садоводством.
— Вы довольны?
— Нет.
— Разочарованы?
— Тоже нет.
— Неудача?
— Понятия не имею.
Тогда еще все зависело от сицилийцев. Когда их арестуют, они могут заговорить, но могут и не заговорить, чтобы окончательно не засыпаться.
И они рассудили, что благоразумнее, вернее выгоднее, молчать.
Через десять дней г-жа Мегрэ спросила:
— Так что же ты все-таки делал в Америке?
— Ровно ничего.
— Ты даже не купил себе трубку, а ведь я тебе писала, чтобы ты купил.
Тут он, в свою очередь, сыграл роль Жозефа Домаля и трусливо ответил:
— Знаешь, трубки там слишком дорогие. И к тому же непрочные.
— Ну, во всяком случае, мог бы что-нибудь привезти мне на память.
Услышав это, он позволил себе дать телеграмму Маленькому Джону: «Просьба прислать проигрыватель».
Этот проигрыватель да еще несколько медяков и никелевых пятицентовых монеток — вот и все, что осталось у Мегрэ от поездки в Нью-Йорк.