– Я думал о Тесс. – Джем подтянул колени к груди и положил на них подбородок, а затем тихонько усмехнулся. – Безумно благородно. Разве это не твоя сфера? Когда это я стал поступать безрассудно? И когда ты начал останавливать меня?
– Боже, – пробормотал Уилл, – и когда только мы поменялись местами?
Джем покачал головой. На лице его плясали отсветы пламени.
– Когда ты влюблен, все совсем по-другому, – сказал он. – И это тебя меняет.
Уилл взглянул на Джема и ощутил целую гамму чувств – и ревность, и многое другое, – но все это заглушило отчаянное желание поговорить с другом по душам, признаться ему в том, что у него на сердце. Разве он чувствовал по-другому? Разве он не любил ту же девушку? Но он сказал лишь:
– Мне жаль, что ты рискуешь собой.
Джем поднялся на ноги.
– Я всегда переживал из-за того, что собой рискуешь ты.
Уилл поднял глаза, но от усталости и сонливости, вызванной лечебными рунами, не смог разглядеть лица Джема.
– Ты уходишь? – спросил он.
– Да, мне нужно поспать, – ответил Джем и слегка прикоснулся к искалеченным руками друга. – Отдохни, Уилл.
Глаза Уилла уже закрывались. Он даже не услышал, как закрылась дверь за спиной Джема. Откуда-то издалека доносился голос Бриджет, перекрывавший треск огня в камине. Обычно Уилла раздражало ее пение, но сейчас оно напомнило ему колыбельную, которую когда-то пела его мама.
Что светлее света дня?
Что темнее ноября?
Что острее булатных клинков?
Что нежнее любых лепестков?
Правда ярче света дня,
Ложь темнее ноября,
Месть острее булатных клинков,
Любовь нежнее любых лепестков.
– Песенка-загадка, – сонно пробормотала Сесилия. – Мне она всегда нравилась. Помнишь, мама пела ее перед сном?
– Помню, – признался Уилл.
Если бы не усталость, он никогда бы не сказал об этом. Их дом всегда был наполнен музыкой. Мама пела, когда гуляла у дельты реки Моддах или по засаженным нарциссами садам.
– Помнишь море? – спросил Уилл тихим от усталости голосом. – А озеро Тал-и-Ллин? В Лондоне нет ничего настолько же синего.
Сесили тяжело вздохнула.
– Конечно, помню, – ответила она. – Я думала, что ты их забыл.
Уилл погружался в сон, и перед ним непрерывным потоком проносились образы из далекого детства.
– Пожалуй, я не смогу подняться с этого кресла, Сеси, – пробормотал он. – Сегодня я посплю здесь.
Сесили нащупала руку брата и сжала ее.
– Тогда я останусь с тобой, – сказала она, и ее голос тотчас влился в поток воспоминаний. Уилл задремал.
Кому: Габриэлю и Гидеону Лайтвудам
От: Консула Джошуа Вейланда
Ваше послание крайне удивило меня. Похоже, я выразился недостаточно ясно. Меня интересует переписка миссис Бранвелл с ее родственниками и друзьями в Идрисе. Ваши шуточки о дамском туалете меня совершенно не заботят. Также меня не интересует ни ее манера одеваться, ни ваше обеденное меню.
Прошу вас сообщить соответствующую информацию в ответном письме. Я надеюсь получить письмо за авторством Сумеречных охотников, а не душевнобольных.
8Огонь огней
А ты зовешь надеждой пламя!
Ты прав, но боль желаний – с нами.
Тесс сидела за туалетным столиком и расчесывала волосы. На улице было холодно и влажно, от Темзы тянуло смрадом нечистот. В такую погоду густые, волнистые волосы Тесс спутывались на концах, но она расчесывала их не потому, что хотела привести себя в порядок, а потому, что монотонные движения помогали ей сохранять спокойствие.
У нее перед глазами все еще стояло потрясенное лицо Джема, только что услышавшего содержание письма Мортмейна, обожженные руки Уилла и крошечная порция инь-феня, которую ей удалось собрать в платок. Она видела, как Сесили схватила Уилла за плечи и как Джем рассыпался в извинениях: «Прости меня, мне так жаль».
Она не смогла этого вынести. Они оба страдали, а она любила обоих. И это она была виновницей их боли – ведь именно ее хотел заполучить Мортмейн. Из-за нее не осталось инь-феня для Джема, из-за нее покалечился Уилл. Она развернулась и выскочила из комнаты потому, что не могла больше смотреть на это. Как три человека, которые так сильно любят друг друга, могут причинять друг другу столько боли?
Отложив расческу, Тесс посмотрела в зеркало. Она казалась усталой, под глазами залегли глубокие тени. Весь день они с Уиллом провели в библиотеке и помогали Шарлотте с бумагами Бенедикта. Низко наклонив голову, Уилл переводил c латыни и греческого, а также с языка демонов. Перо в его руке быстро скользило по бумаге. Было странно смотреть на него при свете дня и вспоминать того юношу, который так обнимал ее на крыльце дома Вулси, словно она была спасательной шлюпкой в бушующем море. Тревога так и не сошла с лица Уилла, но теперь в нем не осталось и следа открытости. Нельзя было сказать, что он холоден или держится недружелюбно, но он не встречался с Тесс глазами и не улыбался ей, как будто накануне ночью ничего не случилось.
Тесс хотелось отвести его в сторону и спросить, не было ли вестей от Магнуса, сказать: «Никто, кроме меня, не понимает, что ты чувствуешь, и никто, кроме тебя, не понимает, что чувствую я, так почему мы не можем чувствовать вместе?» Но если бы Магнус уже связался с Уиллом, тот бы обязательно рассказал об этом Тесс. Ведь он благороден. Они все благородны. Если бы это было не так, думала Тесс, глядя на свои руки, все, возможно, складывалось бы лучше.
Глупо было предлагать отправиться к Мортмейну, – теперь Тесс понимала это, но не предложить тоже было нельзя. Она была причиной всех несчастий и хотела хоть как-то исправить положение. Если бы она сдалась Мортмейну, Джем прожил бы дольше и Уиллу не пришлось бы так скоро потерять его. Если бы Тесс вообще не появилась в Институте, ничего этого бы не случилось.
Но теперь, холодным вечером, она понимала, что не может повернуть время вспять и избавиться от тех чувств, которые вспыхнули между ними. Ей казалось, что внутри нее пустота, словно чего-то не хватало, но она не могла даже пошевелиться. Часть ее хотела метнуться к Уиллу, проверить, зажили ли его руки, и сказать, что она все понимает. Но другая часть стремилась к Джему, надеясь вымолить его прощение. Они никогда раньше не ссорились, и Тесс не знала, как вести себя с рассерженным Джемом. Не захочет ли он разорвать помолвку? Не будет ли разочарован в ней? Почему-то Тесс очень боялась, что Джем в ней разочаруется.
Шр-р-р. Тесс обернулась на едва слышный шорох. Может, ей только показалось? Она так устала… Может, пора позвать Софи, чтобы она помогла ей переодеться, и лечь в постель с книгой? Она прочитала уже половину «Замка Отранто»[14] и заметила, что этот роман заставляет ее забыть обо всем на свете.
Тесс поднялась на ноги и собралась уже позвонить в колокольчик, когда шорох повторился, на этот раз более отчетливо. Шр-р-р, шр-р-р – кто-то скребся в дверь спальни. Встревожившись, Тесс подошла к двери и распахнула ее.
На пороге оказался Черч. Его серо-голубая шерсть была взъерошена, глаза сверкали. На шее кота поблескивал серебристый бантик, к которому был привязан небольшой бумажный рулончик. Опустившись на колени, Тесс отцепила его, и кот тут же умчался прочь.
Записка была написана знакомым почерком.
«Встретимся в музыкальном салоне. Дж.»
– Здесь ничего нет, – сказал Габриэль.
В гостиной было довольно темно: если бы не колдовской огонь, братья не видели бы дальше собственного носа. Габриэль уже второй раз спешно перебирал письма на столе у Шарлотты.
– Что значит ничего? – спросил Гидеон, стоявший у двери. – Там ведь целая куча писем. Хотя бы одно из них…
– Ничего скандального, – перебил его Габриэль, захлопнув ящик стола. – И даже ничего интересного. Несколько писем от дядюшки из Идриса. Похоже, у него подагра.
– Просто прекрасно, – буркнул Гидеон.
– Интересно, в чем консул подозревает Шарлотту? Неужели он думает, что она предала Совет? – Габриэль взял очередную пачку писем и поморщился. – Если бы мы знали, в чем он ее подозревает, мы могли бы заверить его в ее полной невиновности.
– Будто он хочет узнать о ее невиновности! – бросил Гидеон. – Мне кажется, что он мечтает поймать ее с поличным. – Он протянул руку. – Дай-ка мне это письмо.
– Письмо от дядюшки? – удивился Габриэль, но выполнил просьбу брата.
Подняв колдовской огонь, он осветил стол, а Гидеон тем временем начал набрасывать послание консулу, позаимствовав одну из перьевых ручек Шарлотты.
Гидеон как раз дул на чернила, чтобы они быстрее высохли, когда дверь отворилась. Юноша вздрогнул. Из коридора в гостиную ворвался желтый свет, который был гораздо ярче колдовского огня, и Габриэль закрыл глаза ладонью. Стоило, пожалуй, воспользоваться рунами ночного видения, но они исчезали не сразу, поэтому у окружающих могли возникнуть вопросы. Ослепленный, он услышал, как Гидеон удивленно воскликнул:
– Софи?
– Мистер Лайтвуд, я же просила вас не называть меня по имени, – холодно ответила горничная.
Глаза Габриэля привыкли к свету, и он разглядел, что Софи стоит на пороге, держа в одной руке яркую лампу. Прищурившись, она тоже заметила Габриэля, который так и не успел положить на стол письма Шарлотты.
– Что вы… Неужели это письма миссис Бранвелл?
Габриэль поспешно бросил письма.
– Я… Мы…
– Вы читали ее письма?
Разгневанная Софи была похожа на карающего ангела. Габриэль быстро взглянул на брата, но тот, похоже, потерял дар речи.
Габриэль не помнил, чтобы Гидеон хоть раз в жизни засмотрелся на девушку, в жилах которой текла кровь Сумеречных охотников. Но на эту испуганную служанку он смотрел так, словно перед ним сияло прекраснейшее из солнц. В глазах Гидеона застыл ужас: его репутация в глазах Софи рушилась бесповоротно.