– Мерзкий тип. Он принадлежал к Неблагому двору.
– Поэтому вы и гнались за ним по улице?
– Нечего показывать юной леди такие картинки! – проворчал Габриэль, хотя ему пришлось признать, что упомянутая юная леди даже бровью не повела и, казалось, скорее расстроилась из-за его гнева, чем оценила его благородный порыв.
– И все же я считаю, что не стоило швырять его в канал.
– Выплывет.
Сесили с трудом сдержала улыбку.
– Все равно это нехорошо.
– Да вы ведь смеетесь! – удивленно воскликнул Габриэль.
– Вовсе нет.
Сесили вскинула подбородок и отвернулась, но Габриэль успел заметить ее широкую улыбку. Юноша был сбит с толку. Она так явно демонстрировала свою неприязнь, так дерзко разговаривала с ним, что он не сомневался: после этой вспышки она обязательно доложит обо всем Шарлотте, как только они вернутся в Институт. Но Сесили, казалось, лишь позабавило поведение ее спутника. Габриэль покачал головой, и они повернули на Гарнет-стрит. Кто поймет этих Эрондейлов?
– Передайте мне, пожалуйста, вон тот флакон, мистер Бейн, – попросил Генри.
Магнус повиновался. Он стоял в центре подземной лаборатории и рассматривал заставленные непонятными устройствами столы.
– Могу я спросить, что это за приспособления?
Генри просиял и разволновался, услышав этот вопрос. На нем было две пары очков – одни сидели на носу, а другие на лбу, – и Магнус предположил, что Генри надел вторые по рассеянности, но из вежливости не стал указывать ему на промах. Генри взял в руки угловатый медный прибор со множеством кнопок.
– Что ж, вот это сенсор. Он чувствует приближение демонов.
Как только Генри шагнул к Магнусу, сенсор громко запищал.
– Впечатляюще! – воскликнул Магнус и указал на странную конструкцию из ткани, к которой была прикреплена крупная мертвая птица. – А это что?
– Смертоносная шляпка, – объявил Генри.
– Ах, видимо, при необходимости дама может вытащить из нее оружие, чтобы сокрушить врага?
– Не совсем, – признался Генри. – Хотя ваша идея звучит гораздо лучше. Жаль, вас не было здесь, когда я разрабатывал концепцию. Эта шляпка просто обхватывает голову врага и постепенно поглощает его, если, конечно, ее не снимать.
– Полагаю, на Мортмейна не так легко нацепить шляпку, – заметил Магнус. – Хотя цвет был бы ему к лицу.
Генри расхохотался.
– Славно подмечено, мистер Бейн!
– Называйте меня Магнусом.
– Хорошо! – Генри отбросил шляпку и взял стеклянную банку с блестящим веществом. – А если бросить в воздух щепотку этого порошка, призраки перестанут быть невидимыми.
Магнус рассмотрел порошок, повертев в руках банку, и, заметив волнение в глазах Генри, вытащил пробку.
– Прекрасная вещь, – сказал он и высыпал немного порошка себе на ладонь, отчего та засияла. – Ему можно найти и косметическое применение – моя кожа, похоже, будет блестеть целую вечность.
– Ну, не вечность, – смутился Генри, но тут же добавил: – Я могу сделать еще порошка по первой вашей просьбе!
– И тогда я смогу сиять, когда пожелаю! – усмехнулся Магнус. – У вас здесь столько поразительных вещей, мистер Бранвелл! Я никогда еще не встречал нефилима с таким взглядом на мир. Признаюсь, мне казалось, вашему роду не хватает воображения, хоть вы и склонны к личным драмам, но вы заставили меня изменить свое мнение. Сумеречные охотники, должно быть, уважают и ценят вас, ведь вы ведете их вперед.
– Это не так, – грустно ответил Генри. – В основном они требуют, чтобы я покончил с изобретениями, опасаясь, как бы я ненароком не устроил пожар.
– Но разве можно изобрести что-то, не рискуя? – воскликнул Магнус. – Я видел, как изменился мир после изобретения парового двигателя, как расцвело книгопечатание, как по всей Англии выросли заводы и фабрики. Простецы взяли мир в свои руки, и он стал удивительным! Чародеи тоже веками совершенствовали заклинания, чтобы преобразить мир. Неужели одни Сумеречные охотники останутся позади, не желая меняться, и обрекут себя на исчезновение? Как они могут воротить нос от вашего гения? Это все равно что бежать от света, скрываясь в тени.
Генри покраснел. Очевидно, никто, кроме Шарлотты, раньше не хвалил его изобретения.
– Вы смущаете меня, мистер Бейн.
– Магнус, – напомнил ему чародей. – Могу ли я теперь ознакомиться с вашей работой над порталом, о котором вы говорили? Над тем изобретением, которое переносит живые существа из одного места в другое?
– Конечно.
Генри поднял тяжелую пачку бумаг, лежавшую у него на столе, и протянул ее Магнусу. Взяв ее, чародей с интересом пролистал страницы. Все они были исписаны крючковатым почерком Генри, и десятки уравнений сливали воедино стройную математическую логику и загадочную магию рун. Сердце Магнуса забилось чаще – перед ним стоял гений, настоящий гений. Была только одна проблема.
– Я понимаю, что вы пытаетесь сделать, – сказал он. – Все это почти идеально, но…
– Да, почти. – Генри запустил руки в рыжие волосы, смахнув очки. – Открыть портал возможно, но вот направить его туда, куда нужно, нельзя. Нет способа выяснить, попадешь ты туда, куда и должен был, или в другой мир – или вообще в ад. Все это слишком рискованно, а потому бесполезно.
– Эти руны здесь не сработают, – заметил Магнус. – Нужно использовать другие.
Генри покачал головой.
– Мы можем использовать только руны из Серой книги. Остальное лежит в области магии. Нефилимы не используют магию.
Магнус многозначительно посмотрел на Генри.
– Но я использую, – наконец сказал он и вернул ученому его бумаги.
Создания Неблагого двора недолюбливали свет. Вернувшись в лавку, Сэллоуз – которого на самом деле звали иначе – первым делом закрыл вощеной бумагой окно, которое так неосмотрительно разбил этот мальчишка-нефилим. Сатир потерял очки в водах Лаймхаусского канала, и никто, похоже, не собирался платить ему за весьма дорогие бумаги, заказанные для Бенедикта Лайтвуда. День выдался не из лучших.
Он недовольно оглянулся на звон колокольчика, возвещавшего об открытии двери, и нахмурился. Ему казалось, он запер лавку.
– Это опять ты, нефилим? – проворчал он. – Решил еще раз бросить меня в реку? У меня, между прочим, есть влиятельные друзья…
– Не сомневаюсь, хитрец. – На пороге стоял высокий человек, на глаза которого был опущен капюшон. Повернувшись, он плотно прикрыл за собой дверь. – И я с радостью узнаю о них побольше. – В сумраке блеснула сталь кинжала, и глаза сатира округлились от ужаса. – У меня есть к тебе несколько вопросов. И на твоем месте я бы не пытался сбежать. Если, конечно, ты хочешь сохранить себе все пальцы…
13Вершины разума
О разум, полный вершин и отвесных скал,
Неизмеримый, чистейший, внушающий страх,
Не стоит гроша тот, кто там не бывал,
О, как бренен наш мир в этих горных краях!
Ближе! Ползи, негодяй, в расслабленной мгле.
Смерть – для жизни конец, а день тает во сне.
Тесс так никогда и не вспомнила, кричала ли она во время падения. Она помнила лишь то, как долго летела вниз в абсолютной тишине, как мелькали перед глазами ручей и скалы, а небо внезапно перевернулось и оказалось под ногами. Ветер бил ей в лицо и трепал волосы, горло саднило.
Руки беспомощно болтались. Подвеска с ангелом взлетела высоко над головой, как будто земная тяга пыталась сорвать ее с шеи Тесс. Послышался металлический звон, раскрылись громадные крылья – и что-то подхватило ее, замедлив падение. Глаза Тесс округлились – это было невозможно, невероятно, но ее ангел, ее механический ангел, каким-то образом вырос до размеров человека и летел над нею, то и дело взмахивая крыльями. Тесс всмотрелась в прекрасное бесстрастное лицо ангела – лицо металлической статуи, полностью лишенное эмоций, – и вдруг поняла, что ангел держит ее на руках. Теперь Тесс уже не летела под откос, а падала медленно, словно пушинка одуванчика, подхваченная ветром.
«Может, я умираю, – подумала Тесс. И затем: – Этого не может быть». Но вместе с ангелом они спускались все ниже, и теперь девушка уже могла разглядеть камни на берегу ручья, отдельные струи воды, отражение луны в потоке. Тень от огромных крыльев опустилась на землю и становилась все больше, пока Тесс не повалилась прямо на нее. Оказавшись на склоне оврага, они с ангелом скатились еще чуть ниже и остановились на мягкой подстилке из опавшей листвы на берегу ручья.
Тесс ахнула – скорее от удивления, чем от удара – и хотела своим телом смягчить падение ангела, но тот уже стремительно уменьшался прямо у нее на глазах, пока не вернулся к своему изначальному миниатюрному размеру. Дрожащей рукой Тесс подняла его. Она была наполовину в воде, и юбки уже начали пропитываться влагой. Собрав остатки сил, она отползла от ручья и упала на сухую землю, прижав к груди своего ангела.
Софи сидела в кресле у постели Джема, которое обычно занимал Уилл, и не сводила глаз с больного юноши.
Было время, когда она обрадовалась бы возможности оказаться так близко к нему и прикладывать холодные компрессы к его лбу, когда его лихорадило. Хотя она больше не любила Джема так, как раньше, – так, как любят человека, которого совсем не знают, на расстоянии восхищаясь им, – сердце ее все равно обливалось кровью, когда она видела его в таком состоянии.
Софи помнила, как одна из девочек, с которыми она росла, умерла от чахотки. Тогда все говорили, что болезнь сделала ее еще прекраснее, прежде чем убить, – ее бледное, точеное лицо покрыл яркий румянец. Щеки Джема пылали точно так же. Его серебристые волосы напоминали морозные узоры на стекле, а пальцы то и дело сжимали одеяло. Время от времени он что-то бормотал по-китайски. Он звал Тесс: «Во ай ни, Тесс. Бу лю жунь, хэ цин куан фа шэн, во мэнь доу хуэй цзай и ци». Он звал и Уилла: «Шэн сы чжи цзяо», – и Софи хотелось взять его за руку и не отпускать, но Джем всякий раз отдергивал ладонь, стоило ей только коснуться ее.