– Но чародеи не могут…
– Нет, – подтвердил Мортмейн. – Но вы не обычная чародейка. Внутри вас кровь ангелов вступила в схватку с кровью демонов, и ангелы победили. Вы не Сумеречная охотница, но вы и не чародейка. Вы принадлежите к новой расе, совершенно иной. Сумеречные охотники, – презрительно бросил он. – Дети Сумеречных охотников и демонов умирают, и нефилимы гордятся этим, полагая, что благодаря этому их кровь навечно останется чистой, что их расу не запятнает магия. Но вы… Вы можете колдовать. И можете рожать детей, как и любая женщина. Конечно, нужно подождать еще несколько лет, пока вы не созреете. Величайшие из ныне живущих чародеев посоветовали мне это. Вместе мы встанем у истоков новой расы, которая будет столь же прекрасна, как раса Сумеречных охотников, но не будет нуждаться в метках. Эта раса собьет всю спесь с Сумеречных охотников и сотрет их с лица земли.
Колени Тесс подогнулись. Она осела на пол, и ночная рубашка черным озером легла вокруг нее.
– Вы хотите использовать меня, чтобы вывести новую породу?
На этот раз Мортмейн улыбнулся.
– Я – честный человек, – сказал он. – Я предлагаю вам выйти за меня замуж. Так и было задумано с самого начала. – Он махнул рукой на груду металлических обломков, из которых когда-то состояло тело миссис Блэк. – Я бы предпочел, чтобы вы пошли на это по доброй воле. Обещаю, я расправлюсь так же со всеми вашими врагами.
«С моими врагами». Тесс вспомнила, как Нат умирал у нее на руках и как она сжимала его окровавленные ладони, а затем снова подумала о Джеме, который никогда не бежал от судьбы, а смело встречал ее лицом к лицу. Она подумала о Шарлотте, оплакавшей Джессамину, хотя та и предала ее, и об Уилле, который вымостил осколками собственного сердца дорогу к счастью для них с Джемом, потому что любил их больше, чем самого себя.
В этом мире были хорошие люди – их одолевали страсти и мечты, страдания и сожаления, печали и стремление к власти, но они все же были, вот только Мортмейн этого не видел.
– Вам этого не понять, – сказала Тесс. – Вы говорите, что создаете что-то, постоянно изобретаете новое, но я знаю одного изобретателя – Генри Бранвелла, – и вы ему и в подметки не годитесь. Он оживляет вещи, а вы только разрушаете все вокруг. Вот и сейчас – вы притащили мне очередного мертвого демона, как будто это букет цветов, а не новая смерть. Вы не умеете чувствовать, мистер Мортмейн, не умеете сопереживать. Если бы я и не знала этого раньше, все стало бы предельно ясно, когда вы попытались использовать болезнь Джеймса Карстерса, чтобы заставить меня прийти к вам. Пусть он и умирает из-за вас, он не позволил мне пойти, он отказался принимать ваш инь-фень. Так поступают хорошие люди.
Тесс на мгновение показалось, что Мортмейн разочарован, но он тут же взял себя в руки.
– Он не позволил вам пойти? – переспросил он. – Значит, я в вас не ошибся: вы были готовы на это. Вы готовы были отправиться ко мне во имя любви.
– Но не во имя любви к вам.
– Нет, – задумчиво произнес он, – не во имя любви ко мне.
Мортмейн вытащил из кармана предмет, и Тесс сразу же узнала его.
Тесс с ужасом уставилась на часы, болтающиеся на золотой цепочке в руке Мортмейна. Стрелки их застыли на полуночи. На задней крышке были выгравированы инициалы – Дж. Т. С.
– Я сказал, что создал вас по двум причинам, – сказал Мортмейн. – И вот вторая. В мире есть создания, способные менять обличье: демоны и волшебники, которые могут притворяться другими людьми. Но только вы можете становиться другим человеком по-настоящему. Эти часы принадлежали моему отцу – Джону Тадеушу Сейду. Молю вас, возьмите часы и обернитесь моим отцом, чтобы я еще раз смог поговорить с ним. Если вы согласитесь, я отправлю весь инь-фень, который у меня есть – а его у меня много, – Джеймсу Карстерсу.
– Он не станет его принимать, – без промедления ответила Тесс.
– Почему нет? – Мортмейн говорил вполне убедительно. – Теперь не нужно жертвовать вами, чтобы получить наркотик. Теперь я просто дарю его. Глупо будет выбросить его. Оказав мне столь небольшую услугу, вы сможете спасти ему жизнь. Что скажете, Тесс Грей?
«Уилл. Уилл, проснись».
Голос Тесс заставил Уилла встрепенуться. Он выпрямился в седле, схватился за гриву Балия, чтобы не упасть, и сонно осмотрелся по сторонам.
Зеленый, серый, синий. Вокруг него простирались пейзажи Уэльса. На рассвете он миновал Уэлшпул и пересек границу Англии и Уэльса, но не запомнил почти ничего из своего путешествия: города и деревни без остановки мелькали один за другим – Нортон, Атчем, Эмстрей, Уипинг-Кросс, окрестности Шрусбери и, наконец, граница и холмы Уэльса на горизонте. В утреннем свете они казались призрачными: все было окутано туманом, рассеивавшимся по мере того, как солнце поднималось все выше.
Уилл подозревал, что он приближается к Ллангадфану. Дорога, проложенная поверх той, которую построили еще римляне, была прекрасна, но практически пустынна – по сторонам редко встречались даже отдельные фермы. Казалось, она ровной лентой уходит далеко вперед, туда, где сливалось с землей серое небо. Уилл заставил себя ненадолго остановиться в гостинице «Канн-Офис», чтобы перекусить, а затем поскакал дальше. Сейчас имела значение только дорога.
Оказавшись в Уэльсе, Уилл почувствовал, как кровь закипает в жилах, – он приближался к родным местам. Что бы там ни говорила Сесили, до этого момента он не ощущал связи с Уэльсом, но теперь с неожиданным наслаждением вдохнул родной воздух и увидел знакомые цвета – зеленые холмы, серые скалы и небо, выбеленные известкой домики, светлые шкуры овец, жевавших траву. В отдалении стояли изумрудные сосны и дубы, но вдоль дороги растительность была покрыта серой и коричневой пылью.
Пологие зеленые холмы становились все выше, дорога петляла, а солнце то и дело пряталось за зубцами далеких горных вершин. Юноша пересек долину реки Дови, и справа от него уже возвышались скалистые горы. Слева виднелся пик Кар-Афрон, склоны которого были словно покрыты паутиной мельчайших камней. Дорога шла вверх. Уилл пригнулся к спине коня и против своей воли провалился в забытье. Ему явились Сесили и Элла, которые бегали по холмам и звали его: «Уилл! Беги к нам, Уилл!» Ему явилась Тесс, которая раскрыла ему объятия, и Уилл понял, что не сможет остановиться, пока не найдет ее – пускай даже она ни разу не посмотрит на него так в реальной жизни, пускай даже она будет смотреть так на кого-то другого… И снова он сжал нефритовый кулон, лежавший у него в кармане.
Вдруг что-то ударило его в бок. Выпустив кулон, Уилл тяжело упал на поросшие травой камни у обочины дороги. Руку пронзила боль, но юноша смог откатиться в сторону, не дав Балию повалиться прямо на него. Уилл не сразу понял, что на них никто не нападал. Он так загнал коня, что тот рухнул прямо под ним, не в силах скакать дальше.
С трудом поднявшись на колени, Уилл подполз к Балию. Черный конь был весь в мыле и жалобно смотрел на юношу. Тот положил руку ему на шею. К облегчению Уилла, пульс Балия был ровным и сильным.
– Балий, Балий, – прошептал Уилл, поглаживая гриву коня, – прости меня. Не стоило мне так тебя загонять.
Он вспомнил, как Генри раздумывал над именами коней, когда только купил их. Именно Уилл предложил назвать их в честь бессмертных коней Ахилла Балием и Ксанфом. «Мы же, хотя бы летать, как дыхание Зефира, стали, ветра быстрейшего всех…»[24].
Но Балий, в отличие от коней Ахилла, был смертен. Он был сильнее обычного коня и скакал быстрее, но и он был не всесилен. Голова Уилла кружилась. Он лег на землю и посмотрел в серое небо, на котором клубились черные тучи.
Когда-то – в тот короткий миг между избавлением от «проклятия» и известием о том, что Джем и Тесс помолвлены, – у него родилась мечта: привезти Тесс сюда, в Уэльс, и показать ей все места, которые так нравились ему в детстве. Он привез бы ее в Пемброкшир, чтобы прогуляться по утесу под названием Голова Святого Давида и взглянуть на чудесные цветы на его вершине. А затем они отправились бы любоваться синим морем из Тенби и искать ракушки. Теперь все это казалось ребяческими мечтами. Теперь впереди была только одна дорога – только погоня, только усталость, а возможно, и гибель.
Снова погладив Балия по гриве, Уилл поднялся на колени, а затем и на ноги. С трудом справляясь с головокружением, он добрел до вершины холма и посмотрел вниз.
Там простиралась небольшая долина, в которой виднелась крошечная деревушка. Вытащив стило, Уилл устало нанес на левое запястье руну зрения, благодаря которой смог разглядеть в центре деревушки площадь, на которой стояла церковь. Там точно должен найтись какой-нибудь постоялый двор, где можно будет устроиться на ночлег.
Ему хотелось как можно скорее отправиться дальше и покончить с этим, ведь до цели оставалось совсем немного, но тогда пришлось бы загнать коня до смерти. Кроме того, Уилл понимал, что нет смысла врываться в Кадер Идрис в изнеможении: иначе он не выдержит битвы. Вернувшись к Балию, он дал ему немного овса и лаской поднял коня на ноги. Держа уздечку в руке и щурясь в лучах заходящего солнца, он повел Балия вниз, к деревне.
Тесс сидела на деревянном стуле с высокой резной спинкой, прибитой крупными гвоздями, шляпки которых упирались ей в спину. Перед ней был широкий стол, на одном конце которого были сложены книги. На столе лежал чистый лист бумаги и стояла чернильница, в которую было воткнуто перо, а чуть в стороне – карманные часы Джона Сейда.
По обе стороны от Тесс стояли два крупных автоматона, которых даже не пытались сделать похожими на людей. Тела их были пирамидальными, а длинные руки-палки оканчивались острыми ножами. Они внушали ужас, но Тесс никак не могла отбросить мысль, что Уилл обязательно сказал бы, что они похожи на болванов, и сложил бы о них шуточную песню.
– Возьмите часы, – велел Мортмейн. – И превращайтесь.
Он сидел напротив на таком же стуле с высокой резной спинкой. Автоматоны привели их в другую комнату-пещеру, которая освещалась только огнем, горевшим в огромном камине, где, казалось, можно было зажарить целую корову. Лицо Мортмейна скрывалось в тени, пальцы были сцеплены под подбородком.