«Он больше не твой парабатай», – шепнул Уиллу внутренний голос.
Джем вошел в зал бесшумной поступью Безмолвного Брата и закрыл за собой дверь. Уилл не сдвинулся с места. Казалось, это было выше его сил. Увидев Джема в Кадер Идрисе, Уилл испытал невероятное потрясение, одновременно ужаснувшись и обрадовавшись: Джем был жив, но он стал другим; он выжил, но теперь был навсегда потерян.
– Но ты приехал к Тесс, – сказал он.
Джем спокойно взглянул на него. Его глаза теперь стали серебристо-черными, словно светлый сланец прорезали прожилки обсидиана.
– И ты решил, что я не воспользуюсь любым шансом, который мне выпадет, чтобы увидеть и тебя?
– Я не знаю. После битвы ты ушел, даже не попрощавшись.
Джем подошел ближе к Уиллу, и тот напрягся всем телом. В движениях Джема было что-то странное, что-то жутковатое – удивительная грация Сумеречного охотника, которую годами пытался скопировать Уилл, уступила место чему-то новому, незнакомому и непривычному.
Должно быть, лицо Уилла выдало его мысли, и Джем остановился.
– Как я мог попрощаться, – спросил он, – с тобой?
Кинжал выскользнул из руки Уилла и воткнулся в деревянный пол.
– Как прощаются Сумеречные охотники? Ave atque vale. Во веки веков, брат мой, здравствуй и прощай.
– Но так прощаются с умершими. Катулл произнес это на могиле своего брата. Multas per gentes et multa per aequora vectus advenio has miseras, frater, ad inferias…
Уилл знал эти слова. «Много морей переплыв, брат мой, достиг я теперь грустной гробницы твоей, чтобы последний принесть тебе дар, подобающий мертвым. Здравствуй же, брат дорогой! Брат мой, навеки прощай!»[31] Он с удивлением посмотрел на Джема.
– Ты выучил стихотворение на латыни? Но ты ведь всегда запоминал музыку, а не слова… – осекшись, он усмехнулся. – Ах да… Ритуалы Братства все изменили. – Сделав несколько шагов прочь от Джема, он резко развернулся к нему лицом. – Твоя скрипка в музыкальном салоне. Я подумал, что ты захочешь забрать ее с собой – ты ведь так любил ее.
– Мы не можем ничего взять с собой в Безмолвный Город – только свое тело и разум, – сказал Джем. – Я оставил скрипку здесь для будущих поколений Сумеречных охотников. Может, кто-то решит на ней поиграть.
– Значит, не для меня.
– Я буду рад, если ты сохранишь ее. Но тебе я оставил кое-что другое. В твоей комнате моя шкатулка для инь-феня. Я подумал, ты захочешь, чтобы она была у тебя.
– Какой страшный подарок, – произнес Уилл. – Как постоянное напоминание…
«О том, из-за чего ты покинул меня. О том, из-за чего ты страдал. О том, что я искал и не мог найти. О том, как я подвел тебя».
– Уилл, нет, – сказал Джем, который, как всегда, понял Уилла без слов. – В этой шкатулке не всегда хранился наркотик. Когда-то она принадлежала моей матери. На крышке изображена богиня Гуаньинь. Говорят, когда она умерла и достигла врат рая, она остановилась перед ними, услышала стоны смертных и не смогла покинуть этот мир. Она осталась, чтобы помогать людям, когда те не могут помочь себе сами. Она успокаивает все страдающие сердца.
– Шкатулка не принесет мне успокоения.
– Перемены – это не потеря, Уилл. Не стоит думать иначе.
Уилл запустил пальцы во влажные волосы.
– О да, – горько сказал он. – Может, в другой, в следующей жизни, когда мы переправимся через реку, или повернемся вместе с поворотом колеса, или сделаем еще что-то – уход из этого мира можно описать любыми словами! – я снова встречусь со своим другом, со своим парабатаем. Но я потерял тебя сейчас – сейчас, когда ты нужен мне больше, чем когда-либо!
Джем подошел к камину, скользнув по комнате, как тень. Слабый отсвет тлеющих углей упал ему на лицо, и Уилл заметил в нем что-то такое, чего там не было раньше, – особое сияние. Джем всегда сиял невероятной любовью к жизни и еще более невероятной добротой, но сейчас изменилось и это. Казалось, сияние Джема разгорелось с новой силой – такое же далекое, как свет одинокой звезды.
– Я не нужен тебе, Уилл.
Уилл опустил глаза, взглянул на кинжал, воткнувшийся в пол у его ног, и вспомнил другой кинжал, обагренный его кровью и кровью Джема, который остался в земле под деревом на дороге из Шрусбери в Уэлшпул.
– С того самого дня, как ты приехал в Институт, ты был зеркалом моей души. В тебе я видел то хорошее, что есть во мне. Только в твоих глазах я всегда находил доброту. Когда ты уйдешь, кто будет смотреть на меня точно так же?
Повисло молчание. Джем стоял неподвижно, как статуя. Уилл нашел глазами руну парабатая на груди друга – та побелела, как и его собственная.
Наконец Джем заговорил. Холодная отстраненность исчезла из его голоса. Уилл тяжело вздохнул, вспомнив, как год за годом он снова и снова слышал этот голос, направляющий его, как маяк направляет корабль в темноте.
– Верь в себя. Ты можешь сам стать собственным зеркалом.
– Но что, если у меня не получится? – прошептал Уилл. – Без тебя я даже не знаю, как быть Сумеречным охотником. Я не умею сражаться без тебя.
Джем подошел ближе к Уиллу, и на этот раз Уилл не стал отстраняться. Теперь Джем стоял от него на расстоянии вытянутой руки – и Уилл подумал, что никогда раньше не стоял так близко к Безмолвному Брату. Мантия Джема, казалось, была соткана из странных грубых нитей, похожих на древесные волокна, а кожа словно источала прохладу, как источает ее камень даже в жаркий день.
Джем взял Уилла за подбородок, заставив его поднять голову и взглянуть ему прямо в глаза. Прикосновение было холодным.
Уилл прикусил губу. Возможно, Джем – как Джем – в последний раз касался его. Его ножом пронзили воспоминания – Джем легко похлопывал его по плечу, Джем протягивал руку, помогая ему подняться, Джем сдерживал его в минуты гнева… И сам Уилл поддерживал Джема за плечи, когда тот кашлял кровью на рубашку.
– Послушай меня. Я ухожу, но остаюсь в этом мире. Я не покину тебя окончательно, Уилл. В любой битве я по-прежнему буду рядом. Я буду сопровождать тебя при каждом шаге – я буду для тебя путеводной звездой, я буду для тебя твердой почвой под ногами, я буду для тебя той силой, которая направляет меч, зажатый в твоей руке. Мы связаны, и эту связь не ограничишь клятвой. Метки ничего не изменили. Клятва ничего не изменила. Поклявшись, мы просто облекли в слова то, что было между нами и раньше.
– Но как же ты? – спросил Уилл. – Скажи, что мне для тебя сделать? Ведь ты – мой парабатай и я не хочу, чтобы ты один уходил в тени Безмолвного Города.
– У меня нет выбора. Если я и могу попросить тебя о чем-то, то прошу лишь об одном – будь счастлив. Я хочу, чтобы ты обзавелся семьей и состарился рядом с теми, кто любит тебя. Если ты хочешь жениться на Тесс, не позволяй воспоминанию обо мне разлучить вас.
– Может, она не захочет выходить за меня замуж, – возразил Уилл.
Джем улыбнулся мимолетной улыбкой.
– Пожалуй, здесь все в твоих руках.
Уилл улыбнулся в ответ, и на краткое мгновение они снова стали такими, как раньше. Уилл видел Джема, но видел и сквозь него, глядя в прошлое. Он вспомнил, как они бродили по темным улицам Лондона, как прыгали с крыши на крышу, сжимая в руках клинки серафимов, как часами тренировались в зале, как толкали друг друга в глубокие лужи, как бросали в Джессамину снежки, скрываясь в снежной крепости во дворе Института, как засыпали на коврике перед камином, будто усталые щенки.
«Ave atque vale, – подумал Уилл. – Здравствуй и прощай». Раньше он не задумывался над этими словами, не понимал, почему в них содержалось не только прощание, но и приветствие. Жизнь не вечна, поэтому каждая встреча ведет к расставанию. В каждой встрече таится горечь расставания, но и в каждом расставании есть радость встречи.
Уилл не забудет этой радости.
– Мы задумались о том, как попрощаться, – сказал Джем. – Когда Ионафан прощался с Давидом, он сказал: «Иди с миром, а в чем клялись мы с тобой, говоря, что Господь будет между мною и между тобою, то да будет навеки». Они никогда больше не встретились, но и не забыли друг друга. Так будет и с нами. Когда я стану Братом Захарией, когда уже не смогу смотреть на мир своими человеческими глазами, я все равно отчасти буду тем Джемом, которого ты знал, и буду видеть тебя глазами своего сердца.
– Во мэнь ши шен сы цзи цзяо, – произнес Уилл и заметил проблеск одобрения в слегка расширившихся глазах Джема. – Иди с миром, Джеймс Карстерс.
Они долго смотрели друг на друга молча, а затем Джем поднял капюшон, скрыл лицо и повернулся к двери.
Уилл закрыл глаза. Он не хотел слышать, как Джем уходит, не хотел знать, когда его друг покинет комнату и он останется один. То место у него на груди, где когда-то была руна парабатая, вспыхнуло жгучей болью, когда дверь захлопнулась за Джемом, но Уилл сказал себе, что это лишь искра огромного скорбного костра.
Он прислонился спиной к стене и медленно сполз по ней на пол, туда, где лежал его нож. Уилл забыл о времени. Со двора донеслось фырканье лошадей и цокот копыт – экипаж Безмолвного Братства покидал Институт. Ворота, звякнув, закрылись. «Мы – лишь прах и тени».
– Уилл?
Подняв голову, Уилл заметил, что на пороге кто-то стоит. Войдя в комнату, Шарлотта улыбнулась ему. Ее улыбка, как всегда, была преисполнена доброты, и Уиллу пришлось бороться с собой, чтобы не закрыть глаза и не дрогнуть под тяжестью воспоминаний. Давным-давно Шарлотта стояла на том же самом месте: «Разве ты не помнишь, о чем я говорила вчера? Сегодня мы встречаем нового студента… Его зовут Джеймс Карстерс…»
– Уилл, – сказала она сейчас, – ты был прав.
Уилл посмотрел на нее снизу вверх, положив руки на колени.
– Насчет чего?
– Насчет Джема и Тесс, – объяснила Шарлотта. – Помолвка разорвана. Тесс очнулась. Она чувствует себя хорошо и зовет тебя.
Тесс сидела, откинувшись на подушки, которые заботливо взбила Софи (девушки обнялись, Софи расчесала Тесс спутавшиеся волосы и столько раз повторила «слава богу», что Тесс пришлось попросить ее замолчать, пока они обе не расплакались), и смотрела на нефритовый кулон, лежавший у нее на ладони.