Софи встала, и все, кто был в комнате, возликовали. Гидеон радовался громче всех. Софи улыбалась. Ее лицо сияло в лучах ясного зимнего солнца, пробивавшегося сквозь купол. По полу быстро скользили тени. Тесс посмотрела за окно – в воздухе порхали белые хлопья.
– Снег, – тихо сказал Уилл ей на ухо. – С Рождеством, Тесс.
Тем же вечером Конклав праздновал Рождество. Тесс впервые увидела большой бальный зал Института во всем его великолепии. Гостей собралось немало. В огромных окнах отражался свет, по начищенному полу скользили блики. На улице огромными белыми хлопьями падал снег, но в Институте было тепло и уютно. Все сияло золотом.
Рождество в кругу Сумеречных охотников было не таким, к которому привыкла Тесс. Не было венков, рождественских песен и хлопушек. Елка была, но очень необычная. Огромная, она стояла в дальнем конце зала и доходила до самого потолка. (Когда Уилл спросил Шарлотту, как она вообще здесь оказалась, та лишь махнула рукой и сказала что-то о Магнусе.) На каждой ветке стояли свечи, но Тесс не понимала, как они прикреплены. Их мягкий золотой свет вливался в золотое сияние, озарявшее зал.
На елке, на канделябрах, на люстре, на ручках дверей – повсюду висели блестящие прозрачные руны, каждая из которых лучилась радужным блеском. На стенах были венки из плюща и остролиста, ягоды которого ярко алели на фоне зеленых листьев. Тут и там покачивались веточки омелы с белыми ягодами. Одну из них даже привязали к ошейнику Черча, который сейчас сердито забился под один из накрытых столов.
Пожалуй, Тесс еще ни разу в жизни не видела столько еды. На столах красовались курица и индейка, дичь и кролик, рождественская ветчина и пироги, тончайшие сэндвичи, мороженое, бисквиты, сметанные пудинги, разноцветное желе, ромовые бабы, рождественские пудинги, пропитанные бренди, фруктовый сорбет, глинтвейн и огромные серебряные чаши с рождественским пуншем. Повсюду стояли вазы со сладостями и конфетами и лежали мешочки Святого Николая, в каждом из которых был уголек, кусочек сахара или лимонная косточка: так получатель узнавал, как он вел себя в уходящем году – плохо, хорошо или так себе. Обитатели Института собрались за чаем чуть раньше и обменялись подарками до прибытия гостей: Шарлотта суетилась возле Генри, сидевшего в кресле-каталке, и один за другим открывала сюрпризы для малыша, который должен был родиться в апреле. (Его решили назвать Чарльзом. «Чарльз Фэйрчайлд», – гордо сказала Шарлотта, держа связанное Софи небольшое одеяло с инициалами «Ч. Ф.» в уголке.)
– Чарльз Буфорд Фэйрчайлд, – поправил ее Генри.
Шарлотта искоса посмотрела на него.
– Фэйрчайлд? – смеясь, спросила Тесс. – Не Бранвелл?
Шарлотта смущенно улыбнулась.
– Я – консул. Было решено, что ребенок должен носить мою фамилию. Генри не возражает. Так ведь, Генри?
– Вовсе нет, – сказал Генри. – Тем более что имя Чарльз Буфорд Бранвелл звучало бы довольно глупо, чего не скажешь об имени Чарльз Буфорд Фэйрчайлд.
– Генри…
Тесс улыбнулась при воспоминании об этом. Она стояла у елки и наблюдала, как в зал во всей красе заходят все новые и новые члены Конклава: женщины были в платьях из алого атласа, синего шелка и золотой тафты, а мужчины – в элегантных фраках. Все улыбались и приветствовали друг друга. Сияющая Софи в зеленом бархатном платье стояла рядом с Гидеоном, Сесили в синем наряде металась по залу, не желая упустить из виду ни малейшей детали, а стройный, немного растрепанный Габриэль не отступал от нее ни на шаг, не сводя с девушки восхищенного взгляда. В громадном каменном камине горело огромное рождественское полено, украшенное венками из плюща и остролиста, а над камином висели сетки с яблоками, грецкими орехами, разноцветным попкорном и конфетами. По залу разливалась тихая музыка: похоже, Шарлотта наконец нашла применение голосу Бриджет, которая мелодично напевала:
За что, за что, моя любовь,
За что меня сгубила ты?
Неужто не припомнишь вновь
Того, кого забыла ты?
Твоим зеленым рукавам
Я жизнь без ропота отдам.
Я ваш, пока душа жива,
Зеленые рукава![33]
– «Пусть с неба вместо дождя сыплется картошка, – задумчиво произнес кто-то совсем рядом, – пусть гром грянет песню о зеленых рукавах».[34]
Вздрогнув, Тесс обернулась и увидела Уилла, который каким-то непостижимым образом оказался рядом с ней, хотя Тесс и искала его глазами по всему залу с того самого момента, когда вошла сюда. У Тесс, как всегда, перехватило дыхание, стоило ей только взглянуть на Уилла во фраке, но она не подала виду и улыбнулась юноше.
– Шекспир, – сказала она. – «Виндзорские насмешницы».
– Не лучшая его пьеса, – заметил Уилл. – Хотя и не без забавных моментов.
Прищурившись, он разглядывал Тесс. Этим вечером она выбрала платье из розового шелка и не стала надевать украшений, за исключением бархатной ленты, дважды обернутой вокруг шеи и струящейся по спине. Софи уложила ей волосы – теперь уже как подруга, а не как горничная – и вплела в локоны крошечные белые ягоды. Тесс казалась себе очень красивой и яркой.
– В тебе гибнет литературный критик, – вздохнула она и перевела взгляд на Шарлотту, которая в другом конце зала разговаривала с незнакомым Тесс высоким светловолосым мужчиной.
Уилл наклонился ближе. От него исходил едва заметный аромат морозной зелени – то ли хвои, то ли ветвей кипариса.
– В твоих волосах – ягоды омелы, – шепнул он на ухо Тесс. – Подозреваю, это означает, что тебя может в любой момент поцеловать кто угодно.
Тесс округлила глаза.
– Ты полагаешь, найдется много желающих?
Он легко прикоснулся к ее щеке. На руках Уилла были замшевые перчатки, но Тесс показалось, что он дотронулся до нее голыми пальцами.
– Я убью любого, кто хотя бы попробует.
– Что ж, – парировала Тесс, – тебе не впервой учинять скандалы под Рождество.
Уилл на мгновение опешил, а затем его лицо озарила улыбка. Тесс боялась, что больше никогда не увидит этой улыбки, что она ушла вместе с Джемом во тьму Безмолвного Города. Джем не умер, но забрал с собой частицу Уилла, забрал кусочек его сердца и похоронил его среди шепота костей. Целую неделю после ухода Джема Тесс переживала, что Уилл никогда не станет прежним, что он теперь навсегда останется безжизненным призраком и будет бродить по коридорам Института, отказываться от еды, вечно оборачиваться, чтобы обменяться парой слов с тем, кого больше нет рядом, и замолкать, вспоминая обо всем.
Но Тесс была настроена решительно. Ее сердце тоже было разбито, но она не сомневалась, что, склеив из осколков сердце Уилла, она излечит и свою боль. Едва окрепнув, она стала приносить ему чай, которого он не хотел, и книги, в которые он погружался с головой, стала то и дело беспокоить его в библиотеке и настаивать на продолжении тренировок. Она сказала Шарлотте, что пора перестать обращаться с ним так, будто он сделан из хрупкого стекла, и надо снова, как и прежде, отправлять его в город на битвы, теперь уже с Гидеоном или Габриэлем вместо Джема. Шарлотта неохотно согласилась, и Уилл стал возвращаться в Институт весь в синяках и порезах, но с живыми, горящими глазами.
– Ты правильно сделала, – позже сказала ей Сесили, когда они стояли у окна и наблюдали за Уиллом и Габриэлем, которые о чем-то разговаривали во дворе. – Быть нефилимом – цель моего брата. Сумеречная охота залечит его раны. Сумеречная охота – и ты.
Тесс задумчиво опустила штору. Они с Уиллом не обсуждали случившееся в Кадер Идрисе, не обсуждали проведенную вместе ночь. Она казалась далекой, как сон, словно все произошло с другим человеком, а не с ней, не с Тесс. Она не знала, чувствует ли Уилл то же самое. Она поняла, что Джем обо всем знал – или догадался – и простил их обоих, но Уилл не поднимал снова эту тему, не признавался ей в любви и не спрашивал, любит ли она его, с того самого дня, как Джем отправился в Безмолвный Город.
Казалось, прошла целая вечность, хотя на самом деле промелькнули только две недели, прежде чем Уилл застал ее одну в библиотеке и довольно неожиданно спросил, не согласится ли она прокатиться с ним в экипаже на следующий день. Тесс озадаченно согласилась, размышляя, почему он захотел взять с собой именно ее. Неужели он хотел расследовать какую-нибудь тайну? Или сделать признание?
Но нет, они просто прокатились по парку. Становилось все холоднее, у кромки прудов уже блестела ледяная корка. Голые ветви деревьев уныло покачивались на ветру. Уилл вел учтивую беседу о погоде и о городских достопримечательностях. Похоже, он решил продолжить начатое Джемом и рассказать Тесс все об истории Лондона. Они посетили Британский музей и Национальную галерею, ботанические сады и собор Святого Павла, и там Тесс наконец потеряла терпение.
Они стояли на знаменитой галерее шепотов. Тесс оперлась на перила и смотрела вниз, на убранство собора. Уилл переводил с латыни надпись на могиле Кристофера Рена – «если ищешь памятник, оглянись вокруг», – когда Тесс вдруг невзначай взяла его за руку. Он тотчас отстранился и покраснел.
Она удивленно взглянула на него.
– Что-то не так?
– Нет, – поспешно ответил он. – Просто… Я привел тебя сюда не для того, чтобы лапать тебя в галерее шепотов.
– Я и не прошу тебя лапать меня в галерее шепотов! – не сдержалась Тесс. – Во имя Ангела, Уилл, может, перестанешь быть таким учтивым?
Он пораженно посмотрела на Тесс.
– Но разве ты…
– Нет. Я не хочу, чтобы ты был учтив! Я хочу, чтобы ты был Уиллом! Я не хочу, чтобы ты перечислял мне архитектурные красоты, словно путеводитель! Я хочу, чтобы ты говорил безумные, ужасно забавные вещи, сочинял смешные песенки и был… – «Тем Уиллом, в которого я влюбилась», – едва не сказала она, но вовремя поправилась: – И был Уиллом. Иначе я поколочу тебя зонтиком.
– Но я лишь пытаюсь ухаживать за тобо