– Рукой левой не шевели! – предупредила Эльстер, садясь рядом и перехватывая его запястье. – Вот, держи, пей скорее…
В руках она держала мягкую флягу с длинной трубкой на горлышке.
– Только не вставай, – предупредила она, положив ладонь ему на лоб.
Что Эльстер намешала во фляге, он не понял – жидкость была кислой и мятной одновременно, но мгновенно успокоила начавшую разгораться боль. Ощущение было непривычным. Уолтер не помнил, когда у него в последний раз совсем не болела рука.
– Тебе очень больно? – сочувственно спросила она.
– Нет, совсем не больно. Правда, – несколько удивленно ответил он. – Долго я?..
– Сутки. Я все время с тобой сидела, ты спокойно спал.
– Я знаю, – признался Уолтер. – Слышал, как ты поешь.
– Ой, – смутилась Эльстер. – У тебя просто температура поднялась, я звала патера Морна, чтобы он помог укол поставить, а потом… я боялась, что тебе плохо.
– Спасибо, – он сжал ее руку и закрыл глаза.
Ощущения были странными. Боли не было, но Уолтер чувствовал, что она словно притаилась где-то внутри, запертая лекарствами. Он не чувствовал левую руку ниже локтя. И если боль отступила, то какая-то звериная, беспросветная тоска набросилась на него, стоило осознать, что все кончено.
– Все хорошо будет, – тихо сказала Эльстер. – Вот увидишь. Поедем в Эгберт, и нам там будет спокойно. И никто нас не найдет.
– Конечно. Все так и будет, – улыбнувшись, соврал он.
– Патер Морн велел позвать его, когда ты проснешься, – нехотя призналась она. – Я пойду?
– Подожди, – попросил Уолтер, прижимаясь щекой к ее ладони. Она молча наклонилась и поцеловала его. И в этот момент тоска отступила – для нее не осталось места в отозвавшейся нежности и золотистом тепле. – Теперь зови, – улыбнулся он, когда она отстранилась.
Оставшись в одиночестве, Уолтер, наконец, заставил себя откинуть одеяло и повернуть голову влево.
До локтя руку закрывали бинты, пропитанные темно-синей жидкостью. Протез почти полностью повторял контуры руки и в тусклом свете казался черным. Уолтер с трудом подавил желание все-таки пошевелить рукой, чтобы убедиться, что протез, и правда, ее заменит.
Патер Морн зашел в комнату молча, сел на край кровати и деловито ощупал его плечо.
– Больно?
– Нет.
– Отлично, мальчик мой, – тепло улыбнулся он. – Вам необходимы отдых и нормальное питание… простите, ваша подруга сказала, вас в тюрьме морили голодом?
– У меня были проблемы с аппетитом, – проворчал он, решив не акцентировать внимание на своих попытках самоубийства при любящих людях.
– Клирики регулярно инспектируют тюрьмы, но зверства, творящиеся там, не всегда удается пресекать, – горько признался патер Морн.
Уолтер не стал напоминать ему, что на допросах с пристрастием всегда присутствуют клирики, и если бы его насильно заперли в Лестерхаусе, то происходило бы это только под надзором и с согласия клирика.
– В любом случае, – продолжил патер Морн, – теперь вам ничего не грозит. Можете отдыхать. Доктор Харрис придет для осмотра через полчаса и все расскажет.
Уолтер улыбался, кивал и не верил в то, что ему обещали. Нет, в то, что доктор Харрис появится через полчаса, он очень даже верил. А вот в то, что угроза миновала, и он может позволить себе есть, спать и не тревожиться о будущем хотя бы несколько дней – нет.
– Хотите, я попрошу зайти Утешительницу? – неловко предложил патер Морн.
Уолтер поднял глаза и увидел, как Эльстер сделала движение рукой, имитируя бросок. Заметила взгляд Уолтера и, виновато потупившись, сложила руки на коленях.
– Не стоит, спасибо. В любом случае я не собираюсь оплакивать потерянную руку, она, знаете ли, в последнее время все равно мне не очень нравилась, – неуклюже пошутил он, пытаясь хоть как-то ослабить сгустившееся напряжение.
Впрочем, он заметил, что Эльстер смотрит на патера Морна с куда меньшей ненавистью.
– Как прошла исповедь? – спросил он, когда за патером Морном закрылась дверь.
– Контрпродуктивно, – меланхолично ответила Эльстер. – Забавное слово, в газете прочитала.
– Здесь есть кайзерстатские газеты?
– Да, в библиотеке. Но там ничего интересного не происходит. А… Лаура Вагнер застрелилась три дня назад, – с трудом вспомнила Эльстер.
– Лаура Вагнер?! Редактор «Парнаса» застрелилась?!
– Да. Такое всегда случается, когда кто-то начинает копать под «Пташек». Она материал написала о меценатстве Хампельмана – ну, ты же знаешь, он приюты сиротские содержал. И Сатердику Штольцу тоже досталось – ну, ты помнишь, его сразу за Хампельманом убили. Вот он перед этим, воспользовавшись беспорядками в Морлиссе, купил у них кучу запчастей по дешевке – в Морлиссе лучшие расходники… а потом их продал.
– Продал?
– Ну да, – зевнув, ответила Эльстер. – Продал всю партию с большой наценкой и купил на эти деньги виллу в Лигеплаце, но недолго радовался, подонок.
– Зачем главному инженеру «Пташек» перепродавать огромную партию хороших запчастей?
– У «Пташек» всего хватает – складывать некуда. Поверь мне, Уолтер, эти ребята не бедствуют. Слушай, я зря сказала – тебе нельзя нервничать…
– Я не нервничаю, Эльстер, я, проклятье, в ярости! – он с трудом подавил желание вскочить с кровати. – Пишущие, врачи и Утешительницы неприкосновенны во всех странах, достигших той ступени развития, когда люди уже не ходят на карачках!
– Уолтер, мы сейчас об одних и тех же людях говорим?! Я вот – о тех, которые детей под стариков подкладывают, а ты про кого?
Уолтер закрыл глаза. Если Эльстер в свои девятнадцать вела себя как обычная девятнадцатилетняя девушка, то и другие «пташки» должны были соответствовать своему возрасту.
– Прости. Фрау Вагнер была… талантливым человеком. Я в ней видел некую… независимую силу, понимаешь? Выше жандармов, механических птиц и самого кайзера.
– То, что ты сейчас описал, называется не «фрау Вагнер», а «деньги», – проворчала Эльстер. – И у Пташек их столько, что зимой можно печки топить.
Он молчал. Его давно волновал вопрос, который он никогда не задал бы Эльстер. Но вопрос царапал сознание, не давая покоя: Уолтер не мог понять, почему Унфелих до сих пор не убил ее. Бекка говорила, что не знает, как убить Пташку, и сам Унфелих говорил, что это трудно сделать, но Эльстер казалась удивительно хрупкой, к тому же боялась, словно ей постоянно что-то угрожало. Он находил только один ответ. Если Унфелих до сих пор не добрался до нее, значит, убийство должно состояться без свидетелей. Наверное, по этой же причине владельцы механических Соловьев подписывали контракт, обязующий их никогда никого не пускать в дом и не показывать куклу. Чтобы никто никогда не увидел… чего?
Если Лаура Вагнер нашла ответ на этот вопрос, то она заплатила за него непомерную цену. Будет ли следующий редактор «Парнаса» лояльнее?
– Эльстер, в газете не написали, почему она застрелилась? Ей угрожали? Шантажировали?
– Написали «разум не выдержал», – тихо ответила она. – Вроде как она слышала голоса.
– Лаура Вагнер… повредилась рассудком?
– Написали так, да.
– Если когда-нибудь вернусь в Вудчестер – расцелую свою дорогую мачеху, – проворчал Уолтер, откидываясь на подушки. – Ее яды – такая прелесть. Похаркал кровью десять минут – и свободен…
– А при чем тут твоя мачеха?
– Да так, не бери в голову…
«И какого Унфелиху потребовалось меня травить? Застрелюсь, как бедная фрау Вагнер, и он будет спать спокойно? Какое ему вообще до меня дело?!» – с раздражением подумал Уолтер.
Его мысли прервал скрип двери – вернулся патер Морн.
– Мисс, доктор Харрис уже здесь.
Эльстер вскочила с кресла и вышла за дверь.
Патер Морн вернулся спустя несколько минут и помог ему надеть маску.
Доктор Харрис задавал вопросы, на которые Уолтер писал ответы и передавал записки патеру Морну. Он зачитывал вслух и складывал записки в карман. «Нет, ничего не болит». «Нет, не пробовал шевелить рукой». «Нет, бредовые видения не мучили». «Нет, мысли о смерти не посещают»…
Голос у доктора Харриса был мягким и сострадательным. Наверняка пациенты его любили. Когда Джек вел приемы, Уолтеру казалось, что он допрашивает пациентов – брат всегда был холоден, а если слышал, что его предписания не соблюдаются, награждал таким взглядом, что человек наверняка жалел, что тихо не умер у себя дома, не обращаясь ни к каким врачам. Но именно Джек несколько лет подряд держал рекорд как врач с наименьшей смертностью.
Впрочем, репутация доктора Харриса тоже была безупречна и не омрачена убийствами.
Ответами доктор Харрис явно остался доволен.
– Противоотечные бинты можно будет снять через три дня. Эти же три дня ничего не читать, не писать, не включать яркий свет. Обеззараживайте стык с протезом до тех пор, пока рука полностью не заживет, – он с глухим стуком поставил на прикроватную тумбочку флакон. – При болях пейте три капли этого, не больше двенадцати капель за день, – второй флакон. – Это пейте при фантомных болях, если вдруг начнут одолевать тяжелые или суицидальные мысли и при ночных кошмарах, – третий флакон. – Пять капель, перед сном лучше пить даже в случае стабильного состояния. Воздержитесь от алкоголя, наркотиков, жирной, жареной и обильно приправленной пищи…
– Доктор Харрис, наши клирики умерены в трапезе и не имеют дурных наклонностей, – мягко напомнил патер Морн.
– Да-да, безусловно, – скучающим голосом ответил доктор Харрис. – Пейте больше воды, дышите воздухом, спите обязательно, не можете заснуть – пейте семь капель настойки. Руку не перетруждать, упаси вас Спящий что-нибудь поднимать ближайшую неделю – получится, хе-хе, некрасиво. Предупреждаю сразу, если вы рассчитываете на какую-то особенную физическую силу – рассчитываете зря, модификации тела разрешены только в Кайзерстате, ваш протез подстроен под ваши физические возможности. Но все-таки поначалу осторожнее с хрупкими предметами. Рукой можете двигать, но очень осторожно. Ну-ка, попробуйте.