– Да, я что-то такое себе и представила… – неуверенно пробормотала она.
К лицу словно прилипло суровое выражение – Уолтер отстраненно понимал, что хмурит брови, знал, что его глаза кажутся злыми почти всегда, представлял себе, как некрасиво, наверное, ломает усмешка его губы, но ничего не мог с собой поделать. Это, колючее в груди, подступало, и никак не давало вздохнуть.
Наконец он не выдержал и рассмеялся. Он понимал, что это может быть жестоко и что повод для смеха совершенно неподходящий, но ничего не мог с собой поделать, только смеялся, сжимая Эльстер в объятиях – чтобы она не решила, что он все обдумал и хочет ее оттолкнуть, и чтобы не видеть ее лица. Она только вздрагивала – кажется, плакала.
Наконец, справившись с собой, он перестал смеяться и заставил ее поднять лицо. Она не плакала – смеялась вместе с ним.
Глава 21. Дорогой начальник
Эльстер спала, свернувшись клубочком в кресле. Уолтер не стал ни будить ее, ни переносить в спальню – она спала неспокойно, часто просыпаясь. Только принес одеяло и накрыл ее – к ночи похолодало.
Миссис Ровли приехала вечером. Проверила своих птиц на чердаке, спросила, нужна ли еще настойка. Уолтер, подумав, согласился.
Перед отъездом она принесла из экипажа несколько газет и забрала у Уолтера заранее заготовленный конверт, в котором содержалась записка с указаниями и две короткие нитки. Он не был уверен в верности принимаемого решения, но точно знал, что Эльстер боится. Ловил на себе ее растерянные, беспомощные взгляды и понимал, чего она ждет – что он все осознает, обдумает и скажет, что им больше не по пути. Его задевало такое подозрение, но он понимал, что страх иррационален, и сделать он с ним ничего не может. Она за что-то корила себя и презирала за свое прошлое. Это он тоже понимал – фотография, которую ему показал Унфелих, каленым железом отпечаталась в памяти. Он не осуждал ее, даже в глубине души, но хорошо понимал, что заставляет ее бояться.
Если бы он не мог осудить ее – Унфелих не показал бы ему эту фотографию. Это было в человеческой природе, а о ней Эльстер была крайне низкого мнения.
Уолтер надеялся, что план сработает, пускай он и выглядел ребячеством и не мог осуществиться в полной мере.
Он бегло просмотрел газеты – ничего интересного не произошло, их с Эльстер фотографий на первых полосах не наблюдалось. Материала Лауры Вагнер он не нашел, как и колонки с зарубежными новостями.
Когда миссис Ровли с горничной ушли, он сам покормил Зои. Она по-прежнему отказывалась от еды, но явно его боялась, поэтому он смог заставить ее проглотить несколько ложек. Отвел ее наверх и через полчаса убедился, что она спит, обняв свой шнурок.
Сварил себе кофе на кухне, задумчиво сидя на краю стола и протянув руку к плите, чтобы кончиками пальцев чувствовать жар. Изнутри нарастал озноб – история Эльстер лишила его душевных сил, но он знал, что его ждет еще одна, не менее тяжелая.
Он пытался убить ее – прошел точку невозврата, за которой прошлое взяло его за горло и развернуло к себе лицом.
Если он не выяснит, что именно изобрел Джек и что случилось с Кэт – ему придется делать самый тяжелый выбор в своей жизни. Бросить Эльстер или подвергать ее постоянной опасности?
Еще немного – и им останется только застрелиться вдвоем. А что, глухая усадьба, много алкоголя, револьвер и безысходное положение – могла получиться отличная история. Кажется, у кого-то из дворян Кайзерстата была такая, может быть даже у самого наследника.
– А еще у герра Хампельмана, – ехидно заметил Джек.
Уолтер обернулся. Он сидел рядом, и желтый свет растекался на его бледном лице и каплями-бликами срывался на шелковый зеленый платок.
– Не сравнивай меня с этим человеком, – огрызнулся он.
Джек повернулся и с неожиданным теплом улыбнулся:
– А ты не говори глупостей. И не думай о них.
– Мне приходится. Я здесь из-за твоих глупостей.
– Не перекладывай. Если бы не твоя страсть подбирать на своем пути все несчастное и замерзшее – бренчал бы на гитаре где-нибудь в де Исте.
Уолтер только вздохнул и снял джезву с огня.
– Ты ведь не можешь рассказать мне то, что я хочу знать?
Джек покачал головой:
– Даже если бы мог – не сказал бы. Я хочу, чтобы ты знал, Уолтер. Мы слишком глубоко увязли в обмане и недомолвках.
Он кивнул и вернулся в гостиную. Сел на пол, подкинул дров в камин и открыл дневник.
– Уолтер? – голос Джека был печален. Он сидел напротив и словно таял в отблесках пламени, становясь прозрачнее с каждой секундой.
– Что?
– Прости меня, – прошептал он, прежде чем раствориться в воздухе.
Он бегло пробежался глазами по страницам о свадьбе, счастливом медовом месяце и циничным сентенциям Джека о своих пациентах. И, наконец, нашел нужное слово.
Мы впервые поссорились с Кэт. Так быстро, почти сразу после свадьбы. Мне горька и сама размолвка, и ее причина.
Моя работа в Лестерхаусе только начала приносить результаты. Я извел не меньше литра этой проклятой «Трели» и без счета пробирок крови для анализов. Я знаю каждого пациента лучше, чем он сам. Я буквально расписал каждого на составляющие, превратил в красивые столбики формул и внес в базу. Удивительно – мои собственные анализы в таком виде мало чем отличались от их. Что же, даже юродивому нищему, который сегодня бросился мне под ноги в переулке, понятно, что разница между людьми вовсе не в составе их крови, и человека от его подобия отличают совершенно иные вещи.
Вещество, которое я должен получить на выходе, уже носит имя «Грай».
Грай – крики множества птиц, бессмысленный, хаотичный птичий гомон. Я знаю, чего хочу добиться.
«Трель» – дорогой эликсир, сложный в изготовлении, но совсем не капризный в применении. Мне удавалось получать устойчивые результаты практически на любых макетах, включая буквально обрывки газет – осталось превратить песню в шум.
Для этого мне нужно время – много, много времени. Я не могу отвлекаться на побочные проекты. Кэт настаивает на рождении ребенка.
После вступления в законный брак появление наследника является не только естественным продолжением заключенного союза, но и нашей обязанностью, долгом.
Я понимаю это. И ни секунды не сомневался бы в этом решении, мне не помешала бы даже работа. Но я не могу доверить Кэт другим врачам, не могу подвергнуть ее опасности, не продумав, как избежать тяжелых последствий. Она не понимает, не слышит меня.
Я закончу проект, который считал главным в жизни. И возьмусь за тот, который в самом деле является таковым.
Уолтер оторвал взгляд от страниц. Он не в первый раз встречал упоминание макета. «Трель» не интересовала его хотя бы потому, что ее он не пил, но почему-то эти отрывки казались важными.
Он перелистнул пару страниц – Джек описывал кого-то из своих пациентов и конфликты с руководством на почве финансирования и скорости работы.
…
После устойчивого результата с первой смесью у тридцать четвертой пациентки дело пошло на лад. Меня смущает ее беременность, но результаты анализов показывают, что дело не в гормональном фоне.
Позже смесь была протестирована еще на нескольких пациентах – результат устойчив, только один мальчишка, пациент двадцать восемь, выдает иной результат. Меня это раздражает. Я не могу понять, в чем дело.
…
Проклятый щенок обманул меня, просто поразительно! Он смог скрыть опиумную зависимость! Потрясающий талант и такое желание жить!
Если бы не этот малолетний гаденыш – я не получил бы новый простор для экспериментов. В смеси с опиумом «Грай» меняет свои свойства.
Сначала я хотел превратить в оружие ненависть. Мне казалось это красивым решением, идеальным для оружия, к тому же «Трель» работала с любовью – вернее, с самыми страстными человеческими желаниями. Большинство заключенных проявили неожиданный патриотизм и желание вернуться домой, и я мог использовать в качестве макетов любые картины и фотографии дорогих им мест. Они видели и слышали все, на что макет давал хоть малейший намек.
Самым простым решением было бы обернуть любовь ненавистью. Заставить ненавидеть все, что они любили – родных, страну, себя. Но после первых тестов я понял, что ошибался. Ненависть – большое чувство, настоящее, удел сильных людей. Если попробовать заставить ненавидеть слабого – чувство выродится в уродливый суррогат. Нет, нужно было другое – то, что испытывает каждый человек.
Страх.
То, что я читал во взгляде каждого пациента, обращенном на себя. На дне этих раскосых черных глаз всегда плескался страх – целый океан. Мне не доставляет удовольствия это зрелище, и все же именно оно помогло мне.
«Грай» вырывает из сердца то, чему человек боится даже смотреть в глаза.
Сначала все пациенты видели меня и боялись смерти. В начале приема, вне зависимости от дозировки и того, был ли добавлен в эликсир наркотик, пациенты слышали только далекие голоса, будто за стеной собралась не очень шумная компания. Эта же галлюцинация иногда появляется на протяжении приема.
Но потом, при систематическом употреблении, я мог наблюдать совершенно иной результат: ужас перед смертью, пытками и насилием пришел, а потом сменился страхом не универсальным, но личным, потаенным.
Они говорили со своим страхом, слышали его, как тридцать четвертая пациентка – шум волн с картины!
Боялись своих матерей и отцов, соседей, любовников и любовниц, собственной нечистой совести, испытанного когда-то и похороненного в глубине души не пережитого. Я смотрел в их глаза, видел там страх, а не свое отражение, и был почти что счастлив.
А потом я заставил говорить сразу несколько чувств, оправдав название эликсира. Несколько капель опиумной настойки, и вся дрянь, какая только есть в душе, вспенивается грязью, словно воды Ретты в половодье.