Но мне совершенно не смешно, я только пытаюсь ее успокоить.
Вчера у меня мелькнула абсурдная, черная мысль. Жестокая и по-настоящему злая. Я ненавижу себя за нее, презираю себя и больше никогда, никогда не допущу даже тени ее в своей душе.
Я думал о том, чтобы втайне дать Кэт абортивный препарат.
Я должен исповедоваться патеру Морну. Это поможет, обязательно поможет – в конце концов, зачем еще существуют клирики?!
Я пришел на исповедь и не смог признаться. Эта череда ошибок, лжи и жестокости тянется слишком глубоко. Кто бы мог подумать, что проклятая мокрая грязь Гунхэго окажется столь плодородной, что напитает такую мерзкую историю и позволит ей расцвести такими отвратительными цветами.
Я раскаиваюсь?
Я чувствую раскаяние. Но не могу понять, что именно сделал не так.
Тридцать четвертая пациентка стала моей навязчивой идеей.
Я пошел на преступление. Я не знаю, как, что, проклятье, делаю и зачем, но я меняю «Грай» на другой, нейтральный препарат.
Никто об этом не знает. Если мой обман раскроется – мне конец.
И Кэтрин тоже. Остаться вдовой государственного преступника – вот уж завидная участь для наследницы одного из самых знатных альбионских домов!
Но я не могу ничего с собой сделать.
Если эта женщина умрет по моей вине – все закончится.
«Грай» выводится из организма в среднем за две недели, в течение которых слабеет его действие. От меня требуют ускорить этот процесс, чтобы врагам не попали образцы из трупов.
Я занимаюсь этим, удешевлением препарата и стабилизацией результата.
Между тем, еще чуть-чуть, и Кэтрин станет невозможно скрывать свое положение.
Я ненавижу этот эликсир, своих пациентов, себя и весь Альбион.
Кэт просит меня уехать.
Ничего я не желаю так страстно, как дать свое согласие. Я бросил бы ради нее любую, даже самую многообещающую и успешную практику, но я не могу бросить государственный заказ, к тому же такой важности – меня попросту повесят.
Я схожу с ума.
Патер Морн предупреждал меня, что только влюбившись, Говарды расстаются с рассудком. Я тогда посмеялся над глупым суеверием.
Дурак. Идиот, нужно было в тот момент сжечь свой диплом и все сертификаты и устраиваться в ближайший лепрозорий выносить судна и стирать белье! Не понять, что состояние влюбленности расшатывает изначально слабый рассудок и является триггером, катализатором необратимых изменений! Это же простейшая задачка для первокурсника психиатрического отделения! Но я никогда не верил в это проклятое безумие, отмахивался и называл все глупыми суевериями.
Это суеверие я могу расписать на половине листа бумаги. К счастью, я вовремя понял, что происходит.
Возможно, мне удастся стабилизировать свое состояние. Мне не нужно обращаться за посторонней помощью, препараты я могу изготовить сам.
Главное, чтобы они помогли.
– Помогли? – прошептал Уолтер, прикрыв глаза. Ему показалось, что где-то в непроницаемой темноте Джек печально покачал головой.
Комиссия приедет завтра. Мой обман сработал – тридцать четвертая пациентка потеряла стабильность и признана непригодной для демонстрации. Остальным пациентам утром будет введена доза, а к полудню им по очереди, под наблюдением комиссии, принесут обед. Санитары отвяжут их от кроватей и оставят столовые ножи вместе с едой.
У меня трясутся руки, впервые в жизни. Кажется, это результат приема лекарств. Проклятье, если я заработаю себе непроходящий тремор – проще будет застрелиться, ведь нет ничего более жалкого, чем врач, потерявший свой главный инструмент!
Если все пойдет по плану, десять человек завтра убьют себя на моих глазах. Тогда я смогу отчитаться о результатах, сдать проект на техническую доработку помощникам и наконец-то уделить время Кэт.
После я сделаю то, что полагалось сделать давно – допрошу ее горничную у себя в лаборатории. Разумеется, я не стану угрожать и даже прикасаться к ней – не хватало только пытать и запугивать прислугу! Но я точно знаю, что люди испытывают интуитивный страх перед медицинской атрибутикой. Банки с заспиртованными человеческими органами на полке производят на неподготовленных людей должное впечатление, даже без уточнений, какие из них извлечены во время вивисекции, и какие – лично мной.
Эксперимент прошел успешно.
Я пишу это не для того, чтобы себе лгать. Мистер Нельтон лично поил тридцать четвертую пациентку перед демонстрацией. Я понимаю его мотивы – ему хотелось регалий, здесь и сейчас. Он решил рискнуть. Имел на это все права. У меня не было полномочий ему запретить. Да и что сказать – лучший врач Альбиона взялся спасать гунхэгскую военнопленную, потому что у него, мать их, дурные предчувствия?!
Глубинный страх – потерять ребенка, навредить ему.
И чувство еще более глубокое, скрываемое ото всех – ненависть к нему. Этот ребенок, результат насилия, заставил ее измениться, вызвал мое пристальное внимание.
Три капли «Грая», две капли опиумной настойки – и самое тайное стало навязчивой идеей. Поэтому я держал ее на привязи.
Я не записал это в ее карту. Сам не знаю, почему. Это состояние тесно связано со стандартными для беременных неврозами. Не могу назвать себя большим специалистом в этой теме, но даже поверхностных знаний хватило, чтобы за несколько сеансов понять, что после рождения ребенка все должно измениться. Если бы она ненавидела его осознанно – было бы другое дело.
Поэтому я хотел дождаться родов. Я был почти уверен, что она не станет его убивать. И после этого ребенка можно будет отдать в Колыбель – я уверен, что мне удалось бы без всякого труда убедить мистера Нельтона, что мы собрались здесь ради науки, а не для того, чтобы топить младенцев.
Но мой план провалился – у мистера Нельтона не было беременной жены и некстати проснувшейся совести проснувшегося наследственного безумия.
Мне не доставило ни малейшего удовольствия то, что я увидел.
Проклятье, я никогда столько себе не врал. Я впервые так напился – вообще не знал, что это возможно. Наверное, стоило спросить совета у Уолтера – вот уж кто хорошо знает, как смывать дж джином привкус альбионских порядков!
Я заперся в лаборатории. Никто не должен видеть меня в таком состоянии. Вел ве Велел слугам сказать дома, что доктор Говард – проклятье-доктор-Джек-Говард-как-я- горж – гордился-этим-раньше – уехал отмечать ус успешную сдачу проекта.
Должен был ехать к Кэт, но не могу. Почему-то меня приводит в ужас мысль о том, чтобы даже дотронуться до нее.
Словно я сделал нечто ужасное.
Я не соврал! Отец может мной гордиться, да продлится Сон, чтоб его, Спящего о нем еще много десятилетий!
Сколько крови.
Зачем? Ради кого?
Ради солдафонов Колхью, которые простреливали колени при приговоренным пленникам?!
Написал левой рукой записку с ошибками и заплатил нищему мальчишке, чтобы подбросил ее в жандармерию. Мне это казалось хорошей шуткой: «Дорогой начальник!.. сейчас они говорят, что я доктор. Ха-ха. ваш покорный слуга, Джек Потрошитель».
Джек Потрошитель. Сейчас они говорят, что я доктор.
Никакой я не доктор. Я напился потому, что женщина, которую я привез из Гунхэго, чтобы поставить эксперимент, стала удачным его завершением.
Потрошитель.
Мясник.
Кусин-жо – они говорили мне еще тогда, предупреждали, эти люди с отечными лицами и гнилыми зубами, которые называли меня мясником.
Человеком, который потрошит скот.
Сколько крови.
Нужно было снять шлюху и говорить ей, а не писать это все – у меня болит рука и буквы расплываются перед глазами.
Потом можно было бы ее прирезать – зачем заканчивать, раз начал. Я как раз обещал в записке отрезать девушке ухо – какой девушке, почему отрезать ухо – понятия не имею. Наверное, мне казалось это смешным.
Смешная шутка.
Шутка?
Уолтер захлопнул дневник.
«Грай» выводится из организма за две недели. Скоро видения должны прекратиться, Джек должен навсегда замолчать, а они с Эльстер – наконец-то перестать бояться друг друга.
Он думал о том, что увидел тогда Джек и чувствовал, как в который раз за день к горлу подступает тошнота. Он надеялся, что мистеру Нельтону хватило гуманности хотя бы положить ей не тупой столовый нож.
– Уолтер? – сонно прошептала Эльстер, теплыми пальцами ероша его волосы. – Тебе плохо. Я сквозь сон чувствую.
– Да, мне и правда… не очень хорошо, – через силу улыбнулся он, прижимая ее ладонь к своей щеке.
– Иди спать. Я заберу у тебя саквояж и запру дверь в свою спальню. Если решишь задушить меня простыней – замучаешься дверь ломать.
– Я должен дочитать, – возразил он.
Оставалось узнать, что же случилось с Кэт.
– Никому ты ничего не должен. Пойдем, – она потянула его в полумрак, к лестнице.
Он, вздохнув, поправил на ее плечах одеяло и позволил себя увести. Отпер третью спальню, открыл окно, позволяя холодному ветру обнять разгоряченное лицо.
Эльстер не уходила. Сидела на краю кровати и смотрела на него снизу вверх.
– Уолтер? Как с навязчивыми мыслями? Хочется выкинуть меня в окно?
– Думаю, у нас есть немного времени до их появления, – усмехнулся он, садясь рядом и стягивая с нее одеяло.
Глава 22. Мертвые птицы
Уолтер никак не мог уснуть. Эльстер ушла, оставив ему смятые простыни и тяжелые мысли. Он заставил ее выпить снотворного, надеясь, что так ее не будут мучить отголоски исповеди.
Он представлял, как она остается наедине со своими потревоженными ранами, и от одной этой мысли становилось отчаянно тоскливо, но он отчетливо понимал, что поплакать в одиночестве для нее будет легче, чем умереть.