Кукла замерла на пороге с протянутой рукой, а потом начала медленно ее опускать, и чем ниже опускалась рука, тем шире открывался ее рот, обнажая черный провал с сухими белоснежными зубами.
Механическое тело под черным кружевом платья странно вздрагивало, рот не закрывался, только губы словно тянули в стороны рыболовные крючки. При этом не раздавалось ни звука, но Уолтер мог поклясться, что Тесс смеется.
Не выдержав, он захлопнул дверь и прижался к ней спиной, но через секунду отскочил, будто темное дерево обожгло его сквозь рубашку. Мысль о том, что его с монстром в облике Тесс Даверс разделяет тонкая доска, вызывала новый приступ паники.
– Мы уедем. Завтра же утром, – пообещал он растерянной Эльстер.
– Но Зои останется здесь…
– Ее заберут друзья Бена. Мы не можем…
– Да-да, мы ничем не можем ей помочь, – устало отозвалась она. За дверью опять раздался тихий глухой стук. – Давай уедем. Поедим, поспим и уедем… хотя мне хотелось бы… как-то помочь Томасу.
– И здесь мы ничего не можем сделать, – вздохнул он, доставая из саквояжа сюртук и плед. Свернул сюртук в рулон и положил вместо подушки. – Ложись.
– Лучше ты. Я выспалась.
– Боишься меня? – усмехнулся Уолтер.
– Не тебя. Ее, – она кивнула на дверь. – К тому же я, и правда, выспалась, а тебе надо поспать. Ты выглядишь чуть-чуть получше того мужика в молельне, и то только потому, что у тебя веки не зашиты.
– Чудно, – проворчал он, но все-таки лег, прижался щекой к колючей шерсти сюртука, успев заметить, что на воротник налипли крошки – видимо, из свертка с едой, – а потом уснул, и во сне он раз за разом падал в черный провал, в который превращались доски эшафота, были и ледяная тюремная дверь, сорванные ногти и жажда – непроходящая, безумная жажда, застилающая сознание.
Но теперь ему было все равно.
Уолтер проснулся сам. В комнате было темно – кажется, он проспал весь день до поздней ночи. Эльстер спала рядом, завернувшись в какую-то пыльную бархатную тряпку.
От сна на голых досках затекли плечи, а на позвоночнике, кажется, застегнули несколько железных скоб. От духоты болела голова, и все же Уолтер проснулся почти счастливым – давно ему не удавалось выспаться, мучаясь только собственными страхами.
Он с трудом встал с кровати, постоял немного, ожидая, пока перед глазами перестанут плясать черные мушки и вернется уверенность движений, а потом тихо вышел в коридор.
Тесс нигде не было. Ночью дом стал напоминать старый склеп на тихом кладбище – для кого-то зловещая декорация, а для кого-то – лишь тоскливое напоминание о том, что любая жизнь обрывается.
Томас сидел на кухне за пустым столом и читал книгу, щуря глаза. Свет единственного газового фонаря был рыжим и тусклым, но вряд ли фокусник берег зрение.
– Добрый вечер, – осторожно приветствовал Уолтер, сомневаясь, стоит ли нарушать его уединение.
– А, Уолтер, вы проснулись. Я дал вашей сестре покрывало. Мы поужинали и выпили кофе из ваших запасов – надеюсь, это не очень большая потеря, – усмехнулся он.
– Нет, конечно же… я собираюсь сварить и оставшийся – надеюсь, вы составите мне компанию.
– Отчего не составить, – Томас захлопнул книгу и отложил в сторону. – Я сейчас дам вам джезву.
Пока он гремел посудой, Уолтер разглядывал кухню. Обеденный стол, несколько полок и жаровня – все потемневшее от времени, дешевое, не сочетающееся с дорогой штукатуркой на стенах. Скорее всего, Томас покупал эти вещи с рук у крестьян в деревне.
– У моего знакомого жила… Соловей, – осторожно сказал он, принимая у Томаса керамическую джезву. – Он держал паб в порту и возвращался домой только на ночь. Он тоже влез в долги, но…
– Это мое решение, – покачал головой Томас. – «Механические соловьи» заламывают непомерную цену за… возвращение умерших. Но они не требуют затворничества, иначе у них было бы куда меньше клиентов. Нужен только дом, в который никто не ходит. Не должно быть прислуги, гостей, родных…
– А если дом ограбят? – спросил Уолтер, поправляя джезву на жаровне.
– Это их псы на улице. Бонус от компании, – усмехнулся он. – Ворваться в дом очень сложно. Я долго убеждал компанию, что здесь безопасно. Ко мне приезжали эксперты, измеряли расстояния до ближайшей деревни… в общем, в итоге мне разрешили. Кажется, у них кризис, и они идут на уступки из-за нужды в средствах. Я должен отправлять ежедневные отчеты, и ко мне постоянно ходят проверяющие. Но это мое решение. Отречение… знаете, Уолтер, у меня в жизни много грехов. Мне так даже легче.
Он повел плечами. Жизнь Томаса казалась ему настоящим кошмаром. «Механические Соловьи», как и «Пташки», запирали своих птиц в клетки и хранили свои тайны, не считаясь с методами.
– Вы знаете, что происходит в Кайзерстате? – сменил тему Томас.
– Нет, понятия не имею. Я просматривал газеты, но там ничего не пишут. Я очень ждал материал Лауры Вагнер, но его так нигде и не напечатали…
– Напечатали несколько изданий, самых отчаянных. Власти Альбиона, кажется, запретили касаться этой темы – еще бы, в Морлиссе революция, а теперь и у соседей такой бардак… но сплетни, как известно, подобны пожару, а новости – искры, от которого он разгорается.
Уолтеру показалось, что последние слова Томас процитировал. Он почувствовал, как что-то поднялось по животу и столкнулось с комком, сжавшимся в горле.
– Почему… почему в Кайзерстате бардак?..
– От статьи. Про Хагана Хампельмана и его «Механических Пташек», – тяжело вздохнул Томас. Казалось, его совершенно не интересует эта тема, но Уолтер с трудом сдерживался, чтобы не броситься к нему и не потрясти за лацканы серого пиджака. – Удивительная… грязь. Простите, у меня нет статьи – мне о ней рассказывали молодые люди, с которыми мы раньше… сотрудничали.
– Нашли убийцу? Они… нашли маньяка, который убил Хампельмана и Саттердика?
– Герр Саттердик сам себя убил. Если бы не он – я бы не смог вас пустить, но сейчас «Соловьи» слишком увлечены скандалом, так что считайте – вам повезло.
– Повезло?.. – задохнулся Уолтер. – Да если бы не Саттердик с его махинациями…
Он вовремя замолчал, подавившись словами «я бы не лишился руки». Но Томас, казалось, не заметил. Он смотрел отсутствующим взглядом куда-то в центр стола и продолжал:
– Саттердик перекупил на морлисском заводе партию запчастей, которую заказали «Механические Соловьи». В материале не указывалось, какие отношения между компаниями, но… Саттердик пытался перепродать «Соловьям» их же заказ с огромной наценкой. Не знаю, это жадность, глупость или какой-то внутренний конфликт… Жандармы узнали, что в доме Хампельмана был гость с серой собакой – такой же, как у меня во дворе. От «Соловьев». Лаура писала, что Саттердик с Хампельманом сильно поссорились перед первым убийством. Скорее всего, Хампельман пригласил представителя «Соловьев», чтобы замять конфликт…
– А зачем Полуночницу вызвали? Об этом Лаура писала?
– К Полуночникам обратился сам Хампельман. Он боялся «Соловьев» и в своей паранойе до такого абсурда дошел… Сначала заказал Полуночникам свою фотографию. Узнали, что сначала он обратился в соседний бордель, но потом отменил заказ – может, побоялся за репутацию, а может из-за жены – она, как вы помните, была весьма ревнива… так ревнива, что он ее зарезал. А потом застрелился. Он был… нервный человек.
Томас говорил тихо и тускло, пересказывал совершенно неинтересные ему новости про совершенно неинтересных ему людей. Но Уолтер с трудом скрывал дрожь в руках – то, что говорил Томас, означало, что с него должны были снять обвинения.
– А Лигеплацкий Потрошитель? – с трудом выдохнул он.
– Мальчик Говардов? Его давно не ищут. Выяснили, что когда убили Саттердика, он при паре десятков свидетелей пел песни и напился так, что не мог держать гитару, – Томас поднял глаза, и Уолтер заметил в них знакомые веселые искорки. – Не бойтесь, Уолтер. Против «Лигеплацкого Потрошителя» свидетельствовала его коллега, кабацкая певичка, но хозяин паба, где он работал, рассказал, что это просто женская месть. Молодой человек провел с девушкой ночь, а потом сбежал с другой. Герр Хенрик сказал, что юноша был романтиком, перед отъездом объявил, что женится, и исчез. Его долго искали, не хотели сбрасывать со счетов, и фрау Вагнер очень жестоко критиковала жандармерию за то, что они потратили столько времени на музыканта.
Уолтер тяжело оперся о стол. Кофе за его спиной закипел и с шипением полился на жаровню, но он не мог заставить себя обернуться и снять джезву с огня.
– Что вас так смутило, мистер Честейн? – Томас встал, снял кофе и бесшумно поставил джезву на толстую лоскутную прихватку. – Вы все это время прятались от властей?
– Я… я… – он пытался собраться с мыслями, но почему-то не выходило. Томас положил руку ему на плечо. Он смотрел с сочувствием, но была в его взгляде доля скуки.
– Я помогаю морлисскому сопротивлению. И я не знаю, чего больше в моей помощи – сочувствия стране или тем, кто борется за ее будущее. Среди них столько молодых людей, которых ищут жандармы… Я не выдам вас, можете не волноваться.
– Что еще писала Лаура Вагнер? – спросил Уолтер, взяв себя в руки. Он предпочел сделать вид, что не заметил последней реплики. Взял джезву, подошел к мойке и вылил кофе. Опустил джезву в таз с прохладной мыльной водой.
– Лаура Вагнер писала, что «Механические Пташки» предоставили жандармам убийцу – капитана парохода, который прилюдно обещал вырвать сердце герру Саттердику.
– И что же?..
– Они купили или запугали не всех свидетелей. Из канцелярии альбионской тюрьмы пришел протокол допроса подозреваемого, того самого… Уолтера Говарда. Он говорил, что лично беседовал с Раулем через пару часов после убийства, во время погрузки корабля. Рауль не успел бы вернуться, переодеться и начать руководить погрузкой, да и показания матросов никак не сходились. Кажется, Альбион очень заинтересован в том, чтобы этот скандал не замяли, – Томас улыбнулся, и улыбка сделала его похожим на коварного лиса из детской сказки, которого всегда рисовали с таким же ехидным рыжим оскалом. – Будьте уверены, Пишущие «Парнаса» очень злы, и думаю, «Пташкам», чтобы отделаться от них, придется вырезать всю редакцию. Большинство Пишущих отослали семьи из города, они явно настроены серьезно.