– Но тогда они узнают… – прошептал Уолтер, задумчиво ставя новую порцию кофе.
– О чем? Кто убил руководителей «Пташек»? Непременно узнают. Но все и так почти уверены, что к этому причастны «Соловьи».
– Но тогда они рискуют, что кто-то узнает о том, как именно они добиваются сходства! Я знаю о «Трели», – нехотя признался он, заметив в глазах Томаса легкое удивление.
– Думаю, на этот случай у них есть что ответить. К тому же они не врут своим клиентам – предоставляют механические копии. А то, что для… усиления сходства приходится пить эликсир, который мало влияет на здоровье… что же, это не самая большая жертва.
Уолтер только стиснул зубы и молча наблюдал, как кофе покрывается кремовой пенкой. «Парнас» непременно узнает, что «Пташки» иначе «усиливают сходство».
Эта история, как огромная машина, зачем-то притворяющаяся людьми, набрала обороты, и ее было не остановить.
Зацепила его зубцом шестеренки, разорвала его прошлую жизнь. Не он ее раскручивал, не он стоит у рычагов, и электрическая вспышка произойдет без него. И рассыплется кучей бесполезных деталей она без него.
Его устраивала такая роль, но хотелось, чтобы его не зацепило ни вспышкой света, ни разлетающимися деталями. Пусть грызутся три казавшиеся незыблемыми силы Кайзерстата – деньги, пресса и те, кто забрал себе власть над человеческими душами большую, чем Колыбели.
– На самом деле «соловьи» уже попадали в руки людей, и компания каждый раз гасила скандал. Знаете историю о «восковой женщине»?
– Это тот ужас, который выкопали на кладбище в Шайстрассе, а потом пустили на свечи? – поморщился Уолтер. – Как не знать. Откуда у рабочих образование, чтобы понять, что это такое… Выкопали труп и не донесли до врача-заказчика – молодцы, ничего не скажешь.
– Верно, рабочие выкопали труп, пролежавший в сырой земле, и приняли адипоцир за что-то инфернальное. По-моему, потом там перекопали все кладбище в поисках стокеров… но вы когда-нибудь читали медицинские журналы?
– Разумеется, постоянно, – усмехнулся он. Джек упрямо выписывал все журналы, какие мог достать, и имел дурную привычку зачитывать особенно абсурдные статьи за завтраком.
– В таком случае, вы знаете, что хорошо сохранившийся труп – вовсе не сенсация.
– Да, но с этим трупом газеты устроили какую-то истерику. Даже сочинили, что несчастная старушка ходила по улицам и кого-то там душила. Не лучшая, кстати, реклама свечей.
– Это «Соловьи» спонсировали истерику. Заплатили Пишущим, чтобы они насочиняли эту чушь и распространили ее как можно шире. И не дают людям забывать, что если они видят что-то похожее на оживший труп – это, скорее всего, стокер или другое… сказочное создание.
Уолтер усмехнулся. Умно. Действительно, в этот странный век, когда механические протезы могли заменить руку, а в деревнях все еще лечились кровопусканием и овощными пудрами, было очень легко убедить людей, что неприглядная тайна, с которой они столкнулись, имеет мистическую природу.
Томас жил на отшибе, вокруг были деревни, и шанс, что человек, встретившийся с «соловьем», будет достаточно образованным, чтобы понять, что именно видит, был невелик.
Тайны берегли себя сами, люди лишь слегка им помогали.
– Томас, а что будет, если вы разобьете ампулу? – неожиданно для себя самого спросил Уолтер.
– Ничего, мне пришлют другую, – пожал плечами тот. – Если я правильно понимаю, о чем вы просите… это не работает без макета.
– У меня есть макет, – глухо ответил он. – Вы продали все зеркала?
– Нет, пара осталась… Уолтер, это очень… болезненно. Вы потом не захотите отходить от этого зеркала.
– Поверьте, я ничего так сильно не захочу, как отойти от зеркала, – усмехнулся он. – Впрочем, я пойму, если вы откажетесь… вы заплатили за это такую цену, а я…
– Перестаньте, – поморщился Томас. – Дело вовсе не в этом. Дело в том, что это хорошо для стариков, доживающих в иллюзиях – таких, как я. Но если хотите… пойдемте.
Уолтер поставил джезву на подставку. Керамика долго держит тепло, кофе не успеет остыть до возвращения Томаса.
Они прошли по темному коридору и остановились перед запертой дверью. Уолтер отстраненно смотрел, как Томас возится с ключом и про себя тихо рассказывал Спящему Сон, в котором у него сейчас получится отпустить Джека.
В комнате было холодно и темно. Томас несколько минут пытался зажечь единственный газовый фонарь. Наконец, тот выплюнул мутный и жидкий рыжий свет, растекшийся бликами по поверхности небольшого старого зеркала на стене.
Уолтер ожидал, что зеркало будет большим, но оно оказалось чуть больше локтя в длину.
– Зеркало в ванной, перед которым я бреюсь, еще меньше, – виновато пояснил Томас.
– Ничего, все равно я собираюсь подглядывать в это окно, а не сбегать, – нервно усмехнулся Уолтер.
Томас, кивнув, вытащил из нагрудного кармана небольшую ампулу из темного стекла.
– Если вы не хотите… долгого эффекта – вам хватит половины.
– Спасибо.
Он не услышал, как Томас ушел, закрыв за собой дверь. Смотрел на свое отражение – изможденное лицо с заострившимися чертами, делающими его похожим на мертвеца, смотрел, как пятна света красят все в желтоватый, восковый оттенок, и думал, что весь мир на проверку оказался таким – мертвым и желтоватым.
Интересно, можно ли с помощью «Трели» и отлаженного механизма создать новый мир – такой же мертвый и страшный, но кажущийся ярким и живым?
Но для этого целый мир должен страстно пожелать этой иллюзии. Он точно знал, что желает другой.
«Трель» была вязкой, чуть маслянистой и терпко-кислой на вкус. У нее был привкус лекарственной стерильности, выдающий обман. Но Уолтер и хотел быть обманутым.
Сначала ничего не происходило. Он вглядывался в зеркальную муть, где жил только его двойник, заглядывающий ему в лицо.
Тень Джека появилась за его спиной привычно и легко, как и десятки раз до этого.
– Что за чушь ты опять придумал? – устало спросил он.
– Ты сказал, что призраки приходят, чтобы люди могли их отпустить.
– Ты опять ничего не понял, глупый мальчишка, – устало вздохнул Джек. – Что, Томас вернул мать?
А свет становился ярче. Сначала он стал ярко-оранжевым, тревожным и злым. Но потом с него словно сошла ржавчина, засияла ярким, солнечным золотом. По стенам заструился кремовый шелк обоев, окно, закрытое тяжелыми ставнями, вдруг сбросило их, словно оковы, оставив только тонкую темную раму, прозрачное стекло и пену белоснежных занавесок. Пол медленно светлел, исчезал мусор, и скоро остались только белоснежные доски паркета.
Только Джек оставался таким же, каким был. Он стоял у Уолтера за спиной, желчно усмехаясь, словно радуясь бессилию эликсира. С его волос текла вода, частые пятна крови чернели на пальто и алели на манжетах, а зеленый шарф свисал с шеи, словно петля.
– Убедился?
Но Уолтер смотрел, не оборачиваясь. Он знал, что дом, который еще недавно был живым, сдастся быстро, но Джек, который был по-настоящему живым так редко, будет сопротивляться до последнего.
Капли воды срывались с его волос все чаще. Они насквозь пропитали воротник и рукава пальто, стекали по лацканам, впивались в шарф. Джек поднял лицо, и Уолтер увидел, что взгляд у него стал растерянный и какой-то беспомощный, совсем как тогда, во время их прощания в Вудчестере.
– Уолтер?..
Он, не отрываясь, смотрел в зеркало.
Он хотел, чтобы Эльстер забрала из приюта хорошая семья, и она ничего не узнала о «Механических Пташках».
Хотел, чтобы «Пташек» вовсе не существовало.
Хотел, чтобы отец любил его.
Но если он что-то и понял, так это что человек видит только то, во что способен поверить. Он мог поверить в то, что убьет Эльстер, потому что поверил, будто Джек убил Кэт. Мог поверить в то, что надеялся увидеть сейчас.
Но «Пташки» были воплощением незыблемого – того, с чем на самом деле бесполезно бороться – хоть дурманом, хоть истовой верой, хоть революциями. «Парнас» вытащит наружу их секреты, уничтожит компанию. Человечество получит урок, пощечину – одну их многих, которые получало всю историю.
Сделает выводы? Изведет в себе жестокость, построит новый, лучший мир?
Уолтер слишком устал, чтобы поверить в это. Музыкант Уолтер, может быть, и смог бы. Но лорд Уолтер Говард, сколько бы платков ни сжег, унаследовал не только зеленые глаза и склонность к безумию, но и родовую мизантропию.
Эльстер стала жертвой не каких-то людей, которым можно было предъявить обвинение и успокоить совесть. Она, как и другие «пташки», была жертвой человеческой натуры, которой дали лазейку, чтобы обойти запреты.
Но Уолтер мог поверить, что для Джека все могло сложиться иначе. Поэтому был уверен, что увидит то, ради чего вглядывался в зеркало.
Капли становились все чаще. Вода текла с промокшего насквозь пальто на белоснежный паркет и растекалась густым и бордовым, а спустя мгновение бесследно исчезала. Она текла по лицу Джека, и почему-то он не пытался ее вытирать. Уолтер видел, как медленно меняется его лицо, и никак не мог поверить.
Черты его не изменились – без сомнения, это был его брат – такой, каким Уолтер всю жизнь его знал. И все же это был совершенно другой человек. Он и не замечал, сколько на этом молодом лице было морщин – на переносице, в уголках губ и глаз, жесткие черточки, тянущиеся от крыльев носа.
Но вода смывала эти морщины, делала лицо мягче, безжалостно забирала из взгляда светящийся зеленый яд.
– Ты же знаешь, что это не будет правдой? – прошептал Джек.
– Будет.
– Ты не можешь в это по-настоящему верить, Уолтер.
– Это будет правдой, – упрямо повторил он.
Нет пальто, нет темных пятен на белоснежной, закатанной до локтей рубашке, а шарф превратился в шелковый платок, завязанный бантом по моде Флер – Джек писал, что такой завязала ему Кэт в своей усадьбе, а он не решился его распустить. Тогда Уолтер представил себе Джека носящим платок со смесью брезгливости и испуга. Теперь его, казалось, совершенно не заботил этот фривольный жест. Он стоял посреди этой белой комнаты, и его волосы были сухими, а лицо спокойным. Уолтер видел, что он смотрит на дверь и слышал частый перестук каблуков – кто-то поднимался по лестнице. Он смотрел, чувствуя себя так, словно опять вторгается в запретное, но не мог ничего сделать – без него не будет этого белого дома и женщины за дверью.