ал губеры. Итак, я сказал Питу и старине Диму:
— Вы, други, станьте по обе стороны двери. Райт? Они кивнули в темноте: райт-райт-райт.
— Так, — сказал я Джорджи, — и смело пошел прямо к парадной двери.
Тут был звонок, и я позвонил, и внутри, в холле, раздалось! " бррррррр-бррррррр!" Там вроде прислушались, как будто цыпа и ее кошки навострили уши на это бррррр — бррррр и удивились. Так что я нажал на звонок чуть настойчивее. Потом я нагнулся к щели для писем и позвал таким благородным голосом: "Мадам, пожалуйста, помогите. Моему другу стало нехорошо на улице. Позвольте позвонить доктору, пожалуйста". Потом я увидел, что в холле включили свет, и услышал, как эта олд-баббусья в шлепанцах флип-флап, флип-флап подошла к парадной двери, и мне казалось, не знаю почему, что у нас под мышками было по большому жирному коту. Потом она крикнула удивительно низким голосом:
— Убирайтесь. Убирайтесь, или я буду стрелять. Джорджи услышал это и чуть не захихикал.
Я сказал, со страданием и настойчивостью в моем джентельменском голосе:
— О, мадам, пожалуйста помогите. Моему другу очень плохо.
— Идите прочь, — крикнула она. — Я знаю ваши грязные фокусы. Убирайтесь, говорю вам.
Да, это была милая невинность.
— Убирайтесь, — повторила она, — или я напущу на вас моих кошек.
Наверное, она была чуть тронутая, проведя всю жизнь в одиночестве. Тут я взглянул наверх и увидел окно над парадной дверью, так что, встав кому-нибудь на плэтшеры, можно было скорее пролезть внутрь. А то можно было проспорить весь нотш. Так что я сказал:
— Хорошо, мадам. Если вы не хотите помочь, мне придется нести моего несчастного друга в другое место.
Тут я подмигнул моим другерам, чтобы молчали, а сам крикнул:
— Ничего, дружище, мы найдем тебе доброго самаритянина в другом месте. Эту старую леди, наверное, нельзя упрекать за ее подозрительность, ведь ночью кругом так много мерзавцев и негодяев. Конечно нельзя.
Мы снова подождали в темноте, и я прошептал:
— Все в порядке. Вернемся к двери. Я встану Диму на плетшэры. Открою это окно, и мы войдем, други. Потом заткнем рот старой цыпе и откроем все. Не беспокойтесь /Я показывал, кто вожак и тшеловэк с идеями/. — Смотрите, — сказал я, — вот хороший каменный выступ над дверью, как раз удобно встать.
Они видели все это и, наверное, /так я думал/ восхищались и кивнули райт-райт-райт в темноте.
Итак, на цыпочках обратно к двери. Дим был у нас здоровенный малтшик, а Пит и Джорджи подняли меня на его большие мужские плэтшеры. В этот час, благодаря "ворлдкастам" на этих глуперских ТВ и тем более страху людей перед ночью, улица будто вымерла. Стоя на плэтшерах, я разглядел, что тот каменный выступ над дверью как раз вместит мои башмаки. Я встал на колено и забрался туда. Окно, как я и ожидал, было заперто, но я достал свой резер и ловко разбил оконное стекло костяной рукояткой. Мои другеры там, внизу, все еще тяжело дышали. Я просунул рукер в пустую раму и аккуратненько поднял нижнюю часть окна вверх. И я влез туда, словно нырнул. А там, внизу, мои овечки смотрели вверх, раскрыв ротеры, братцы.
Внутри было темно и тесно, кругом кровати, буфеты, большие тяжелые стулья и груды ящиков с книгами. Но я решительно шагнул к двери комнаты, где находился, увидев под ней вроде полоску света. Дверь открылась со скрипом, и я оказался в пыльном коридоре с другими дверями. Все это пустое, то есть на все эти комнаты одна старая воструха со своими пуськами, но может быть у котов и кошек были отдельные спальни, и они жили на сливках и рыбных головках, как королевы и принцы. Я услышал, будто приглушенный голос этой старой цыпы там, внизу, сказавшей: "Да, да, да, именно", но она, наверное, говорила с этими подлизами, вопящими мявками. Потом я увидел лестницу, ведущую вниз, в холл, и подумал, что смогу показать этим непостоянным и бесполезным другерам, что стою их троих и даже больше. Я все сделаю один, я применю насилие к этой старой цыпе и ее пуськам, потом наберу полные рукеры того, что покажется наиболее ценным, пройду, как в вальсе, к парадной двери и открою ее, осыпав ожидающих меня другеров золотом и серебром. Пусть знают, что такое вожак. Итак, я пошел вниз, медленно и спокойно, разглядывая грязные от времени картины вдоль лестницы: дьевотшек с длинными волосами и высокими воротниками; местности с деревьями и лошадьми; святого бородатого вэка, нагого, висящего на кресте. Всюду в доме стоял здорово затхлый запах кошек, кошачей рыбы и старой пыли.
Так я сошел вниз и увидел свет в передней комнате, где она раздавала молоко котам и кошкам. Я даже видел, как эти большие откормленные твари входили и выходили, двигая хвостами, и терлись о низ двери. На большом деревянном сундуке в темном холле я усек миленькую статуэтку, сверкавшую в свете, что шел из комнаты, и сделал крастинг для себя лично: это была молоденькая тоненькая дьевотшка, стоявшая на одной ноге с протянутыми рукерами, и было видно, что она из серебра. Итак, я взял ее, когда входил в освещенную комнату, сказав:
— Хи-хи-хи. Вот мы и встретились. Наш короткий разговор через щель для писем не был, надо сказать, удовлетворительным, да? Признаем, что нет, даже очень нет, старая вонючая воструха.
И я сощурился от света этой комнаты, где была старая цыпа. Она была полна котов и кошек, бродивших по ковру туда и сюда, кусочки шерсти летали над полом, и эти жирные скоты были самого разного сложения и цвета; черные, белые, полосатые, рыжие, пестрые, и всех возрастов. Здесь были котята, игравшие друг с другом, и взрослые пуськи, и вэри дряхлые твари, очень злобные. Их хозяйка, эта старая цыпа, уставилась на меня в ярости и сказала:
— Как ты вошел? Не подходи, мерзкий гаденыш, или мне придется тебя стукнуть.
Это был вэри хор-роший смэхинг — видеть, как она подняла паршивую деревянную трость своим жилистым рукером, угрожая мне. Итак, я пошел ей навстречу с белозубой улыбкой, чтоб выиграть время, но по пути увидел красивую вештшичку, чудесную малэнкую вештшь, который каждый малтшик, любящий музыку, как я, может лишь мечтать увидеть парой собственных глазеров: это был голловер и плэтшэры самого Людвига-ван, вештшь из камня с длинными каменными волосами и слепыми глазерами, и с большим свободным галстуком. Я сказал: "О, как прекрасно, как раз для меня". Но когда я шел к нему, видя только его, и уже протянул к нему свой жадный рукер, я не заметил плошек с молоком на полу, наступил на одну из них и вроде потерял равновесие. Я попытался устоять на ногах, но эта старая цыпа подскочила сзади вэри-ловко и скор-ро для ее возраста и стукнула меня по голловеру крак! крак! своей палкой. Так что я оказался на карачках, пытаясь подняться, повторяя: "Нехорошо, очень нехорошо". А она все колотила крак! крак! крак! приговаривая: "Ах ты поганый клоп, не будешь врываться в дом к настоящим людям!" Мне не понравилась эта игра в крак-крак, так что я схватил конец палки, когда она снова опустилась на меня, и тогда уж она потеряла равновесие и пыталась опереться на стол, но скатерть поехала вместе с кувшином и молочной бутылкой, которые закачались и упали, заливая все вокруг белым потоком, а сама она свалилась на пол, ворчливо крича: "Ты поплатишься, проклятый мальчишка! "Кошки перепугались, бегая и прыгая в своей кошачьей панике, а некоторые стали ссориться и бить друг друга лапами, шипя и фыркая. Я встал на ноги, а эта дрянная, мстительная старая треска, тряся подбородками и ворча, тоже пыталась подняться с пола, так что я маленко пнул ее в лик, а ей это не понравилось, и она завопила, и ее пятнистый, с прожилками фас стал пурпурным там, куда я ударил ногой.
Когда я отступил после пинка, я, видно, попал на хвост одной из вопящих дерущихся пусек, так как почувствовал мех, зубы и когти, обхватившие мой ногер, и я ругался, стараясь их стряхнуть, держа в рукере ту серебряную статуэтку и пытаясь перелезть через старую цыпу на полу, чтобы достать этого прекрасного, нахмурившегося каменного Людвига-ван. И тут я вляпался в другую плошку, полную жирным молоком, и чуть снова не полетел. Все это было бы здорово смешно, если б случилось с другим вэком, а не с Вашим покорным Слугой. Тут старая цыпа на полу дотянулась до меня через дерущихся визжащих мявок и схватила за ногер, все еще вопя, так как я стоял нетвердо, я здорово грохнулся среди луж молока и визжащих кошек, а старая треска принялась колотить меня кулаками по фасу /оба мы были на полу/, крича: "Бейте его, лупите, вырвите ему когти, этому ядовитому гаду" — это она обращалась к кошкам, и тут, будто повинуясь старой цыпе, пара кошек набросилась на меня, царапаясь как бешеные. Тут уж и я обезумел, братцы, и стал отбиваться, но олд-баббушка с криком: "Гад, не тронь моих кисок!" вцепилась мне в лицо. Тут я заорал: "Ах ты, поганый мешок с костями!", размахнулся той серебрянной статуэткой и здорово треснул ей по башке, и она заткнулась вэри хор-рошо.
Как только я поднялся с полу, среди рычащих котов и кошек, я услышал вдали звук полицейской сирены, и тут меня осенило, что старая треска, кошатница, звякала ментам, когда я думал, что она говорит со своими мяв-ками, видно она что-то заподозрила еще когда я звонил в дверь, будто прося о помощи. Итак, услышав этот жуткий шум авто с роззами, я бросился к парадной двери, где потерял время, открывая всякие замки, цепи, засовы и прочие защитные приспособления. Наконец я ее открыл, и на пороге стоял никто иной, как Дим, а два других так называемых другера уже удирали. "Бежим, — крикнул я Диму, — роззы идут!" Дим ответил: "Оставайся, встретишь их, хах-хах-хах!" Я успел усечь, что он держит свою цепь, и он размахнулся и ловко хлестнул меня прямо по векам: глазеры я успел зажмурить. Я взвыл, пытаясь что-нибудь увидеть через эту жуткую, режущую боль, а Дим сказал: "Мне не понравилось, что ты мне тогда сделал, старый другер. Со мной так не поступают, братец". И я услышал, как его тяжелые сапожища затопали прочь, а он все хохотал: "хах-хах-хах!" в темноте. Через пару секунд я услышал, как фургон с ментами подкатил с противным пронзительным воем, замиравшим, будто подыхающий бешеный зверь. Я тоже выл и метался, здорово стукаясь башкой о стены холла, плотно зажмурив глазеры, с которых что-то текло, и боль была страшная. И пока я так метался в холле наощупь, вошли мильтоны. Я, конечно, не мог их видеть, но услышав запах этих ублюдков под самым носом и почувствовал, как они грубо схватили меня и, скрутив рукеры за спину, вывели наружу. Я слышал голос мента из комнаты, откуда я вышел, с этими котами и кошками: "Здорово избита, но дышит", и все это под громкое мяуканье.