Хатавей уставился на руку в перчатке, но она была такая толстая и тяжелая, что он не чувствовал, дрожит она или нет. Его бледное осунувшееся лицо сморщилось.
– Где это мы?
– У черта на рогах.
Они стояли посреди изрытой, изъеденной веками метеорной равнины, которая простиралась вдаль и пропадала в безмолвном иссиня-черном пространстве в россыпи звезд. Над головой стояло солнце; от черноты и звезд вокруг мутило.
– Если мы отправимся в противоположных направлениях, Щелкунчик Хатавей, мы пожмем друг другу руки на той стороне этой скалы через два часа. – Марнаган встряхнул своей копной запорошенных пылью рыжих волос. – А я обещал парням на Лунной базе, что уж на этот раз я схвачу этого Гюнтера!
Его голос прервался, и заговорила тишина.
Хатавей почувствовал, как его сердце медленно перекачивает горячую кровь.
– Я проверил свой кислород, Ирландец, дышать осталось шестьдесят минут.
Тишина оборвала и это высказывание. На острых метеорных камнях Хатавей заметил месиво из внутренностей радиостанции, разлетевшееся вдребезги крошево из провианта. Им еще повезло, что они уцелели. А может, смерть от удушья была бы предпочтительнее?.. Шестьдесят минут?
Они стояли, уставившись друг на друга.
– Чертов метеор! – выпалил Марнаган.
Хатавей ухватился за всплывшую идею, кое-что припоминая, и высказался вслух:
– Этот метеор был кем-то запущен, Ирландец. Я его сфотографировал. Я смотрел на него в упор, когда он полетел в нас, и он был раскален, словно кочерга. Космические метеоры никогда не разогреваются и не светятся. Если нужны доказательства, так они у меня на пленке.
Квадратная физиономия Марнагана скривилась.
– Нам сейчас не доказательства нужны, Щелкунчик. А кислород. И еда. А потом – чтобы как-нибудь вернуться на Землю.
Хатавей продолжал размышлять вслух:
– Это дело рук Гюнтера. Он где-то рядом. Хохочет, наверное, до колик, как он нас прищучил. О господи, это будет сногсшибательная новость, если мы доберемся до Земли. Ирландец Марнаган из Межпланетного патруля, временно профнепригодный из-за пирата по имени Гюнтер, чью грязную личину никто никогда не видел, наконец восторжествовал. Цветные фотографии на месте происшествия сделал Щелкунчик Хатавей. Пусть компания «Космические фильмы» обратит внимание.
Они быстро направились по щербатой каменистой равнине к костлявому металлическому хребту. Они глядели в оба. Смотреть, правда, было не на что, но это было лучше, чем стоять и ждать.
Марнаган сказал:
– Мы на краю пропасти, и у нас ни одной зацепки, кроме твоих подозрений, что это не несчастный случай. У нас пятьдесят минут, чтобы доказать твою правоту. После этого, не важно, прав ты или нет, ты станешь самым живописным недвижимым бездыханным гением в «Космических фильмах». Но ты говори, выговаривайся, Щелкунчик. В такие моменты нам всем нужны слова, любые слова, слетающие с наших уст. У тебя есть камера, сенсация. Говори о ней. Что касается меня… – Он поморщил свое лоснящееся, раскрасневшееся лицо. – Выживание – мое хобби. А такую вот двухгрошовую смерть я не заказывал.
Щелкунчик кивнул:
– Гюнтер знает, что тебе не по нутру умирать такой смертью, Ирландец. Как это ни обидно. Наверное, поэтому он задумал метеор и крушение.
Марнаган промолчал, но уголки его мясистых губ резко опустились, а зеленые глаза загорелись.
Они оба остановились.
– Вот те на! – вырвалось у Щелкунчика.
– Что такое! – сморгнул Марнаган. – Ты это почувствовал?
Внезапно Хатавей ощутил, как его тело обмякло, стало неосязаемым, как шепот, бесплотным, безруким, безногим.
– Ирландец! Мы стали невесомыми, как только перевалили через гряду!
Они побежали назад.
– Попробуем еще разок!
Они попробовали. Покосились друг на друга. Произошло то же самое.
– Тяготение не может так себя вести, Щелкунчик.
– Это ты мне говоришь? Оно искусственное. И что самое главное, это Гюнтер! Неудивительно, что мы так быстро грохнулись. Нас притянула супергравитация. Гюнтер пойдет на что угодно, чтобы… Я сказал «на что угодно»?
Хатавей инстинктивно отскочил. Его глаза расширились, и рука поднялась, нанося удары. За вершиной холмистого хребта выстроилась вереница несусветных кошмаров. Исчадия Франкенштейна. Исполинские багровые чудища на бесчисленных лапах, с ощеренными челюстями, черно-коричневые твари, трубчатые и мясистые, белыми ядовитыми кнутами рассекали воздух. Клыки отражали белый звездный свет.
Хатавей закричал и бросился наутек. Марнаган – следом, вперевалку. Его прошиб холодный пот. Гигантские создания, кто вразвалочку, кто, извиваясь, ползком, преследовали его. Вспышка света. Это Марнаган выстрелил из протонного ружья. Затем в своих наушниках Хатавей услышал изумленный стон Ирландца. Выстрел не причинил монстрам ни малейшего вреда.
– Ирландец! – Хатавей перемахнул через кряж, сполз по склону в сторону небольшой пещеры. – Сюда, браток!
Хатавей успел залезть первым. Стонущий Марнаган – за ним.
– Они слишком большие. Им тут нас не достать! – выпалил Хатавей, пока Марнаган втискивал свой двухсотпятидесятифунтовый корпус. Инстинктивно Хатавей добавил: – Астероидные чудовища! Моя камера! Какой кадр!
– К чертям твою чертову камеру! – гаркнул Марнаган. – Они еще чего доброго нагрянут сюда!
– У тебя же ружье!
– У них непробиваемые шкуры. Что толку. Аааа! Какая погоня, а, Щелкунчик?
– Да уж. Ты наслаждался каждым ее мгновением!
– Именно. – Ирландец оскалил белый неровный зубной ряд. – Как нам теперь быть с этими незваными гостями у нас на крылечке?
– Дай-ка подумать…
– Времени хоть отбавляй, браток. Аж целых сорок минут, если быть точным.
Они сидели, глазея на монстров с целую минуту. Хатавею стало вдруг смешно. Он и сам не знал от чего. Может, из-за этих зверюг, может, из-за Гюнтера, а может…
– Какого из них выбираешь? – непринужденно спросил Ирландец. – Красного или синего?
Хатавей нервно хохотнул:
– Розовенького с желтыми манжетами… Боже праведный, ты добился того, что я шучу перед лицом смерти.
– Отец меня учил: не переставай смеяться, и ирландская удача улыбнется тебе.
Фотографа это не воодушевило.
– Я по происхождению англо-швед, – заметил он.
Марнаган недовольно заерзал:
– Ты ничего не делаешь, только сидишь, как мальчонка, запертый в платяном шкафу. Лучше щелкни меня в профиль на фоне этих зверушек.
Хатавей без энтузиазма похлопал по камере.
– А что толку? Ну, отсниму я эту пленку. Кто ее увидит?
– Тогда мы ее проявим для себя, пока из-за холма к нам на выручку не прискачет кавалерия США!
Хатавей фыркнул:
– Кавалерия США!
Марнаган картинно поднял протонное ружье.
– Щелкни меня в этой позе, – сказал он. – Я же платил тебе жалованье за то, чтобы ты бегал и фотографировал, когда, как мы надеялись, я захвачу Гюнтера. А теперь ты можешь для истории запечатлеть мои переговоры с этими эльфами.
Марнаган никого не обманывал. Хатавей знал, что вся его пустопорожняя болтовня всего лишь прикрывала молниеносную отчаянную работу мысли внутри черепа под рыжей шевелюрой. Хатавей тоже участвовал в этой болтовне, но его мозг работал быстрее стрекочущей камеры, наведенной на Марнагана с бесполезным ружьем, направленным на зверье.
Монтаж. Марнаган сидит, болтая с монстрами. Марнаган улыбается на камеру. Марнаган в профиль. Марнаган помрачнел без особых усилий. Крупным планом – жуткая дыра, в которую они свалились. Хатавей делал все снимки молча. Никто никого не вводил в заблуждение этим фотографированием. Смерть была близка, и лица у них лоснились от пота, губы пересохли, в желудках похолодело.
Когда Щелкунчик закончил съемку, Ирландец сел, чтобы сберечь кислород, и тут же стал расходовать его, споря о Гюнтере. Хатавей откликнулся:
– Это Гюнтер заманил нас сюда как пить дать! Перемена в гравитации на холме доказывает это, Ирландец. Гюнтеру не хватает людей. И как он поступает? Строит базу-астероид, чтобы притягивать корабли. Боевые действия в космосе еще далеки от совершенства. Пушки в космосе плохо наводятся. Траектории на больших дистанциях ненадежны. Так какое же лучшее оружие, которое обходится без потерь дорогостоящих и редких кораблей и не требует большого личного состава? Супергравитация и парочка без промаха запущенных метеоров. Сплошная экономия. Этот треклятый железный камешек – отличное прикрытие. Из него Гюнтер наносит удары, оставаясь незаметным. Корабли просто разбиваются. И все дела. Отличная комбинация – одни тузы.
Марнаган буркнул:
– Где же этот урод?
– Ему нет нужды появляться, Ирландец. Он послал вот… этих. – Хатавей кивнул на бестий. – Те, кто терпит крушение, погибают от нехватки кислорода, от голода, от увечий, полученных при падении. Если кто-то выживает, ими занимаются зверушки. И, кажется, будто за все ответственна Природа-мать. Видишь, как тонко продумана атака? С виду гибель в результате несчастного случая, а не убийство, если Патруль приземлится и найдет нас. Никаких оснований для излишних расследований.
– Где же его база?
Щелкунчик пожал плечами:
– Еще сомневаешься? Ладно. Смотри.
Он постучал по камере, и на ладонь в перчатке выскочила кассета. Он взял ее, улыбаясь, и вытянул пленку во всю двадцатидюймовую длину, держа на свету, пока она проявлялась. Это было одним из его лучших изобретений. Самопроявляющаяся пленка. Первая засветка попадала на поверхность пленки и уничтожала одно химическое вещество, оставляя отпечатки. Вторая засветка просто закрепляла изображение. Глазом моргнуть не успеешь.
Вставив язычок пленки в просмотровое микроустройство в основании камеры, Щелкунчик передал ее Ирландцу.
– Смотри.
Марнаган приставил устройство к стеклу скафандра и прищурился:
– Ну, Щелкунчик, что за дрянную пленку ты изобрел?
– Гмм?