– Ха! – явственно хохотнул мистер Кроссли.
Неожиданно заговорило радио:
– Кроссли?
– У аппарата, – ответил Кроссли.
– Говорит Президент, Кроссли. – Голос звучал резко, и атмосфера в кабине корабля весьма накалилась. – Поворачивайте обратно, во имя здравого смысла. Что вы затеяли? А не то я конфискую вашу компанию!
– Дело не терпит отлагательств, господин Президент. Мы бились над этим многие месяцы. Тройственный Союз ни за что не признается в том, что прилаживает к Европе фашистский скелет. Мы не можем доказать, что они этим занимаются, но слухи циркулируют, знаете ли. Мы должны играть в открытую. Ждать больше нельзя. Извините, я должен действовать в одиночку. Операторы бомбометания?
Три тысячи голосов: «Готовы!»
– Кроссли!!! – закричал Президент.
– Под нами Вена! – Кроссли взмахнул рукой. – Приступить к бомбометанию!
Три тысячи голосов:
– Бомбы сброшены!
Президент:
– Кроссли!!!
– Бум! – откликнулся Кроссли.
Из прозрачного прохладного летнего воздуха посыпались розовые конфетти. Тонны и тонны завихренных конфетти! Целые бомбовые отсеки, набитые конфетти. Три тысячи бомбовых нагрузок, состоящих из очень розовых, тончайших конфетти!
– Подумать только, – задумчиво проговорил Кроссли, ложась на обратный курс, – подумать только, что весь замысел обязан своим рождением просыпанному на ковер пеплу! Йо-хо-хо!
Президент Соединенных Штатов потрясал кулаками:
– Вы разбомбили их!
Кроссли зевнул.
– Закон не запрещает сброс бумажных отходов, – тихо сказал он.
– Вы совершили налет на граждан Тройственного Союза!
– Никто не пострадал, – невозмутимо сказал Кроссли. – Ничего не взорвалось, никто не получил синяков, никто не умер. Разве хоть кому-нибудь конфетти попало в глаз? Ответ отрицательный. Нет – слово из трех букв.
Кроссли закурил сигарету.
– Пятьдесят тысяч фрау-домохозяек и сто тысяч ребятишек расчистили тротуары. Мужчины выстроились в длиннющие очереди в венских бюро по трудоустройству за вакансиями подметальщиков улиц. Но вот ведь незадача с этими дьявольскими конфетти! Все дело в их электрической и химической пропитке. Стоит рукам человека прикоснуться к ним, как они исчезают! А потом появляются опять, когда поблизости нет людей. От метлы мало толку. Если взвихрить конфетти, то они скачут, как блошки или прыгающие бобы. Очень чувствительные штучки. Осмелюсь предположить, на очистку Вены уйдет много недель. Вот что я сделал с Тройственным Союзом. Всемирная Организация запрещает нападение. Разве это было нападением, сэр? Конфетти на ветру? Гм?
– Всемирная Организация запрещает войну! – гаркнул Президент.
– Это не война. – Кроссли подался вперед, напряженно постукивая по столу. – Допустим, мы будем сбрасывать конфетти ежедневно, заставляя народонаселение Тройственного Союза триста шестьдесят пять дней в году выщипывать и прочесывать свои лужайки. А ведь мы способны и на кое-что другое, господин Президент. Мелкие, доводящие до исступления пакости. Только представьте, господин Президент!
Президент дал волю своему воображению. Ненадолго. Потом его губы медленно растянулись в улыбке.
В провинции Брюгер Тройственного Союза выдался погожий денек. Синело утреннее небо, и очаровательно белели облака. А на волнистых зеленых холмах раскинулся пикник – тысячи брошенных бумажных салфеток, сотни хлебных горбушек, корочек, открывалок, жестянок из-под сардин, оброненных яиц и скомканных картонок. Пикник, подобно реке из тысяч притоков, наводнил холмистые парки. Мальчуган, пробегавший по лощине, задержался, чтобы избавиться от недопереваренного обеда.
Смех. Бульканье винных бутылок! Пение!
Президент Соединенных Штатов и мистер Кроссли звякнули бокалами, возглавляя пикник, залпом выпили, вновь наполнили бокалы, выпили снова. Остальные улюлюкали, визжали от восторга, играли в догонялки, швырялись бутылками!
А на двадцати тысячах других холмов Тройственного Союза приземлились двадцать тысяч малолитражных семейных кораблей. И разразились еще двадцать тысяч пикников. Шестьдесят тысяч хорошенько скомканных салфеток были отброшены после того, как ими вытерли рот! Были разбросаны сто тысяч раскрошенных яичных скорлупок! Шестьдесят тысяч блестящих консервных банок из-под супа остались сверкать на солнышке. Триста миллионов муравьев радостно бросились им навстречу. И еще тридцать миллионов граждан Большого Брюгера вытаращились на вторжение, не зная, что предпринять и куда катится мир?
К вечеру последний мальчонка освободился от противного содержимого своего желудка, последняя девчушка взвизгнула от жгучего ядовитого плюща, последняя сардинка прибыла по месту назначения, последняя пивная бутылка оставила после себя пенистый вакуум.
Улетая в ночь, американские интервенты исторгли боевой клич, который весьма напоминал отрыжку, и, скорее всего, таковым и был.
Генерал Краусс, личный представитель Брюга, новоиспеченный полудиктатор Европы, кричал из телевизора:
– Мистер Президент! Внушающие доверие свидетели наблюдали, как вы, именно вы облупили яйцо и скорлупку за скорлупкой выбросили под вековую липу!
Кроссли и Президент находились в святая святых Белого дома. Президент говорил:
– Краусс, законы о мире гласят, что ни одна страна не имеет права производить вооружение для убийства населения либо нанесения увечий оному, или уничтожения имущества другой страны. Следовательно, мы не в силах напасть на вас. В то время как вы тайно производите вооружения…
– Вы не можете этого доказать!
– …производите вооружения, – сурово повторил Президент. – Соответственно нам ничего не остается, кроме как применять оружие, вовсе не являющееся таковым. Мы ничего не разрушили и никого не убили.
– А-а-а!!! – Глаза Краусса сверкнули на экране. Его лицо исчезло. На смену ему пришло другое изображение – зеленая лужайка. За кадром раздавались каркающие комментарии Краусса. – Имуществу Большого Брюгера нанесен ущерб! Послушайте! Приблизительная оценка! На вашем пикнике были затоптаны шестьдесят пять тысяч муравьев, мелких и крупных, черных и рыжих, кусачих и некусачих!
Изображение погасло, уступив место другой картинке.
– Внемлите! Десять миллионов травинок. Приблизительно. Десять миллионов вытоптано и раздавлено. Две тысячи прекрасных цветов. Вырвано с корнем!
– Это по недосмотру, – извинился Кроссли. – Дети расшалились.
– Две тысячи цветов, – свирепо повторил Краусс. – С корнем!
Крауссу понадобилось время, чтобы совладать с собой. Он прокашлялся и продолжал:
– Около тридцати миллиардов атомных частиц древесины содраны взрослыми с платанов, дубов, вязов и лип Большого Брюгера во время игры в догонялки. И!.. шестьдесят миллионов частиц содраны с заборов Большого Брюгера молодыми мужчинами, удиравшими от разъяренных быков Большого Брюгера. И! И… – Его голос громыхал. Изображение снова погасло, и появилась весьма любопытная сценка. – И шестнадцать тысяч кубических футов первоклассного, первосортного лесного мха было раздавлено, изуродовано и приведено в негодность молодыми любовниками, уединившимися в чаще леса! Вот доказательства! Это – война!
Первые воздушные корабли Тройственного Союза пролетели над Нью-Йорком спустя неделю. Из их чрева выплыли желтые коробочки на парашютиках.
Кроссли, отдыхая в своем саду, занимался придумыванием новых методов противодействия противнику, как вдруг с изумлением увидел одно такое устройство, зависшее у кирпичной садовой стенки.
– Бомба! – закричал он и запрыгнул в дом, раскаиваясь в им же развязанной адской войне.
Его жена Эдит выглянула из заднего окна.
– О-о, возвращайся, – сказала она. – Это всего лишь радио.
Они прислушались. Музыка. Блюз.
– Из Безумных сороковых годов, когда я носила косички, – сказала Эдит.
– Гм, – пробурчал Кроссли.
Так называемая музыка – «бл-ю-у-у-з» – в исполнении дамочки, страдающей оттого, что «сходит с ума по нему, скучает без него, не знает радости, если его нет рядом»[5].
– Любопытно, – сказал Кроссли.
– Да, – согласилась она.
Песня закончилась. Они ждали.
– И это все, что оно играет? – недоуменно спросила Эдит. – Здесь нет никакой шкалы, чтобы сменить запись.
– Ох-ох, – сказал Кроссли и закрыл глаза. – Кажется, я догадываюсь…
Песня закончилась и началась в третий раз.
– Этого я и ожидал, – сказал Кроссли. – Ну-ка, помоги мне.
Песня плавно перешла в четвертое, пятое, шестое исполнение, пока они пытались ткнуть чем-нибудь в болтающуюся в воздухе машинку, а она упархивала от них, как птичка-колибри.
– Радарные датчики, – изумился Кроссли, отказываясь от этой затеи. – Вот черт!
Эдит прикрыла уши ладонями.
– О, Чарльз, – сказала она.
Они зашли в дом и плотно захлопнули дверь, а окна – еще плотнее. Музыка все равно просачивалась.
После ужина Кроссли посмотрел на Эдит и спросил:
– Сколько у тебя?
Она посчитала на пальцах.
– Следующий раз будет сто тринадцатым, – сказала она.
– У меня столько же, – сказал он, протягивая ей ватные затычки для ушей.
В тот вечер он лихорадочно работал. Он задумывал военные действия с применением конфетти, недействующих тюбиков зубной пасты, химического вещества, от которого бритвы затуплялись после первого же бритья, и, гм, ну-ка, что тут у нас еще…
Его двенадцатилетний отпрыск делал уроки в соседней комнате.
– Совершенно не обращает внимания на эту кошмарную музыку, – восхищался Кроссли. – Дети – это просто чудо. В любом бедламе могут сосредоточиться. – Он подкрался к сыну и заглянул через его плечо.
Мальчик писал сочинение:
«Эдгар По написал «Бочонок амонтильядо», «Маску красной смерти» и «Я схожу с ума по нему, скучаю без него, не знаю радости, если его нет рядом»…
– Блюз, – сказал Кроссли. Он обернулся. – Эдит! Укладывай чемоданы. Мы уезжаем!
Они забрались в семейный вертолет. Как только вертолет взлетел, младший сын Кроссли сказал, глядя вниз на музыкальный ящичек в саду: