– Джонс нас обвенчает, правда, Джонси, старина? Ты будешь пастором, ладно, Джонси?
– Ладно, ладно.
– Вот молодец, – сказал Комфорт. – Ты слышал, Уильямс?
– Слышал. Заткнись и заваливайся спать. Я выйду за тебя. Утром.
– Честное слово?
Его голос прозвучал тонко и жалобно.
– Да! Честное слово!
– Ибо ты нужен мне, Вилли. О-о, как ты мне нужен. Я так боюсь!
– Да, конечно, я знаю. Спи. Устал я. Устал.
Они закрыли глаза и лежали на холодном песке.
– Сладких снов, – сказал Джонс.
Леонард Дуглас[7]Состязание в любви
– Он высокий, – сказала семнадцатилетняя Мэг.
– Он очень смуглый, – сказала почти восемнадцатилетняя Мэри.
– Он хорош собой.
– И придет сегодня вечером… именно сегодня вечером… к нам на свидание.
– С вами, с обеими? – вскрикнул отец. Он всегда вскрикивал. После двадцати лет, прожитых в браке, и семнадцати лет с дочерьми такая тональность голоса стала для него естественной. – С вами, с обеими? – снова вскрикнул он.
– С нами, с обеими, – подтвердила Мэг.
– С обеими, – повторила Мэри, улыбаясь поданному на ужин стейку.
– Я не голодна, – призналась Мэг.
– Я тоже, – сказала Мэри.
– Это мясо, – прокричал отец, – стоит полтора доллара за фунт! С этой самой минуты – вы голодны.
Дочери молча принялись за еду, раскачиваясь на стульях.
– Перестаньте качаться на стульях! – возопил отец.
Они уставились на дверь.
– Хватит пялиться на дверь, – сказал отец, – а не то повыкалываете себе вилками глаза.
– Он высокий, – сказала Мэг.
– Он весьма смуглый, – сказала Мэри.
– Он хорош собой, – сообщил папа маме, когда она вошла в комнату из кухни. – Превышает ли по весне количество умопомешательств среди женщин другие времена года?
– К июню психушки уже переполнены.
– С четырех часов пополудни эта парочка слоняется по комнате в кататоническом ступоре, – сказал отец. – Кажется, юного джентльмена, который пожалует к нам вечером, они собираются делить, как именинный пирог. Ощущение такое, будто я попал на мясокомбинат за миг до того, как бессловесную тварь огреют по башке и поделят между двумя соперничающими сторонами. Этот мальчик хотя бы догадывается, во что он вляпался?
– Мальчики предупреждают друг друга, – сказала мама, – насколько я помню.
– Мне это не помогло, – признался отец. – В семнадцать лет ты идиот. В восемнадцать – дебил. В двадцать – дорастаешь до уровня болвана. К двадцати пяти – олух. К тридцати – бестолочь. И только сейчас, в славном сорокалетнем возрасте я – не что иное, как недоумок. А посему сердце мое обливается кровью за бычка, прибывающего к нам вечером на заклание ради древних церемониалов инков.
– О, не будь так кровожаден, – сказала мама.
– Они не способны воспринимать английский, на котором я к ним обращаюсь, – сказал отец. – Как об стенку горох. На них действует лишь несколько слов. Смотри! – Он придвинулся к дочерям, которые сидели с отсутствующими взглядами и грезили наяву с ножами и вилками в руках.
– Любовь, – промолвил папа.
Девочки встрепенулись.
– Романтические чувства, – сказал папа.
Девочки снова встрепенулись.
– Июнь, – сказал папа. – Свадьба.
Девочек охватила легкая дрожь.
– А теперь, – попросил папа, – пожалуйста, передайте мне подливку.
– Добрый вечер, – сказал папа, стоя у двери в переднюю.
– Здравствуйте, – сказал высокий, смуглый, приятной наружности парень. – Я Боб Джонс.
– Редкостное имя, – вполголоса сказал отец. – Заходите, мистер Джонс. Девочки наверху обмениваются платьями, чтобы произвести на вас впечатление.
– Благодарю, – сказал Боб Джонс, заходя в дом и возвышаясь над папой.
– До чего же ты крупногабаритный, – заметил папа. – Как же ты этого достиг? Видать, поднимал пульмановские вагоны с одномесячного возраста?
– Ну, нет, – сказал Боб Джонс, пожав руку папе, от чего тот принялся приплясывать, как шотландец, пока не избавился от рукопожатия. На папином лице застыла маска ужаса, когда он повернулся и повел бычка на приветливо разукрашенную бойню.
– Присаживайся, сынок, – сказал папа. – Только не на этот стул. Это современный стул, рассчитанный всего на одного человека. Не садись туда, а садись куда-нибудь еще. С какой из девочек у тебя свидание?
– Они еще не решили, – сказал Боб Джонс, улыбаясь.
– Разве от тебя ничего не зависит, мальчик мой? Встань на защиту своих прав!
– У меня есть предпочтение, но, откровенно говоря, сэр, я побаиваюсь говорить об этом в открытую, – признался Джонс. – Как бы не дошло до смертоубийства.
– Ногти и пилки для ногтей, – сказал папа. – Жуткая смерть. Ладно, позволь дать тебе небольшой совет. Но прежде всего чего бы ты хотел отведать в свой прощальный ужин? Чем тебя угостить? Сэндвич, фрукты, сигарету, повязку на глаза?
– Чего-нибудь из фруктов.
И Боб Джонс сграбастал пригоршню персиков с кофейного столика и отправил их в свою печь, а папа тем временем пытался перевести дух.
– Что касается моего совета, – папа прикрыл рот, – Мэг симпатичнее, а Мэри с характером. Шансы равны. И та, и другая будет хорошей женой, Боб.
– Э-э, не торопите меня!
– Я и не тороплю. Все обдумай. На этой неделе. Но скажи, каким образом девочки собираются решить, кому из них ты достанешься?
– Тестированием.
– Тестированием?!
– Знаете, это что-то вроде письменного и устного экзамена, как в школе.
– Боже милостивый. Никогда о таком не слыхивал!
– Он довольно замысловатый. Я как на иголках.
– И ты собираешься такое терпеть?
– Видите ли, сэр, мы все понемногу учили психологию и хотим, чтобы все было по-научному. В конце концов, кому захочется, чтобы поклонник баскетбола сошелся с баскетболоненавистником?
– Трудно поверить в такое, если призадуматься.
– Вот именно, – серьезно сказал Боб Джонс. – Так что они проэкзаменуют меня и друг друга, а я проэкзаменую их, и мы сами всё решим.
– Вот те на! – изумленно воскликнул папа.
– А вы… гм… – молодой человек замялся, – не знаете, сэр, какие вопросы они будут задавать? Может, вы обсуждали их за столом?
– Боб, это уже похоже на шпаргалку, не так ли, если я тебе скажу?
– Да. – Он нервически засмеялся. – Пожалуй, что так.
И он в два присеста поглотил еще один персик.
– Но, откровенно говоря, – сказал папа, – я ничего не видел и не слышал. Ведьмы варили свой яд в уединении. В любой момент они спустятся сюда со своими перстнями а ля Борджиа. Скушай еще один персик, Боб.
– Да, если можно, – сказал Боб Джонс.
По дому пробежала зловещая дрожь.
– Если бы мы жили в Калифорнии, – сказал папа, – я бы подумал, что в океане сдвинулся разлом, сотрясается земля. Но так как мы в Иллинойсе, это означает, что Мэг и Мэри спускаются по лестнице.
Так оно и было.
– Боб! – закричали они разом в дверях и тут же умолкли, словно пальнули из последней пушки и остались на войне без боеприпасов. Они уставились на отца, на Боба Джонса, потом друг на друга.
– Я, пожалуй, пойду прогуляюсь по саду, – сказал папа.
Девочки растерялись.
– Я хотел сказать, по кварталу, – сказал папа. – А может, вы хотите, чтобы я остался в качестве арбитра?
– Поступай как хочешь, – сказали девочки.
Папа поспешил проскочить мимо Боба Джонса во избежание его рукопожатия.
Вернувшись с прогулки, он обнаружил в гостиной маму.
– Как идет экзамен на любовь? – поинтересовался он.
– Они сидят в саду под фонарем и почти не разговаривают, – доложила мама. – Вроде как приглядываются друг к другу.
– Может, мне подслушать немного?
– О нет, не надо. Так нечестно.
– Моя дражайшая жена, не так уж часто в жизни выпадает шанс присутствовать при таком сенсационном природном феномене, как этот. Я не добрался ни до Парикутина, ни до Кракатау. Я, скорее всего, не увижу Большого Каньона, но когда расщепление атомного ядра происходит прямо у тебя в саду, то самое время выйти и посмотреть на дымок. Я буду очень осторожен.
Он зашел в затемненную кухню и стал прислушиваться.
– Ладно, – сказала Мэг в саду. – Сколько тебе лет?
– Ему восемнадцать, глупенькая, – сказала Мэри.
– Что тебе больше нравится: баскетбол, бейсбол, танцы, плавание или джай-алай?
– Нет, нет, – запротестовала Мэри. – Виды спорта – в одну сторону, а развлечения – в другую, не смешиваем! Все знают, что, если смешать спорт с остальным, парень скажет, что любит бейсбол, и всё. Нужно спрашивать так: что ты любишь, ходить на танцы или на шоу? Так как, Боб?
– Танцы, – сказал Боб.
Обе девочки взвизгнули и сделали пометки в своих карточках с баллами.
«Дипломат, – подумал папа, – истинный дипломат».
– Что тебе нравится: плавание или теннис? – спросила Мэри.
– Плавание.
Девочки опять взвизгнули.
– Гений, – пробормотал папа.
Девочки суетились вокруг Боба Джонса, как две сороки, вьющие гнездо. Что ему нравится, пиво или мороженое? Вечерние свидания по субботам или по пятницам; постоянные или попеременные? Какого он роста? Что он предпочитает, английский или историю? Занятия спортом или вечеринки? Боб Джонс заерзал и стал озираться по сторонам. Карандаши скрипели, листки переворачивались, баллы складывались или не складывались.
Папа собирался было покинуть горячую точку, как дверной звонок протренькал известную мелодию (на слова «бритье и стрижка – четвертак»), и в тот же миг, едва он отворил дверь, в дом впорхнула Пери Ларсен, вопиюще яркая блондинка, миловидная, подвижная и глазастая. Посмотришь на нее и словно видишь море в солнечный денек, неугомонное, непоседливое, живое.
– А вот и я! – зычно возвестила она.