– В самом деле, – сказал папа.
– Я пришла вершить суд, – сказала Пери.
– Ты шутишь!
– Нисколько. Мэг и Мэри позвонили мне и сказали, что не доверяют друг другу сложение баллов, поэтому они попросили меня прийти. Джонс тут?
– Джонс – гора в саду, вокруг которой суетится парочка дятлов.
– Бедный Джонс. Вот потеха-то!
Пери юркнула мимо него и направилась на кухню. Хлопнула задняя дверь.
Папа стоял, держась за подбородок, вспоминая, как она выглядит на бегу. Он повернулся к маме.
– Меня охватило глубокое чувство печали, – сказал он. – Назревает трагедия. Море слез, плач, вырванные волосы.
– «Медея»? – спросила мама.
– Или «Грозовой перевал», бог его знает. Ты когда-нибудь присматривалась к Пери Ларсен? А я присматривался. Это крах. Мэг хороша собой. Мэри с характером. У Пери есть и то, и другое. И мозги в придачу, насколько я помню результаты ее академической успеваемости. И все это в одном флаконе. Дай срок – и буря грянет.
И она не заставила себя ждать. В саду разразился великий шум и переполох. Девичьи голоса пронзительно возмущались. Баллы складывались и вычитывались, делились и выводились из алгебраических формул. Папа застыл посреди гостиной, переводя вопли для мамы.
– Вот Пери говорит, что по баллам Боба Джонса должна заполучить Мэри.
Кто-то зарыдал.
– Это Мэг рыдает, если ты не в курсе.
– О боже! – вырвалось у мамы.
– Внимание! Ситуация меняется, – сказал папа, выдвигаясь на кухню. – Оп-ля! Пери говорит, что она ошиблась в сложении. По результатам футбола, хоккея и пива получается, что Боба Джонса забирает Мэг.
Из сада донеслось стенание раненой львицы.
– Это уже другая дочь, – подсказал папа. – Принимает муравьиный яд, не сходя с места.
– Постойте-ка! – произнес некий голос.
– Постойте-ка! – Папа поднял руку, наказав гостиной и всем до единого стульям помалкивать.
– Заново сверку делают? – спросила мама.
– Именно, – сказал папа.
– Пери Ларсен говорит, что оба подсчета дают равный результат. Так что Боб пойдет на свидание с ними с обеими, – сказал папа.
– Нет!
– Да!
Раздался и стих громоподобный ропот. Рев угодившего в капкан медведя.
– Это Боб Джонс, – сказал папа.
– Подойди-ка, взгляни на его физиономию, – предложила мама.
– Ох, уж эта Пери Ларсен, у меня такое ощущение, что она…
Дверь распахнулась настежь, и внутрь ворвались Мэг и Мэри, размахивая листками бумаги.
– Папа, сложи сам и скажи, подведи итог. Выручай нас, папочка, пожалуйста!
– Ладно, ладно!
Он посмотрел на дверь. Боб Джонс и Пери Ларсен остались в саду, наедине. Он откашлялся и закрыл глаза. Затем взялся за карандаш.
– Шли бы вы в сад, пока я разбираюсь с этим, и…
– Мы подождем, папа.
– Но вы должны…
– Мы подождем, пока ты складываешь.
– Но…
– Ну, папа!
– Хорошо, хорошо! Посмотрим. Два балла за футбол. Два за пиво-воды. Так, посмотрим…
Он поработал с минуту, пока обе дочки тянули его за локти. В саду воцарилось подозрительное молчание. Он все поднимал глаза, откашливался, делая мелкие ошибки. Наконец задняя дверь отворилась, и, улыбаясь, Пери Ларсен прошла по дому.
– Как продвигается дело? – спросила она.
– Медленно, – сказал папа, – а может, быстро. Это как посмотреть.
– Я тут вспомнила, что у меня осталась работа по дому. Привет! Я побежала! – сказала Пери и пулей вылетела в переднюю дверь.
– Пери, вернись! – закричали девочки, но той и след простыл.
Задняя дверь хранила молчание. Затем, когда папа подвел окончательные итоги, дверь снова отворилась, и в дом вошла ходячая гора, глуповато моргая.
С таким видом, будто его огрели по голове, Боб Джонс проговорил:
– Что ж, было здорово, всем пока. – Он вроде как хихикнул.
– Боб, назад!
– Только что вспомнил, у меня вечером тренировка по баскетболу. Совсем из головы вылетело. Спасибо за персики, мистер Файфилд.
– Не меня надо благодарить, а их маму за то, что вырастила их как надо, – сказал папа.
Боб Джонс, словно его шарахнуло несколькими наковальнями, бродил по комнате, говоря спокойной ночи, столкнулся сам с собой и, попросив прощения, вышел за дверь. Послышалось, как он свалился со ступенек переднего крыльца, встал и засмеялся.
– Папочка! – вскричали дочки.
– Ну и… – сказала мама.
Папа вернулся к вычислениям. Ему было боязно смотреть на бледные личики дочек. Они следили, как он добавляет завершающие штрихи к подсчетам.
– Папа, – вопрошали они, – что там получилось?
– Доченьки, – сказал он, глубоко вздохнув и откидываясь на спинку стула. – Сдается мне, что Мэг получила кругленькую «баранку», а Мэри цифру сравнимой величины и происхождения. Иными словами, девочки, ни одной из вас не достался парень, который ходит как мужчина. Вы забыли присовокупить еще два пустячка.
– Что?
Он молча сходил в спальню и вернулся с маминой сумочкой. Из нее он извлек флакон духов и красную помаду.
– Вот о чем вы забыли, – сказал он. – Вы обратили внимание на лицо Боба Джонса, когда он выходил отсюда?
Они молча закивали.
– Запомните этот взгляд, – сказал папа. – Когда вы замечаете такой взгляд, это означает, что вам следовало замолчать полчаса назад. Вряд ли вы увидите мистера Джонса опять.
Девочки тихо заплакали.
– Через пятнадцать минут, – сказал папа, сверившись с часами, – у мусоросжигалки за домом состоится небольшая церемония. Вам предписывается участвовать в ней, имея при себе ваши тесты, экзаменационные билеты, контрольные и тома по психологии. Я совершу ритуал сожжения этих книг[8]. Затем мы все направимся в ближайший кинотеатр на двойной сеанс и выйдем оттуда посвежевшими с осознанием того, что завтра будет новый день и Боб Джонс вовсе не такой высоченный, смуглый и симпатичный, как нам почему-то когда-то казалось.
– Есть, сэр, – сказала Мэг.
– Есть, сэр, – сказала Мэри.
На экзаменационных листках папа начертал: Пери Ларсен – 1, команда хозяев поля – 0.
– Итак, команда, все в душ!
Девочки медленно поплелись наверх. Наверху они побежали.
Папа сел, раскурил трубку и попыхивал ею с философским видом.
– Они научатся, – сказал он.
Мама тихо кивнула.
– Тебе придется преподать им несколько уроков, – сказал папа.
Мама опять молча кивнула.
– Ну и вечерок выдался, – сказал папа.
Мама, будучи женщиной, на которую, как надеялся папа, его дочери когда-нибудь станут похожи, промолчала.
По-прежнему не проронив ни слова, мама встала, улыбаясь, подошла к папе и поцеловала его в щеку. Затем оба бесшумно, не произнося ни слова в притихшем доме, они прошагали по коридорам и комнатам, чтобы подготовиться к позднему походу в кино.
Именная пуля
Пули срубали деревца, выкашивали кустарник, дробили камень, перемалывали почву в пыль и сбивали с цветов лепестки. Потом на какое-то время пули ничего не поражали, а шелестели над землей, выискивая человеков. Без пуль день стал погожим и ослепительно-ярким, холмы зеленели, как мята, и радовали глаз.
Я обвел взглядом поле боя. Гомес, рядом со мной, выглянул и тут же юркнул в нашу с ним стрелковую ячейку.
– Дружище, – посоветовал он мне. – Нельзя же вставать в полный рост.
– Что на роду написано, то и будет, – ответил я медленно, потягивая носом воздух. – Надо будет, пуля с твоим именем и за угол свернет. Что толку прятаться.
– Помяни трех святых! – Гомес хлопнул себя по лбу. – Ты же не прогуливаешься под проливным дождем?
Я улыбнулся:
– Все знают, чем быстрее бежишь, тем больше дождинок в тебя попадает.
– Величайшее заблуждение. – Гомес закурил, чтобы успокоиться. – Бегом ты доберешься до дому, где сухо, и сбросишь мокрую одежду, пока остальные рохли бултыхаются!
– Этот вопрос стар как мир. Люди годами о нем спорят, – ответил я. – Если дождь застал тебя врасплох, то как быть: бежать или идти? Помнится, какая-то фирма, выпускающая плащи, провела эксперимент. Двое парней. Тот, кто пустился вскачь, как лошадь, промок ровно настолько же, насколько тот, который шел прогулочным шагом. И даже больше.
– Да, – мечтательно сказал Гомес, – но, согласно моей философии, если бежишь, тебе кажется, что ты не такой мокрый. Хочешь, назови это душевным подъемом.
Он смерил меня любопытствующим взглядом.
– И ты, бедолага, даже не знаешь, как уцелеть на войне.
Пули расщепили пару-тройку веток над нами. Фонтанчики пыли взвились из земли в тридцати ярдах слева от нас. Я величественно возвышался, демонстрируя свою невозмутимость.
– Если мой час пробил, я сгину.
– Это – философия безумца, – сказал Гомес смущенно и опечаленно. Посматривая искоса, он с нескрываемой тревогой обращал свои слова к небесам, к ладоням и сигарете.
– Этому незаурядному малому кажется, будто Бог записывает наши имена в большую книгу, и, когда наступает пора, где бы ты ни находился, являются люди с плетеной корзиной, чтобы тебя унести.
– Таково мое убеждение, – спокойно сказал я.
Гомес тронул меня за колено:
– Скажу тебе как можно вежливее: у тебя склад ума неисправимо безрадостного баптиста.
Он закрыл глаза, чтобы не смотреть на меня.
– Послушай, до меня доносится нежный голосок твоей матушки, которая тебе говорит: «Джо, сынок, что на роду написано, тому и быть». Ты возражаешь: «Но, мамочка, если я верну билет на самолет и самолет разобьется?» А она в ответ: «Значит, сынок, твой час еще не пробил». Ты восклицаешь: «А что, если бы я сел на этот роковой рейс?» И она терпеливо улыбается твоему милому невежеству: «Значит, твой час пробил, сыночек».
Гомес громко выдохнул:
– Видишь? С такой мамочкой ты ни в том, ни в другом случае не можешь выиграть.