Потрясенный бледный страдалец – жертва инфекции, которая вскоре прекратит его существование – широко распахнул глаза.
– Садитесь! – последовала вторая команда.
Больной – кожа да кости – задрожал. На этом сюрпризы не окончились.
– Слушайте! – раздалось третье восклицание.
– Доктор? – прошептал умирающий.
– Возможно, а может, нет, – ответил сухощавый посетитель, словно из незримого мегафона. – Ответьте мне: оцениваете ли вы свою жизнь в десять миллионов, сорок миллионов, девяносто миллионов? Во сколько?
Тот же потупленный взгляд, что и у медсестры, указал на правильность суммы.
Худощавый посетитель фыркнул:
– Ладно. – Он взглянул на табличку у постели больного. – Вам суждено умереть. Так?
– Никто мне этого не говорил! – заволновался пожилой человек.
– Чего еще ожидать от слащаво-лживых докторишек. Еще до рассвета вас упакуют в мешок и отправят по адресу «Вечность Плюс». Вас это устраивает?
– Нет, – глотнул воздуха старик, – не устраивает!
– Я изменю это. – Мрачный посетитель бросил табличку на кровать. – Я пришел к вам с предложением. Поскольку завтра вас не станет, вам бы не хотелось прожить лишних семь-десять дней?
Потрясенный этой незначительной, но тем не менее хорошей новостью, исхудалый пациент смог лишь кивнуть и пробормотать свое согласие.
– Хорошо! – Незнакомец протянул руку, чтобы взять старика за дрожащую кисть и измерить пульс. – Медленный, медленнее, совсем замедлился. – Ладно! – Он выпустил кисть. – Я пришел одарить вас дополнительно семью, может, десятью днями жизни. Не очень много, но, учитывая, что вас готовятся ночью просунуть во врата смерти, десяток дней – райское солнышко, материнское молоко. Подробности интересуют?
Пораженный старик с горящими глазами закивал в знак согласия.
– Предложение следующее. Подпишите отказ от своих банковских счетов, в том числе швейцарских, на полмиллиарда или около того. От всех, от всех без остатка! Вам не придется погрязать в залитую дождем могилу; вместо этого вы будете наслаждаться. Черт, да что там, наслаждаться – восхищаться двумястами сорока часами свежего воздуха и солнечного света. Будете дышать, вкушать драгоценную еду, что тает во рту. Получается, что-то около пятидесяти тысяч долларов за минуту. Я не силен в расчетах. Огромная сумма за одну секунду, но каждая стоит вдвое-втрое дороже этого. Да?
Глаза старика мерцали под веками, посылая неопределенные сигналы.
– В конечном счете: желаете ли вы выложить все, что вы нажили за свою жизнь, в обмен на десять тысяч дополнительных сердцебиений, избавления от спертого воздуха и выхода на свежий воздух, завтрака по утрам, перекуса в сумерках? Из тех ли вы трусов (думаю, да), что побаиваются лопат могильщиков, роющих землю? Вы отдадите мне ваше богатство, дабы обрести несколько свежих детских часов? Мммм?
Старик, запутавшийся в бесцветных простынях своей постели, посмотрел на посетителя, затем на потолок и дальше.
– Итак, – вопросил тощий, – ваш ответ?
– Нет, – выдохнул старый человек.
– Что?
– Нет! – слетел ответ вместе с запахом изо рта умирающего. И еще раз прозвучал всплеск воли. – Нет!
Худой отпрянул, как вихрь, пронесшийся над постелью.
– Так вы отказываетесь?
Больной закрыл глаза, чтобы прочитать свой некролог на веках.
– Я отказываюсь, – промолвил он.
– Не верю своим ушам!
– Так услышьте, – сказал старик.
– Никто еще не отказывался!
– Тем хуже для них.
– Вы отдаете отчет своим словам?
– Отдаю. Вполне.
– Это равносильно полному исчезновению спустя несколько часов!
– Зато с чувством собственного достоинства.
– В смерти нет достоинства.
– Мертвому, мне это будет неведомо, – прошептал старик.
– Разве вы не чувствуете холод могилы, кишащей червями?
– Я чувствую, ощущаю, сознаю, – сказал старик из-за бледной маски. – Но я не стану покупать время, – прошептал он. – Я возьму только то, что мне дано, и дано бесплатно.
– Ну что ж! – гаркнул худой незнакомец и отшатнулся от кровати.
– Что ж, – прошептал старик.
– Вы знаете, что вы только что совершили? – поинтересовался посетитель.
– Я знаю, что через несколько часов ночь падет и не рассеется, – пробормотал старик.
– Вы представляете, что вы совершили? – повторил посетитель.
– Ну, скажите, раз уж вы так настаиваете.
– Вместо дополнительных семи или десяти дней вы получите две тысячи, четыре тысячи, шесть тысяч дней!
– Что? – вытаращил глаза старик.
– Отказавшись платить, вы выиграли новую жизнь.
– Не может быть!
– Так и есть!
– Каким образом, зачем, почему? Ради бога, кто вы? Покоя! Дайте мне умереть в покое!
– Нет, я не могу, я не должен!
Старик приковал к нему свой изумленный взгляд.
– Я думал, вы – Смерть.
– Почти.
– Так, значит, вы – Жизнь?
– Возможно.
– Так которая из двух?
– И то, и другое.
– Должно быть, одно из двух. Невозможно, чтобы и то, и другое!
– Почему бы и нет? Вот вы же есть и то, и другое.
– Что я?
– Жизнь и Смерть. Смерть и Жизнь. Под вашей кожей солнечный свет. За вашими глазами – кладбище. Ночь.
– Никогда не задумывался.
– Не думайте – будьте.
– Я есть.
– Да. Вы есть. Сейчас.
– Зачем вы это делаете?
– Подобное мужество должно вознаграждаться. Вот! – Он сжал руки старика, которые немедленно заиграли, задергались, чтобы вырваться из колких пальцев худого. – Я сочетаюсь с вами. Мы сливаемся воедино. Из двух становимся одним целым. Я искал вас неделями, месяцами. Держите! Это и есть мое предложение!
Старик вскричал. Его лицо вспыхнуло, подобно солнцу.
Спустя мгновения ночная дежурная медсестра взглянула на молодого человека, не старше девятнадцати, со свежим розовым продолговатым овалом лица. Он, облокотившись об ее стол, кричал:
– Помните высокого худющего незнакомца?
– Да… – сказала медсестра.
– Знаете старика, умиравшего там?
– …да.
– Так они исчезли! – закричал молодой человек с горящими глазами и щеками. – Оба! Канун Нового года! Пойдите, взгляните!
Молодой человек побежал по коридору, зажав ладонями рот, чтобы подавить хохот.
Спустя мгновение медсестра подошла к двери палаты, где лежал старик, и заглянула внутрь.
– Испарились, – только и смогла сказать она.
Ахмед и машины забвенияПритча
С любовью и благодарностью Крису Лейну – создателю чарующих эскизов к мультфильму «Маленький Немо в Стране Сновидений», снятому на студии «Токио муви Шинша», который вызвал к жизни эту книгу.
Ночью, что пришла на смену тому дню, когда над пустыней заметили морскую чайку, Ахмедов сын Ахмед упал с верблюда и потерялся, а караван продолжал брести навстречу сумеркам.
Чайка пролетела в полдень, неизвестно откуда в никуда, возвращаясь в незримые земли, богатые, по слухам, травами и водой и не ведавшие ни о чем, кроме воды и трав, вот уже девять тысяч лет.
Глядя вверх, Ахмед спросил:
– Что ищет чайка? Здесь нет ни воды, ни травы. Куда же она летит?
Его отец ответил:
– Она заблудилась, но теперь нашла дорогу и возвращается туда, откуда прилетела, – к морю.
Чайка, крича, сделала прощальный круг.
– О, – прошептал Ахмед, – а нам суждено когда-нибудь оторваться от земли?
– Когда-нибудь, неведомо в каком году, – сказал отец. – Терпение. Научись ходить прежде, чем сядешь в седло, и поезди верхом прежде, чем научишься летать. Разве у твоего верблюда за ночь вырастут крылья?
И той ночью Ахмед до головокружения глазел на небо и считал звезды. Затем, захмелев от их свечения, он стал раскачиваться из стороны в сторону, упиваясь ночным ветром. Ошалелый, в восторге от увиденного в небесах, он потерял равновесие, упал и увяз в остывающих песках. Так, не замеченный ни отцом, ни караваном мерно вышагивающих верблюдов, он остался умирать на барханах в полуночные часы.
Когда Ахмед всплыл на поверхность дюн, отпечатки копыт, оставленные величественными дромадерами, струились на ветру, пока их полностью не заровнял шелестящий песок.
– Я умираю, – подумал Ахмед. – За что же я наказан? Мне всего лишь двенадцать. Я не припомню, чтобы за мной водились такие уж страшные прегрешения. Неужто в прошлой жизни я был злодеем, демоном незримым, разоблаченным ныне?
И тут его ступня шаркнула обо что-то, сокрытое под зыбучими песками.
Он заколебался, затем упал на колени, чтобы вонзить руки в песок, как бы пытаясь нашарить упрятанное серебро или схороненное злато.
Смахнув песок, подхваченный ночным ветром, он узрел нечто большее, чем сокровище.
На Ахмеда снизу вверх таращился диковинный лик, бронзовый барельеф безымянного человека или погребенный миф, огромный, величавый и невозмутимый, корчивший гримасы у его ног.
– О, древнее божество, как бы тебя ни величали, – прошептал Ахмед. – Помоги заблудшему сыну доброго отца, негодному мальчишке, который не делал ничего дурного, разве что спал на уроках, медлительно исполнял свои обязанности, не молился от чистого сердца, не слушался маму и не слишком почитал свою родню. Я знаю, за все за это я должен поплатиться. Но неужели кара должна меня настигнуть здесь, среди безмолвия, в сердце пустыни, где даже ветру неведомо мое имя? Неужто я должен умереть таким юным и мне суждено быть преданным забвению, не успев пожить?
Чеканное бронзовое лицо древнего бога вперило в него взгляд, а песок шуршал по его безмолвным устам.
Ахмед вопросил:
– Какие молитвы я должен прочитать, какие жертвы принести, чтоб ты, древнейший из древнейших, обрел зрение, чтобы видеть, слух, чтобы слышать, и речь, чтобы вещать?
Древнее божество промолвило лишь «ночь», «время», «ветер» на неведомом Ахмеду языке.