Механический мир — страница 2 из 5

Тропа йети

ГЛАВА I

— Покорнейше прошу подождать здесь, сахиб. Господин сейчас будет.

Провожатый имел облик, обычный для слуги-индуса: просторные белые шаровары, рубаха, поверх неё бурая шерстяная накидка без рукавов. Наряд дополнял своеобразной формы чёрный тюрбан — такие носят все мужчины народности, именуемой «сикхи».

Гость огляделся. Судя по коллекции холодного оружия на стене, хозяин дома тоже сикх: мечи «кханда», топоры-«табары», метательные кольца «чакра», кинжалы, маленькие, украшенные чеканкой стальные щиты — традиционный арсенал этого воинственного народа.

Слуга пододвинул стул (изделие английских мебельщиков) и замер у двери, сложив руки на груди. Его глаза, чёрные, выпуклые, блестящие, словно греческие маслины, не отрывались от визитёра.

Обстановка кабинета являла собой смесь европейского стиля и изделий местных ремесленников. Полки книжного шкафа в викторианском стиле заполняли тома Британской Энциклопедии. Напротив шкафа, на каминной полке, выстроились бронзовые и нефритовые статуэтки, изображающие индийских божков. Гостя это озадачило: общеизвестно, что сикхи единобожцы и не одобряют идолопоклонства.

— Не стоит удивляться, друг мой, на нашей земле есть место любым богам!

Вошедший в кабинет мужчина был одет по-европейски, если не принимать в расчёт сикхского тюрбана-дастара, массивных, индийской работы, запонок и галстучной булавки, украшенных крупными, кроваво-красными самоцветами. Можно не сомневаться — под полой модного сюртука скрывается кинжал-кипран, с которым истинный сикх не расстаётся ни на минуту.

Хозяин дома — а это, несомненно, был он — хлопнул в ладоши. Второй слуга, точная копия первого, поставил на низкий, инкрустированный перламутром, столик поднос с двумя крошечными чашками из тончайшего, как бумага, японского фарфора, и изящной бульоткой. Встроенная в неё спиртовка горела веселым голубым огоньком, из носика поднималась струйка пахучего пара.

Гость удивлённо поднял бровь: он явно не ожидал встретить в самом сердце княжества Кашмир, изысканной европейской сервировки.

— В это время дня я пью кофе. — объяснил хозяин дома. — Но если вы предпочитаете чай…

Визитёр чуть качнул головой в знак отрицания и потянулся к прибору. За спиной у него возник слуга, и принялся разливать по чашкам ароматный напиток.

— Я завёл в доме континентальные порядки. Если хочешь поспевать за прогрессом, надо следовать ему во всём, даже в устройстве быта.

По-английски он говорил безупречно.

— Итак, вы просили о встрече. — в голосе не было вопроса, лишь утверждение. — Я внимательно слушаю.

— Как вы знаете из письма, я прибыл по поручению законного наследника бегумы Гокооль. Вот копии документов, оформленных лондонской адвокатской фирмой «Бѝллоус, Грин, Шарп и К°».

Сикх пристально посмотрел на гостя.

— Вы не похожи на англичанина. К тому же, ваша манера говорить…

Действительно, визитёра можно было принять, скорее, за представителя латинской расы: нос с горбинкой, чёрные вьющиеся волосы, смуглая кожа. Мягкость речи и манера произносить гласные выдавали в нём выходца из Прованса.

— Вы правы, я сын Франции, хотя и жил в Северной Америке. Отсюда и акцент.

— Француз — и представитель лондонского адвокатского дома?

— Я не являюсь их служащим. Более того, человек, от чьего имени я к вам обратился, не вполне доверяет подданным королевы Виктории. Разумеется, я говорю о её британских подданных.

Владелец кабинета чуть заметно качнул головой — на Востоке умеют читать ударения и интонации.

— Дело, ради которого я прибыл, вынуждает меня задать вопрос: в какой степени родства вы состоите с покойной бегумой Гокооль, и что вам известно о происхождении её состояния?

Сикх отпил кофе и поставил чашку на поднос. К бумагам он не прикоснулся.

— На такой вопрос в двух словах не ответишь. Вы не против небольшого экскурса в историю?

Гость изобразил глубочайший интерес.

— Мой дед, раджа княжества Джамму, Кишор Сингх, умер в 1822-м году, оставив двух сыновей и дочь. Старший сын стал его наследником и впоследствии принял активное участие в покорении Кашмира. Младшим сыном был мой отец, Нирвѐр Сингх. К моменту смерти отца он был в прескверных отношениях с братом, а потому, решил не искушать судьбу: бежал и поступил на службу к махарадже Пенджаба, прославленному Раджиту Сингху, создателю государства сикхов. Кстати, я получил имя в честь этого великого человека…

— Дочь же, моя тётушка, — продолжил сикх, сделав ещё глоток кофе — перебралась в Бенгалию и там вышла замуж за тамошнего вельможу, прервав связи с семьей. Дядя, видите ли, обладал редким даром портить отношения с родственниками… Когда махараджа Пенджаба умер, отец стал советником его наследника, Далипа Сингха и погиб при Равалпѝнди, сражаясь с войсками Ост-Индской компании. Отца объявили преступником — он, якобы, расстреливал военнопленных британцев, — и под этим предлогом наложили арест на имущество нашей семьи. Меня, четырнадцатилетнего подростка, взял под покровительство махараджа Кашмира и отправил в Англию, подальше от недоброжелателей. Там я провел семь лет, а когда арест отцовского наследства был опротестован, вернулся и занял положение, подобающее мне по рождению.

Он повел рукой вокруг себя, приглашая гостя оценить обстановку.

— К тому времени тётка отошла в мир иной, прожив довольно бурную жизнь. Вскоре после свадьбы она овдовела, но потом снова вышла замуж — наши обычаи такое дозволяют. И эта непутевая тётушка… — сикх усмехнулся, — известна вам, как бегума Гокооль. Что до её состояния, то тут я мало чем могу быть полезен. Около трети его составляет имущество первого супруга, бенгальского раджи. Остальное — кашмирские владения, отошедшие ей после смерти дяди. Отношений с тёткой я не поддерживал, довольствуясь слухами и сплетнями — а их, при её образе жизни, было немало, уж можете мне поверить! Болтали, например, что второй её муж был то ли капралом, то ли музыкантом, а это, согласитесь, не та родня, которой принять хвастать…

Визитёр кивнул.

— Пожалуй, я могу кое-что добавить к вашему рассказу. Этот господин действительно служил во французской армии тамбурмажо̀ром, в чине унтер-офицера тридцать шестого артиллерийского полка. Выйдя в отставку, он поступил в На́нте на торговое судно. Прибыв в Калькутту, он отправился вглубь страны и завербовался офицером-инструктором в личную армию бенгальского раджи. Видимо, он оказался человеком чрезвычайно ловким и неплохо знал военное дело: быстро продвинулся по службе и встал во главе войск раджи. А после его смерти сочетался браком с вдовой. Соображения политики вынудили генерал-губернатора Бенгалии ходатайствовать о предоставлении новому супругу бегумы, перешедшему к тому времени в британское подданство, титула баронета. Владения её, таким образом, были обращены в майорат.

В сорок втором году новоиспечённый баронет отошёл в мир иной, ненадолго пережив жену и не оставив ни завещания, ни потомства. По постановлению Королевского суда в Агре, движимое и недвижимое имущество было продано, драгоценности обращены в деньги, а капитал помещён в Английский банк. К шестьдесят пятому году этот капитал вместе с набежавшими процентами достиг двадцати трёх миллионов фунтов стерлингов. В пересчёте на франки это составляет около пятисот сорока миллионов. Джентльмен, от чьего имени я обращаюсь к вам — внучатый племянник второго супруга бегумы. И, поскольку других наследников не объявилось, он, согласно британским законам, унаследовал всё состояние.

— Двадцать три миллиона фунтов… — произнёс сикх после недолгой паузы. — Это получается около миллиона годового дохода. Но что могло понадобиться наследнику от меня? Я ведь не претендовал на долю имущества тётки, хотя, возможно, имел некоторое право…

— Уверен, вы догадываетесь, о чём пойдёт речь. Ларец бегумы.

На этот раз пауза затянулась.

— Древний ларец из неизвестного серебристого металла, который никто не сумел открыть. — глухо проговорил владелец кабинета. — Наша семья хранила его, как реликвию, почти пять веков. Отец был уверен, что ларец достался его брату от их отца, как того требовала освященная веками традиция, но когда дядя умер, ларца у него не нашли.

— Есть основания полагать: обвинения, возведенные на вашего отца, связаны с этой реликвией. Кое-кто, видимо, считал, что ею завладел ваш отец, и жаждал её заполучить. Но не повезло: ваша тётушка увезла ларец в Бенгалию задолго до его гибели.

— Вот, значит, как… — негромко произнёс сикх. — Но ведь можно было завладеть ларцом после смерти бегумы. Её имущество пошло с молотка, так что труда бы это не составило!

— Видимо, за ларцом охотился один из чиновников Ост-Индской компании, причём делал это в порядке частной инициативы. Но он, скорее всего, умер вскоре после гибели вашего отца, поэтому история и не получила продолжения. Ларец, согласно воле бегумы Гокооль, не продали с торгов, а поместили в банковское хранилище. Впоследствии он вместе со всем состоянием достался моему другу.

— Неужели он рискнул… — в глазах сикха плеснулся суеверный страх.

Гость встал. Лицо его приобрело торжественное выражение. Он сложил руки на груди и нараспев произнёс длинную фразу на неизвестном языке. Сикх тоже встал и склонился перед гостем в глубоком поклоне.

— По преданию, любой представитель нашего рода должен помогать тому, кто дерзнёт проникнуть в тайну ларца. Владетельные князья Джамму оберегали его на протяжении веков, и они всего лишь последние в длинной череде хранителей, начавшейся за сотни жизней до того, как принц Шакьяму̀ни вышел из колеса чередования жизни и смерти. Можете быть уверены, сахиб: вы и ваш друг получите любую помощь, которую я в состоянии предложить!

— В середине мая в Бомбей прибудет судно, зафрахтованное через германский Ллойд. Груз, находящийся на его борту, следует переправить в место, указанное в этих бумагах.

На стол лёг роскошный кожаный бювар.

— Здесь конасамент[24], а так же сведения о пункте назначения и сроках. Способ доставки на ваше усмотрение, единственное, но непременное условие: всё должно быть проделано в тайне. При ваших возможностях это не составит труда.

Владелец кабинета открыл бювар и пробежал глазами несколько строк. Брови его поползли вверх.

— Признаться, вы сумели меня удивить! Я не берусь даже предположить, какое отношение подобные вещи могут иметь к реликвии!

— Вам и не надо предполагать. — сухо ответил гость. — Насколько я понимаю, обязательства, принятые некогда вашей семьей, подразумевают беспрекословное повиновение?

Сикх пристально посмотрел на собеседника, вынул из бювара документ, поднёс его сначала к губам, потом ко лбу.

— Услышано и обещано! — произнёс он, и эти слова прозвучали ритуальной формулой. — Не позже чем к середине июля груз будет в Лехе, или я недостоин называться Раджитом Сингхом!

ГЛАВА II

Если индийский вельможа и принял гостя за выходца из французской Луизианы, проданной Томасу Джефферсону в 1803-м году Наполеоном, то он ошибался. Юбер Бондиль появился на свет в провинции Квебек, в Канадской Конфедерации, и мог с полным правом считаться подданным королевы Виктории. Что до манеры речи, то её он унаследовал от матери, уроженки Авиньона.

На наречии обитателей юга Франции «Бондиль» означает «бочонок» или «коротышка-толстячок». Но эта фамилия совершено не подходила к внешности её обладателя. Роста Юбер Бондиль был среднего, сложение имел худощавое, был смугл и черноволос — обычное дело для жителей юга Европы. Но он-то вдали от оливковых рощ Прованса и отрогов Приморских Альп: первые шестнадцать лет жизни прошли к северу от Великих Озёр, а в начале шестидесятых годов юноша перебрался в Североамериканские Штаты. Не обделённый талантами и трудолюбием, он устроился достаточно быстро, став помощником профессора Тадеуша Лоу — химика, изобретателя и воздухоплавателя.

Юбер проработал у Лоу недолго — началась война Севера и Юга, и профессор Лоу предложил аболиционистам свои услуги и получил назначение на должность главного аэронавта Армии Союза. Молодой канадец вслед за патроном отбыл к театру военных действий, а когда годом позже тот рассорился с армейским начальством и вышел в отставку (злые языки шептались, что профессор запросил слишком много) — остался в армии и продолжил его дело.

После победы аболиционистов[25] Юбер Бондиль уехал в Европу, намереваясь закончить там образование, и некоторое время изучал химию в Гёттингене. Но в Саксонии он надолго не задержался: признанным центром аэронавтики считалась Франция, там он и оказался в середине 1868-го года.

Поработав некоторое время с патриархом управляемой аэростатики Анри Жиффаром, Юбер уже собирался поступать в Политехническую школу, когда грянула война с Пруссией. Деятельная натура канадца не позволила ему остаться в стороне: в осаждённом пруссаками Париже двадцатишестилетний Бондиль свел знакомство с двумя весьма интересными людьми.

Первый — знаменитый инженер и кораблестроитель Станислас Дюпюи де Лом. Создатель первого броненосца представил правительству проект дирижабля, с помощью которого предполагалось установить сообщение между столицей и провинциями. Проект был одобрен, на его реализацию выделили сорок тысяч франков. Юбер Бондиль, отлично знакомый с работами Жиффара, принял в этом проекте самое непосредственное участие, и даже предложил новый способ крепления гондолы — диагональным способом, с помощью сетки, прикреплённой к оболочке.

К сожалению, Дюпюи де Лом отказался, от паровой машины системы Жиффара, отдав предпочтение мускульной тяге. Девятиметровый воздушный винт, приводившийся во вращение усилиями восьми человек, едва разгонял аппарат до пяти узлов — маловато, чтобы бороться с противными ветрами или уходить от кавалеристов, преследующих воздушный корабль по земле.

С другим, носившим имя Паскаль Груссе, Юбер Бондиль познакомился незадолго после начала осады Парижа. Публицист и яростный бунтарь, он быстро завладел симпатиями канадца и сделал ему предложение, которое делал многим талантливым и свободомыслящим людям. Читатель, конечно, догадался о чём речь: Груссе пригласил своего нового друга в Город Солнца, основанный профессором Саразеном в другом, неведомом мире. От Груссе Юбер узнал и об изобретении профессора, таинственном апертьёре, машине, открывающей проход сквозь Пятое Измерение.

Что мог ответить на это молодой, честолюбивый инженер, жаждущий применить свои знания и способности на пользу людям? Разумеется, он согласился.

Но позвольте, спросит читатель, почему вместо Солейвиля, города, раскинувшегося в невообразимой дали, под чужими звёздами, Юбер Бондиль оказался в Сринагаре, в резиденцию индийского вельможи, оказавшегося к тому же, потомком хранителей некоей древней тайны? Ответ — в разговоре, который состоялся в марте 1871-го года за столиком одного парижского заведения…

* * *

— Что за фантазия, Паскуале — назначать встречу в варьете? Нечем дышать, да и поговорить невозможно — музыка, гомон, голова идёт кругом…

Атмосфера в заведении на углу рю де Тевриз[26] и верно, была далека от безмятежности. Слоями плавал табачный дым, оркестр надрывался, перекрывая крики гуляк и взрывы аплодисментов. Варьете открылось около года назад, и даже осадное положение не помешало его популярности. Разве что, нехватка продовольствия сказалась на меню.

— Это как посмотреть… — усмехнулся Груссе. — По мне, так шум гарантирует уединение вернее, чем любая листва — даже за соседним столиком ничего услышат!

— Тут за своим бы расслышать… — проворчал Бондиль. — Так что у тебя за серьёзная тема?

— Серьёзней некуда, дружище. Я откладывал этот разговор, но дальше тянуть нельзя. На днях премьер-министр Тьер приказал захватить пушки национальной гвардии на Монмартре. В ответ национальные гвардейцы расстреляли генерала Леко́нта, отдавшего приказ открыть огонь по толпе, а заодно и генерала Клеман-Тома, виновного лишь в том, что оказался поблизости!

— Тоже мне, новость! Части по всему городу переходят на сторону федератов[27], а Тьер, как говорят, собирается перевести правительство в Версаль.

— Так и есть. — кивнул Груссе. — Скоро из Парижа даже птичка не выпорхнет. И хочешь — не хочешь, а надо тебе сегодня же выбираться из города. Документы я подготовил: сядешь в Марселе на пароход, и домой, в Америку!

— Это ещё зачем? Саразен, вроде, собирался строить дирижабль в Париже. Здесь есть обученные люди, пропитанная гуттаперчей бумажная ткань для газовых мешков, и даже специально оборудованный цех. Если профессор, конечно, не передумает насчёт экспедиции…

Юбер знал, о чём говорил: он с первого дня осады работал инженером на фабрике, где изготавливали оболочки воздушных шаров — с их помощью осажденный город поддерживал сношения с остальной Францией.

— Не передумает, не надейся. Но с началом блокады затея теряет смысл, а в Америке ты сможешь довести дело до конца. Конечно, понадобятся солидные средства: для этого на твое имя в Английском банке и в Лионском Кредите открыты счета. А когда всё будет готово, аэростат и прочее оборудование морем отправятся в Индию.

Юбер задумался.

— Профессор хочет с помощью дирижабля попасть в какой-то монастырь, высоко в горах Тибета — там-де хранится редкий и ценный материал, необходимый для его научных занятий. Но неужели до него нельзя добраться каким-нибудь не столь дорогостоящим и рискованным способом?

— Нельзя. Этот монастырь — нечто вроде банковского сейфа для религиозных святынь. И неважно, каким богам посвящена та или иная реликвия — монахи примут на хранение хоть кусок креста Господня, хоть тотемный столб краснокожих дикарей с Великих Озёр. Единственное условие: владельцы, точнее, их наследники или преемники, могут требовать возвращения реликвии не раньше, чем через сто лет.

— Зато анонимность вклада гарантирована. — ухмыльнулся канадец. — Но это не объясняет, почему туда так трудно добраться.

— В монастырь можно попасть по единственной тропе над пропастью. Пройти по ней удаётся одному из сотни — тропу стерегут загадочные существа, способные, как уверяют, читать в людских сердце. Если посетитель направляется в монастырь с недобрыми намерениями, они попросту сбрасывают его со скалы. Другой дороги не существует — как нет и другого способа уйти из монастыря с полученной реликвией. А сделать это необходимо: в распоряжении профессора было всего несколько десятков фунтов «слёз асуров» из ларца бегумы, и большую их часть он истратил, когда изготавливал апертьёры. То, что осталось, похитил негодяй Тэйлор.

— А заодно, разрушил солейвильскую установку.

— Да, и теперь нам приходится обходиться парижской. И если с ней что-нибудь случится — Солейвиль будет отрезан от Земли. «Слёзы асуров», хранящиеся в монастыре, нужны Саразену, чтобы построить новый апертьёр!

— Значит, кто-то из предков бегумы положил часть своей доли на депозит? — усмехнулся Бондиль. — Весьма предусмотрительно…

— Зря смеешься! — покачал головой Груссе. — «Слёзы асуров» хранятся в монастыре с момента его основания, задолго до того, как Авраам пришёл в Египет. Быть может, он и основан для их сбережения!

— Так с чего же вы решили, будто монахи их вам просто так отдадут?

— Не просто так! У Саразена есть нечто, способное убедить монахов, что он, или его посланник, имеет право забрать реликвию из монастыря. Но сначала надо туда попасть…

— …и для этого вам понадобился я.

— Вернее сказать — сконструированный и построенный тобой управляемый аэростат, способный противостоять ветрам высокогорья. Но его предстоит ещё доставить на Тибет, вместе с установкой для наполнения оболочки лёгким газом и прочими необходимыми материалами.

Юбер с сомнением покачал головой.

— Строить аэростаты я умею — но чтобы организовать такое сложное предприятие? Вам лучше поискать кого-нибудь другого.

— Не скромничай, дружище! — Груссе похлопал канадца по плечу. — Забыл, как хвастался, что командовал передвижным воздухоплавательным парком северян? К тому же, ты будешь не один: у покойной бегумы остался то ли брат, то ли племянник, он важная шишка в тех краях. Саразен рассчитывает на его помощь. Подробностей я не знаю, всё в этом пакете.

И продемонстрировал собеседнику толстый конверт из плотной коричневой бумаги.

— Твое британское подданство будет очень кстати — с ним можно путешествовать по Индии, не возбуждая подозрений колониальных властей. Ведь у вас с ними одна королева, не так ли?

— Провались ты вместе с королевой… — недовольно буркнул Бондиль. — Ладно, Паскуале, давай сюда пакет, посмотрим, что там за подробности…

ГЛАВА III

«…паровоз, в топках которого пылал английский уголь, извергал облака дыма на лежавшие по обеим сторонам дороги плантации кофе, хлопка, мускатного ореха, гвоздичного дерева, красного перца. Струи пара спиралью обвевались вокруг пальм, между которыми вырисовывались живописные бунгало, „виари“ — заброшенные монастыри — и чудесные храмы, искусно украшенные прихотливым орнаментом, характерным для индийской архитектуры. Дальше до самого горизонта раскинулись громадные пространства джунглей, где водилось множество змей и тигров, пугавшихся грохота поезда, и, наконец, виднелись леса, вырубленные по обеим сторонам железной дороги; там ещё водились слоны, которые задумчивым взором провожали бешено мчавшийся состав…»

Юбер захлопнул книгу и потянулся, разминая затёкшие мышцы. Лонгшез, в котором он устроился со всеми удобствами, не шёл ни в какое сравнение со скамьей в вагоне, пусть даже и первого класса, в каких только и пристало путешествовать европейцу. Но поезда не было и в помине — лонгшез стоял на палубе парохода «Герцогиня Кентская», в тени полосатого навеса, защищавшего пассажиров и от палящих лучей индийского солнца. Джунгли, правда, имелись — только они не тянулись по сторонам от железнодорожной насыпи, а спускались к коричневой от глиняной взвеси воде Ганга, по которой шлепали плицы гребных колёс парохода.

Эту занятную книжицу Юбер приобрёл в Калькутте. Только что вышедший в Париже роман, повествующий об авантюрном путешествии некоего британского лорда, скрасил долгие часы ничегонеделания на пароходе, куда перегрузили прибывшие из Америки ящики. Первоначально их хотели забрать в Бомбее и отправить по Великой индийской железной дороге — благо, та достроена и путешественникам больше не грозят мытарства, выпавшие на долю Филеаса Фогга и Паспарту. Но Раджит Сингх убедил Юбера изменить планы. Капитан зафрахтованного судна получил указание следовать вместо Бомбея в Калькутту; оттуда груз на пароходе «Первой Индийской компании» отправился вверх по Гангу, миновал священный город Бенарес и Аллахабад, стоящий у слияния Ганга с другой большой рекой, Джумна. Пароходное сообщение имелось только до города Канпура в княжестве Утар-Прадеш. Там ящики предстояло перегрузить на вместительные лодки «дунгах», каждая из которых приводилась в движение несколькими парами гребцов. Такие лодки распространены в верхнем течении Ганга и служат для перевозки грузов и даже скота.

На дунгахах, где на веслах, а где на буксире у сонных длиннорогих буйволов, предстояло пройти на северо-запад, в самое сердце княжества Уттаракханд, мимо городка Девпраяг, где сливаются реки Бхагирати и Алкнанда, образуя Большой Ганг, и дальше, до речных порогов. Дальнейший путь они проделают посуху, сначала на телегах-арбах с высоченными дощатыми колёсами; позже, в предгорьях, грузы придётся везти вьюками. Раджит Сингх предусмотрительно позаботился об охране, фураже и продовольствии. Местный лумбадар (староста селения, занимающийся наймом туземных слуг), прислал погонщиков, носильщиков-кули, проводника-переводчика баба и гонцов, называемых здесь «шупрасси».

Пришлось также принять меры чтобы предприятие не вызвало подозрений у колониальных властей. Для этого Раджит Сингх дважды посещал резиденцию вице-короля Индии в Шимле — там, в должности секретаря при сэре Томасе Бэринге, занимавшем сей высокий пост, состоял его однокашник по Тринити-колледжу. Кроме того, сикхский вельможа навестил своего родственника, махараджу Кашмира. Хотя после восстания сипаев 1857-го года эти территории и находились под британским правлением, затевать там что-то, не заручившись его согласием, было бы весьма опрометчиво. Заодно Раджит Сингх организовал доставку кое-каких грузов, необходимых для планов Юбера Бондиля, и их числе — семь тысяч фунтов кокса, закупленного в Бомбее. Всё это вьючными караванами отправилось в Лех, город, расположившийся в отрогах высочайших на свете гор, на высоте двенадцати тысяч футов над уровнем моря.

* * *

Позади остался нелёгкий путь от речных порогов до маленького селения Балтал, зажатого в узкой долине между скальными кручами. На севере вздымались заснеженные пики Западного хребта Гималаев — отсюда предстояло подниматься в гору до самого перевала Зоджа Ла, единственного прохода в исполинской крепостной стене.

В Балтале караван ждали заранее нанятые яки и вьючные лошади. По узким, опасным тропам, нависающим над бездонными пропастями, не прошла бы ни одна арба, и Юбер лишь изумлялся, слушая рассказы о британских артиллеристах, ухитрявшихся протащить по здешним тропам свои пушки. В Балтале же приобрели большие вьючные корзины, называемые «китлами» и «якданы» — вьюки в виде кожаного сундука на деревянной раме, снабжённого железными ручками и запорами. В здешних местах два якдана считаются обычным грузом для лошади, мула или яка, один — для кули. Удобный обычай, избавляющий от утомительного торга при найме носильщиков и вьючных животных.

Наконец, приготовления были завершены и караван, состоящий из тридцати пяти яков и вдвое большего числа верховых и вьючных лошадей, медленно пополз к перевалу. Юбер, по примеру своих спутников, облачился в тулуп, фетровую шапку с наушниками и валенки с голенищами, обшитыми кожей. Проводник-баба вручил ему очки, вырезанные из маленьких дощечек с мелкой сеткой из конского волоса вместо стёкол. Без таких очков защищающих глаза от белизны вечных снегов, можно пострадать от заболевания глаз, называемого «снежной слепотой».

Перевал сплошь затянуло облаками, и тропу приходилось нашаривать в сплошном «молоке». Но стоило достигнуть седловины, туманная пелена раздвинулась, подобно театральному занавесу, и перед путешественниками предстало величественное зрелище. На юге лежал, как на ладони, зеленый Кашмир; с севера на него взирало суровое, пустынное плато. Здесь Западный хребет Гималаев, прогибающийся седловиной перевала Зоджа Ла, отделяет Индию от нагорий Тибета, рассекая Кашмир на две части, не схожие одна с другой ни климатом, ни рельефом, ни нравами и обычаями населяющих их людей. К югу от хребта обитают потомки ариев, исповедующие брахманизм и ислам, а к северу лежит страна монголов-ламаистов. И хотя Ладхак находится под властью махараджи Кашмира, его связи с Тибетом куда сильнее, чем с индийской частью княжества.

Всеми этими сведениями Юбера любезно снабжал Раджит Сингх. Обычно они ехали бок о бок, и сикх рассказывал своему спутнику об этой удивительной стране где, по его словам, побывало до сих пор всего несколько десятков европейцев.

Обжигающе-холодный ветер, дующий с вершин, вмиг превратил влагу, пропитавшую одежды и шерсть животных в хрустящую ледяную корку. Юбер, хоть и сам страдал от стужи, невольно улыбался, видя, как дыхание Гималаев разукрасило караван. Лошади смешно болтали смёрзшимися в неопрятные ледышки хвостами, но особенно нелепы были яки: они шагали, широко раздвинув ноги, и тащили под брюхом бахрому сосулек, достающих до самой земли. И хотя им ещё предстоял изнурительный и местами опасный спуск с перевала, люди и животные оживились, задвигались быстрее. Лошади вытягивали шеи, мотали головами и ржали, яки издавали глухое мычание и ускоряли неторопливый шаг, предвкушая близкий отдых и кормёжку.

* * *

— Признаться, я вас не понимаю, почтенный Раджит Сингх. Устраивать механическую мельницу с приводом от паровой машины в нашей глуши?

Майор Энтони Донахью полностью соответствовал книжному образу офицера колониальных войск. Высокий, худощавый, с тонкими, в стрелку, усиками на лошадином лице. Не хватало, разве что, стека и пробкового шлема, аксессуара, совершенно бессмысленного в тибетском высокогорье.

— Позвольте с вами не согласиться, сэр Энтони. Основные блюда местной кухни — каша и лепёшки из ячменной муки. Ячмень-«грим», полудикий местный сорт привозят в Ладхак в основном, с юга, из селения Кхалси — там снимают по два урожая в год, против одного в высокогорном Лехе. Зерно мелят на ручных мельницах, в результате чего получается нечистая мука грубого помола. Не сомневаюсь, что механическая мукомольня будет загружена работой!

Резидент скептически покачал головой.

— Тибетцы чрезвычайно привержены своим обычаям. Они, видите ли, полагают, что ручные мельницы для ячменя сродни традиционно почитаемым молитвенным мельницам «мани-чхос-кхор», или «барабанам Мани» — и легко не откажутся от их использования. Боюсь, ничего, кроме убытков, ваша затея не принесёт!

Сикх развел руками, признавая поражение.

— Решительно, от вас ничего не скроешь, сэр Энтони! Ну, хорошо, буду откровенен: мукомольное производство — не более чем ширма. На самом деле я намерен устроить в Лехе фабрику по переработке редкого вида животного сырья.

— Вот как? — Англичанин нахмурился. — При всём уважении к вам, почтенный Раджит Сингх, я не могу приветствовать, когда вводят в заблуждение британскую администрацию…

— Насколько мне известно, управление делами Ладхака — прерогатива махаражди. — тонко улыбнулся сикх. — И я, как положено, поставил его в известность о своих планах. К тому же, никакого обмана на самом деле нет, ведь мукомольня тоже будет действовать. Что до побочного производства — я не хотел раньше времени предавать свои планы огласке. Вы же знаете, как быстро расходятся идеи, способные приносить прибыль!

— Прибыль? — насторожился резидент — А в чем, собственно, она состоит?

— Я и в мыслях не имел скрывать что-то от вас! Видите ли, один мой давний знакомый — он химик, работает в Оксфорде, — выделил из желез некоего вида слизня чрезвычайно устойчивый краситель изумительного изумрудного цвета. Дело это крайне выгодное — сырье, слизней, легко добыть в Китайском Туркестане в любых количествах. Можно даже наладить их выращивание, подобно тому, как выращивают личинки шелкопряда. Но если поставить фабрику там, то местные чиновники непременно наложат на неё свои загребущие руки, а нет, так рецепт красителя очень быстро утечёт на сторону. Тогда как здесь, в горной глуши, секрет можно сохранять сколь угодно долго. Сырье же, этих самых слизней, доставлять караванами в высушенном виде. Я даже инженера выписал, чтобы организовать производство на английский манер. Вот, позвольте представить — мистер Бондиль. Он из Канады, настоящий знаток своего дела!

Юбер слегка поклонился, избегая, впрочем, проявлений подобострастия. Об этом специально предупредил Раджит Сингх: «В наших краях, мой друг, — внушал он, — образованный европеец, инженер, чувствует себя не менее важной персоной, нежели герцог Мальборо в Палате Лордов.»

— Да, это убедительно. — согласился англичанин. — Что ж, достопочтенный Раджит Сингх, желаю вам успеха. Любые начинания, способствующие обогащению здешних мест, приветствуются британскими властями.

Из раскрытого окна донёсся далёкий пушечный выстрел, медные дребезжащие удары в тибетские колокола и гул толпы. Резидент недоумённо нахмурился и дважды хлопнул в ладоши. На пороге возник индус в мундире капрала колониальных войск. За его спиной Юбер увидел одного из шупрасси — тот пританцовывал на месте от нетерпения и подавал какие-то знаки.

— В чём дело, капрал? — брюзгливо спросил англичанин. — Что там за шум?

— К северным воротам подходит караван, сахиб! — браво отрапортовал индус. — Люди говорят — торговцы из Хота́на.

Шупрасси наконец протиснулся мимо капрала, рысцой подбежал к Раджиту Сингху, склонился к его уху и затараторил. Канадец, разумеется, не понял ни слова. И, судя по недовольным взглядам, которыми обменялись резидент и капрал, они тоже остались в неведении.

Впрочем, Раджит Сингх развеял их недоумение.

— Мой слуга сообщил о прибытии купцов из Китайского Туркестана с пробной партией «сырья» для моей фабрики. Если не пустить его в дело его как можно скорее, оно может пропасть, и я понесу крупные убытки.

— Что ж… — сэру Энтони явно хотелось задать сикху ещё вопросы, но он сдержался, памятуя о принятых на Востоке правилах вежливости. — Раз так, не смею вас задерживать. И надеюсь в скором времени присутствовать на открытии вашего предприятия!

— Что такое вы ему наговорили? — спросил Юбер, когда они отошли от дома резидента на половину квартала. — Слизни какие-то, краситель… неужели вы надеетесь, что он вам поверил?

— А куда он денется? — ухмыльнулся собеседник. Усмешка вышла несколько… злорадной. — Нет, он, конечно, попробует навести справки, но, поскольку, никаких слизней, дающих изумрудный краситель, в природе не существует, то и выяснить он ничего не сможет. К тому же, вы знаете, какое действие оказывает на британцев упоминание о прогрессе и научных открытиях. А уж если речь заходит о получении прибыли — уверяю вас, сэр Энтони, уже прикидывает, что будет выгоднее: убедить принять его в компаньоны, или вытянуть из меня «рецепт» и самому организовать производство? Англичане есть англичане: храбрые воины, хитроумные политики, но прежде всего — торгаши!

Похоже, понял Юбер, сикх до сих пор не может забыть его маленького лукавства насчёт британского подданства…

— Но в любом случае, — продолжал Раджит Сингх, — времени терять не стоит. Как только сэр Энтони поймет, какие «торговцы» явились в Лех, его хватит удар. А когда он придёт в себя — немедленно отправит гонца в Сринагар, а то и к самому вице-королю. Шутка сказать: русская военная экспедиция в сердце британских владений!

ГЛАВА IV

Лех, древняя столица княжества Ладхак, примостился у края долины, поднимающейся ввысь, к заснеженным пикам Гималаев. В центре города высится скала, на её плоской вершине — дворец, выстроенный в традиционном тибетском стиле. Владыка княжества здесь не живёт, да и бывает нечасто. Большую часть времени дворец служит обиталищем гарнизона из двух дюжин солдат махараджи при десяти старых бронзовых пушках.

Сам город походил на лабиринт из узких, петляющих улочек с аккуратными домами из серого кирпича. На каждой крыше торчат высокие жерди, увешанные белыми тряпицами и чёрными хвостами яков. Рядом с шестами сидят в молчании, словно погружённые в глубокие раздумья, мужчины, в теплых кафтанах и суконных шапках с длинными наушниками. Заметив чужаков, они неторопливо поднимаются на ноги, издают крик «джуле!», затем наклоняются вперёд, поднимают большой палец правой руки и вываливают язык. Юбера этот жест возмутил до глубины души. Он не знал — то ли хвататься за револьвер, то ли выкрикнуть невежам что-нибудь пообиднее, но, к счастью, переводчик-баба вовремя разъяснил: не оскорбление это вовсе, а принятый здесь знак приветствия.

Когда-то через Лех пролегал Великий Шёлковый путь, но город и сейчас далёк от упадка: в иные дни сюда прибывает по дюжине караванов. Традиционно в Лехе сходятся четыре караванных пути: первый — из Сринагара через перевал Зоджи Ла. Второй, самый прямой — из Пенджаба через перевал Рохтанг Ла. Третий ведёт в сторону Большого Тибета и Лхасы, четвёртый же разделяется на две тропы: одна на перевал Каракорум, другая — к Балтиту. Прибывающие оттуда караваны, входят в город через северные ворота, к которым и направились Раджит Сингх и Юбер. Гонец-шупрасси бежал впереди и гортанными криками разгонял толпу. Когда они подошли, наконец, к воротам, караван уже наполовину втянулся в город. Юбер во все глаза рассматривал всадников на невысоких, косматых монгольских лошадках.

— Теперь я понимаю, почему их назвали военными. Хоть караванщики и нацепили стеганые халаты и войлочные шапки, за слуг и погонщиков их примет, разве что, полный профан. Вон, как держатся в седле — сразу видны умелые кавалеристы, даром, что физиономии у многих самые, что ни на есть азиатские! И вооружены до зубов, не чета здешним воякам: у каждого отличный карабин, револьвер и сабля!

— Это казаки. — отозвался сикх. — Некоторые из них набраны из азиатских подданных царя и стерегут восточные границы Российской Империи. Казаки считаются иррегулярами, но в искусстве верховой езды и владении саблей — они называют своё оружие «шашка» — им нет равных. Мне случилось стать свидетелем того, как два десятка казаков вырубили банду в полсотни туркменских разбойников, не потеряв ни одного своего!

Канадца так и подмывало спросить, откуда Раджит Сикх столько знает о казаках, и особенно — как он оказался по ту сторону границы? Но — благоразумно удержался: за месяц, провёденный в Индии, Юбер успел усвоить, что молчание на самом деле золото, а вот излишнее любопытство редко кому идёт на пользу.

Раджит Сингх подозвал шупрасси и что-то сказал ему вполголоса. Гонец мотнул головой в знак того, что всё понял и со всех ног пустился за караваном.

— Я велел передать сирдару[28], что сегодня вечером вы его будете ждать. А пока, сахиб, пойдёмте к себе, надо отправить наш караван к монастырю. Этим займусь я, а вы задержитесь в Лехе, переговорите со своими друзьями. Я оставлю с вами доверенного человека и трёх вооружённых слуг — они сикхи, как и я, и абсолютно надёжны. Не надо, чтобы сэр Энтони видел меня рядом с русскими.

— Но как они вообще смогли добраться сюда? Я-то думал, Кашмир и русские владения в Туркестане разделяют непроходимые хребты Гималаев. Но теперь вижу, что ошибался, да и сэр Энтони, похоже, не слишком-то удивлён их появлением.

— На севере есть несколько перевалов через Гиндукуш, ведущие на Памир и в Китайский Туркестан, и это, конечно, беспокоит британцев. Они давно противостоят русским в Средней Азии и на Памире, и более всего опасаются их проникновения в Индию. Здесь немало тех, кто возьмётся за оружие, стоит кому-то бросить англичанам вызов!

— Но тогда резидент тем более вмешается! — встревожился Юбер. — Вряд ли он будет спокойно наблюдать за нашими затеями.

— Руки коротки! У сэра Энтони не более дюжины стрелков-сипаев под началом капрала. Гарнизона дворца не в счёт, их начальник шагу не сделает без распоряжения махараджи Кашмира. А пока генерал-губернатор в Сринагаре получит доклад резидента, пока поймет в чём дело, пока пришлёт подкрепление — пройдет месяц, а то и все полтора. За это время вы, надеюсь, завершите свои дела.

* * *

Слуга-сикх отворил дверь, пропуская гостя. Вошедший в комнату человек был одет на тибетский манер: толстый плащ из грубого сукна, на ногах валенки с голенищами, обшитыми кожей. Низко надвинутая фетровая шапка, отороченная мехом, частично скрывала лицо. За поясом — нож «кукри» в деревянных, выложенных серебром ножнах, традиционное оружие непальского племени гуркхов, лезвие которого имеет форму «крыло сокола» с заточкой по вогнутой стороне. В общем, визитёр походил на обычного обитателя гималайских нагорий.

Но стоило ему снять головной убор, как впечатление пропало. Гость был совершенно лишён черт, отличающих местных жителей. Ни выступающих скул, ни узких, как щёлочки, глаз — лицо, открытое, с серыми глазами, лучащимися доброжелательностью, густые русые волосы. Пистолетная кобура и подсумки для патронов на поясе дополняли образ европейца-путешественника.

Гость заговорил первым:

— Как видите, пришлось привыкать к туземному платью. Соображения скрытности, да и удобно — одежда тибетских горцев отлично приспособлена к здешнему климату.

— Вы, вероятно, Николя… Ильинский? — Юбер с трудом припомнил заковыристую русскую фамилию.

— Так и есть, мсье Бондиль! Мы ведь знакомы, правда, заочно — по переписке насчёт вашего проекта.

— О, да мсье! должен сказать, ваши советы насчёт устройства дирижабля оказались крайне ценными! Как вы смогли такое придумать? Вы будто собственными глазами видели готовый агрегат! Ваша конструкция паровой машины восхитительна, мы добились удельной мощности вдвое выше существующих образцов. А ременная трансмиссия, передающая вращение на пропеллер? Да и сам пропеллер — я ошибаюсь, или вы, разрабатывая его, прибегли к математическим расчётам? Это поистине воплощённое совершенство!

Канадец в приливе эмоций возвел очи гореи сложил ладони, будто собрался возносить молитву.

— А устройство реверса? Некоторые технические решения иначе как революционными не назовёшь! Вы просто гений, мсье, или я не Юбер Бондиль!

Гость вовремя подавил усмешку. Не мог же он признаться канадцу, что «гениальные технические решения», которыми тот восторгается — плоды без малого сорока лет технического прогресса, разделяющего 1873-й и 1911-й годы. Хотя, по-своему он прав: построенный с учётом этих «советов» управляемый аэростат куда совершеннее всех известных конструкций и наверняка, произведёт революцию в воздухоплавании. Если, конечно, они вернутся из авантюрного путешествия…

— Но, что же мы стоим? — засуетился Юбер. — Вы, верно, устали и проголодались — устраивайтесь, а я пока велю подать обед.

— Увы, мсье, обед придётся отложить до ужина. Караван ждёт на площади. Я распорядился не рассёдлываться, только распустить подпруги и напоить лошадей. Если мы поторопимся, то сможем до вечера сделать миль десять.

— Верно, мсье! — спохватился канадец. — Вот и уважаемый Раджит Сингх торопился с отправкой… Его человек — Юбер указал на замершего у дверей сикха, — передал, что караван будет идти до вечера, а там разобьют лагерь и вышлют навстречу верхового.

— Отлично, значит, можно не думать о месте для ночлега. Если не случится чего-нибудь непредвиденного, дня за два доберёмся до места и сразу начнем собирать ваше оборудование. Что до местной кухни — надеюсь, мне ещё выпадет случай оценить её достоинства!

— Да какие там достоинства, мсье! — махнул рукой канадец. — Вы бы знали, какую гадость они едят! Болтушка из дрянной ячменной муки «ца́мпа», сдобренная маслом яка, зеленым чаем и бурдой, которую здесь отчего-то называют пивом. Хорошо, у нас свой провиант, а то пришлось бы голодать!

— Вот и ладно, мсье! — гость натянул свою шапку и снова сделался похожим на тибетца. — Я скомандую отправляться, а вы присоединитесь к нам за городскими воротами. Ваш друг-индус поступил весьма осмотрительно: в городе никуда не спрячешься от соглядатаев, а в полевом лагере им не так-то просто будет добраться до вашего груза.

И вышел, притворив за собой дверь.

ГЛАВА V

Юбер откинул полог. Уже стемнело. На парусиновых, подсвеченных изнутри стенах палатки плясали тени — слуги готовили для сахиба ложе из якданов. Лагерь жил своей жизнью: погонщики устраивали на ночь яков и лошадей, слуги натягивали на шестах пёстрые шатры из бумажной ткани, расхаживали, презрительно поглядывая по сторонам, вооружённые до зубов телохранители-сикхи. Издали за суетой лениво наблюдали постовые — в русском лагере давно закончили обустраиваться, и теперь между юртами дымились костры. Казаки варили кашу и запекали на углях купленных в Лехе баранов.

— Решили сделать вечерний моцион, мсье?

Юбер вздрогнул — русский инженер подошёл почти бесшумно.

— Ну вас к чёрту, мсье Ильинский, так и заикой сделаться недолго! Кто знает, какие твари водятся в здешних горах — послушали бы вы, небылицы, которые рассказывал наш проводник! Тут вам и белые львы, и метох-кангми — на местном наречии «ужасный снежный человек», — и какие-то йети…

— Вообще-то, «йети» и означает «снежный человек». Ещё его называют то ли «ми-го», то ли «ми-те», «зверь, который ходит как люди». Любопытно, однако, что вы об этом заговорили. Наш урядник только что поведал престранные вещи. Да вот, послушайте…

Русский обернулся и помахал рукой. На зов из темноты прибежал детина в косматой папахе, с длинным кинжалом за поясом, заросший до самых глаз густой проволочной бородой. Роста он был такого, что Юбер, никогда не жаловавшийся на низкий рост, едва доставал ему до плеча. Казак принялся что-то говорить, время от времени осеняя себя крестом и тыча рукой в темноту, где шумела на камнях речка.

— Сегодня, после заката он изловил возле лагеря местного жителя. — перевел русский. — Тот был до смерти перепуган, дрожал, заикался и лопотал о каких-то злых людях.

— Ваши сosaques понимают по-тибетски? — удивился Юбер.

— Разве что, пару слов — мы ведь долго путешествуем в здешних краях, кое-что вызубрили. Ташлыков — это фамилия урядника, — решил сходить и проверить, что за «злые люди» шастают возле лагеря? Никого не нашёл, а вот следы обнаружил, причём весьма странные.

Казак снова заговорил, помогая себе жестами. Это смотрелось так забавно, что Юбер едва не расхохотался, но, к счастью, сдержал эмоции. Не стоит потешаться над русским великаном. Такой пострашнее любого йети — вон, какие кулачищи…

— Я, собственно, зачем пришёл? — продолжал русский инженер. — Не желаете осмотреть эти таинственные следы? Ташлыкову я велел взять двух казаков с винтовками. Только захватим фонари и пойдём, помолясь!

— Я, конечно, готов… — неуверенно ответил Юбер. — Но, может, лучше позвать Раджита Сингха? Он знаток здешних мест и будет вам полезнее.

— Так-то оно так, но я бы предпочёл повременить. Восточные люди себе на уме, угадать, что им придёт в голову, я не берусь — особенно, когда дело касается легенд и мифов. Нет уж, давайте сперва сам проверим, а там уж решим.

* * *

— Кем бы ни был этот йети, или как его там называют, на человека он не похож. Даже на снежного. Разве что, на снежную курицу…

В мокрой глине отпечатались крупные, футов полутора в поперечнике, следы, напоминающие отпечатки птичьих лап.

Юбер пригляделся.

— Скорее уж, на геккона. Знаете, такая ящерка — их тут ещё называют «токи». Они бегают по стенами и потолку и ловят насекомых, за что индийцы весьма их почитают. Вот: четыре пальца, причём четвёртый не противостоит трём другим, как у птиц. И на концах пальцев утолщения, в точности как у токи.

Русский опустился на колени, извлёк из ножен кукри маленький ножичек и стал ковырять им глину.

— Свежие. — сообщил русский, поколдовав с полминуты. — Оставлены не больше двух часов назад: вот, смотрите, даже подвять не успело!

На его ладони лежал надломленная веточка какого-то кустарника. Листья смяты, перепачканы глиной, однако и они и надлом выглядели совсем свежими.

Русский выпрямился, отряхнул ладони.

— Ну что, мсье Юбер, что ваш проводник скажет о снежных людях, оставляющих такие следы?

— О людях? — в растерянности повторил Юбер. — Позвольте, но ведь это не человеческий след…

— Верно, но тип, которого изловил Ташлыков, твердит, как заведённый: йети да йети, и трясётся от ужаса! Дело в том, что по местным поверьям, всякий, кто увидит это существо, непременно должен вскорости умереть.

— Значит, он действительно видел йети, раз так перепугался?

— А я о чём вам твержу битых четверть часа? Какая-то тварь с четырёхпалыми ступнями и ростом в восемь футов, если судить по размерам отпечатков, прошла тут примерно два часа назад. И эта тварь была не одна!

Он отобрал у казака фонарь и пошёл вдоль глинистой отмели вдоль самой воды.

— Вот… вот… а вот ещё! А здесь — уже след человеческой ноги, причём обута она в европейский башмак, а не в местные чуни! А дальше — следы яков. Что вы на это скажете?

— Караван?

— В самую точку! И некоторые из четырёхпалых, кем бы они ни были, несли тяжёлый груз.

Юбер наклонился и принялся изучать отпечатки четырёхпалых ступней. Некоторые были заметно глубже остальных.

— Убедились? И, кстати, ясно, почему нет следов конских копыт. Лошадь, даже монгольской степной породы, существо пугливое. Увидит или хоть почует рядом таких тварей, взбесится от страха. А яки — животные флегматичные, они и не такое способны вытерпеть.

Канадец зябко повел плечами. Темнота за пределами круга света от фонаря, казалась наполненной зловещей угрозой. Он опустил руку к поясу, нащупал рукоять револьвера.

Русский заметил его жест и одобрительно кивнул.

— Пожалуй, мсье Юбер, нам лучше вернуться в лагерь. Судя по размерам этих милых созданий, одной пулей свалить их будет затруднительно, так что прикажу-ка я удвоить караулы. А вы навестите Раджита Сикха и посоветуйте ему сделать то же самое. Сошлитесь на нас — мол, русские заметили возле лагеря каких-то подозрительных субъектов и пребывают в опасении…

— По-прежнему, не хотите рассказывать о наших находках?

— Теперь ещё меньше, чем раньше! Ваш спутник — человек с европейскими взглядами, но к остальным-то это не относится! Если о нашей находке узнают слуги и погонщики — их и под страхом смерти не заставишь идти дальше! Нет уж, лучше помалкивать…

— А как же тибетец, который видел таинственный караван? Не убивать же его, чтобы не проболтался? Можно, конечно, его связать, так ведь крик поднимет…

Русский задумался.

— Велю Ташлыкову дать ему пару стаканов водки. Жаль, кончено, переводить добрый продукт, а что делать? А ежели откажется пить, пусть хоть силой в глотку вливает! Только он не откажется — перепуган до смерти, ему сейчас хоть керосина подсунь, всё выхлебает. Здешний народишко на выпивку слаб, после такого угощения свалится, как колода. Поутру казачки его отведут подальше от лагеря, дадут пару медяков, да и проводят под зад коленом, чтобы не вздумал вернуться…

И зашагал в сторону лагеря. Юбер с казаками заторопились вслед, но Николай, сделав десяток шагов, остановился и присел на корточки.

Юбер, вытянув шею, заглянул через плечо. В маленькой ямке в свете фонаря поблёскивала лужица маслянистой жидкости. Николай достал нож, обмакнул кончик в лужицу, поднёс к носу — и скривился от отвращения.

— Что там, мсье Ильинскѝй? — шепотом спросил Юбер. Он не знал, почему понизил голос — может, из-за тревоги, мелькнувшей в глазах русского?

— Вздор, не обращайте внимания! — русский старательно вытер нож о траву. — Почудилось кое-что знакомое… Да нет, откуда ей тут взяться?

* * *

— Ну, не сочти, Господь, за пьянство, сочти за лекарство! — Николай, перекрестился, выдохнул и одним глотком опорожнил стопку.

Юбер вслед за ним проглотил свою порцию, закашлялся, и потянулся к миске, до краев полной кусков жареной баранины. Миску принёс казак, вместе со стопкой лепёшек-чапати и жизнерадостно булькающей жестяной манеркой.

Столового прибора, хотя бы и походного, каким канадец привык пользоваться, обедая в шатре у Раджита Сингха, здесь не было. Русский протянул ему знакомый ножик-коротыш, но Юбер, запомнивший, как русский ковырялся им сначала в глине, а потом в подозрительной жиже, отдёрнул руку.

Собеседник, уловив заминку, иронически хмыкнул.

— Извините, мсье, более ничего больше предложить не могу. А вы по-киргизски, руками: отрываете кусок лепёшки, вытираете им жир с пальцем — и в рот. Да вы не стесняйтесь, попробуйте: удобно, вкусно, и никаких салфеток не надо!

Юбер неуверенно последовал полученным инструкциям. Получилось недурно.

— Вот и чудненько! — восхитился собеседник. — А теперь, пока пуля не пролетела…

И снова потянулся к манерке.

— Погодите, мсье Николя! — Юбер понял, что если так пойдёт и дальше, скоро оба они и двух слов связать не смогут. — Скажите сперва, что вы думаете о четырёхпалых тварях?

Русский отобрал у канадца стопку и плеснул в неё прозрачной жидкости.

— Скажу, разумеется, только сперва — вот! У нас говорят: «Поздно выпитая вторая — напрасно выпитая первая!»

Юбер послушно выпил и пошарил в миске, в поисках куска пожирнее. Собеседник отправил содержимое своей стопки в рот, помолчал, прислушиваясь к ощущениям.

— Хорошо пошла, чертовка! Что до вашего вопроса… кроме чертежей Саразена и инструкций насчёт «слёз асуров», я увез из Парижа кое-какие бумаги. Их автор — он, кстати, тоже русский — довольно подробно описал тамошнюю жизнь. Вы же знаете о Тэйлоре и его ссоре с Саразеном?

Юбер попытался ответить, но получилось лишь невнятное мычание — рот был занят мясом.

— После бегства из Солейвиля этот субъект отыскал сказочно богатое месторождение алмазов и принялся вместе со своими сторонниками его разрабатывать, в надежде разбогатеть, сбывая драгоценные камни на Земле. Но вкалывать в шахтах никто из них не хотел, и Тэйлор прибег к испытанному средству — чернокожим невольникам.

Юбер поперхнулся и закашлялся. Русский дотянулся и хлопнул его по спине — канадец едва не ткнулся физиономией в миску с бараниной.

— Спасибо, мсье… Значит, невольники? Но откуда он их брал? Торговля рабами давно объявлена вне закона!

— А чёрт его знает! У нас, в России говорят: свинья грязь найдёт. Я слышал, этого проходимца в Америке хотели вздёрнуть за расправы с неграми. Видимо, связался со старыми приятелями, такими же негодяями, как он сам, и наладил доставку живого товара. Хотя бы из той же Америки. Десяток-другой похищенных чернокожих — кому до них есть дело?

Юбер одним махом опрокинул очередную порцию обжигающего напитка.

— Невольничьи суда, старая добрая торговля чёрным деревом! За такое раньше вешали на реях!

— Вот именно! Рабов Тэйлору наверняка не хватало, вот и пришлось, волей-неволей, обратиться к местным ресурсам. Один из его сторонников, учёный и вивисектор, приспособил для тяжёлых работ каких-то местных животных. И не просто приспособил, а хирургически изменил, чтобы они справлялись с работой под землёй даже лучше негров! Вот я и подумал: может, их следы мы нашли у реки?

Канадец от волнения не заметил, как одну за другой осушил ещё две стопки.

— Я понял, мсье! Четырёхпалые и есть те самые изменённые твари! И они сопровождают посланцев Тэйлора, которые явились для того, чтобы похитить «слёзы асуров», так?

— Так! Но как они доберутся до монастыря? Вряд ли у Тэйлора тоже есть дирижабль…

Канадец задумался. Его собеседник, воспользовавшись возникшей паузой, наполнил стопки по новой.

— Но, если эти твари работают в шахте, то, может, они и по скалам умеют лазать? Вы же видели — пальцы как у гекконов!

Русский посмотрел на собутыльника и вдруг с размаху ударил кулаком по столу. Миска подпрыгнула на целый дюйм, обрызгав обоих жиром и мясным соком.

— Ах ты ж, твою парижскую богоматерь! Пока мы будем возиться с дирижаблем, они заберутся на скалу и уведут «слёзы» у нас из-под носа?

— Я только предположил… — поспешил успокоить собутыльника Юбер. — Может, Тэйлор просто решил сэкономить на кули? С такими носильщиками можно вовсе обойтись без охраны — любые бандиты разбегутся!

— А ты, брат, здоров, водку кушать! — уважительно сказал русский, видя, как Юбер по очередному разу наполняет стопки. — Я-то думал, вы, французы, больше по виноградным винам…

За час они вдвоём уговорили полную манерку и взялись за вторую.

— Я два года воевал за Эйба Линкольна! — гордо ответил Юбер. — Ну, может, «воевал» это громко сказано, я состоял при разведочных аэростатах — но пить меня научили! Правда, мы хлестали дрянное кукурузное виски из Кентукки и дешёвый кубинский ром. Но крепостью они не уступят вашей… vodka, да?

— Белое столовое хлебное вино нумер семь! — русский назидательно поднял ножик с наколотым на него куском мяса. — Альфа и омега российского бытия. Приготовляется строго научным методом химика Менделеева!

Юбер поперхнулся бараниной.

— Это жуткое пойло производят в химических ретортах?

— Не в ретортах а в… как их… чёрт знает, в чём её производят, лучше у своего приятеля Груссе спрашивай!

— Ты, выходит, знаком с Паскуале?

— Ещё как знаком! Только мы называли его Паске. Я как-нибудь, расскажу, как мы с ним версальцев, как тараканов давили!

Юбер на миг представил, как его старый приятель давит тараканов. Мерзкие твари предстали в его воображении одетыми в синие солдатские куртки и красные кепи, и почему-то с четырьмя пальцами на босых ногах. Они противно хрустели под башмаками Груссе и брызгали во все стороны маслянистой жижей. Канадец судорожно сглотнул, избавляясь от тошнотного кома в горле.

— Да, старина Паскуале… знаешь, Николя, я прочел в газете: его и ещё три тысячи коммунистов сослали на каторгу, в Новую Каледонию. Препаршивое, скажу я тебе, местечко: тропические лихорадки, людоеды, надсмотрщики с бичами — совсем как плётки у твоих сosaques! Люди там мрут, как мухи и, боюсь, Паскуале живым оттуда не выберется…

— Ещё поглядим… — загадочно ответил русский. — А пока — давай-ка выпьем за то, чтобы Паске не загнулся там раньше времени!

— Раньше какого времени? — уточнил Юбер, разливая очередную порцию. Это оказалось непросто — руки дрожали.

— Какого надо, такого и раньше! Ты лучше напомни, о чём мы давеча говорили?

Юбер честно попытался выполнить просьбу.

— Ты, кажется, сказал, что наш друг Паскуале — химик, и умеет делать vodka russe? А я-то думал, он газетчик…

— Да нет же, вот ведь бестолковый лягушатник! Я говорил: Паске знает профессора Менделеева, который написал трактат о водке. Как ее, родимую, отжигать, очищать, и сколько в ней должно быть спирту, чтоб получался правильный полугар[29], а не китайское какое-нибудь дерьмо… Как оно там зовётся — шао-цзю? Мало того, что вонючее и градуса недостаёт, так ещё и пьют его подогретым. А закусывают, не поверишь, засахаренной саранчой!

Юбер представил себе вкус, и к горлу снова подступила дурнота.

— Николя, ещё слово о саранче или тараканах, и меня вырвет прямо на стол. А ты тогда обидишься и прикажешь своим сosaques отхлестать меня плётками!

— Не бойся, не обижусь! Если хочешь знать, в Китайском Туркестане, ежели один китаец на стол наблюёт, то другой китаец, который хозяин, в ладоши хлопает от радости — доволен, вишь, что накормил гостя до отвала!

Озадаченный Юбер замолк и попытался поскрести пятерней затылок. Попытка провалилась, поскольку он совершенно забыл о куске баранины, который держал в пальцах.

— Но ты же не китаец… — неуверенно сказал он, присматриваясь к собеседнику. — И я, кажется, тоже…

— Да бог с ними, с китайцами! — Русский инженер снова грохнул кулаком по столу. — Скажи лучше, морда твоя нерусская, ты меня уважаешь?

ГЛАВА VI

Если бы Юбер Бондиль встречал своего нынешнего товарища по застолью во время его недолгого пребывания в Париже — то, несомненно, удивился бы произошедшим с ним переменам. Куда делся девятнадцатилетний юноша с ясным взором и девичьими щеками? Рядом с канадцем покачивался в седле косматой монгольской лошадки мужчина, никак не моложе двадцати пяти лет. Впрочем, бородка и усы прибавляли ему возраста, как и густой загар, приобретённый в пустынях Китайского Туркестана и на горных плато Гималаев. Кожа вокруг глаз, там, где её прикрывают тибетские очки-дощечки, оставалась светлой, остальное потемнело от неистовых солнечных лучей, отражённых снегами высокогорий.

Изменилось не только лицо — вчерашний студент раздался в плечах, заматерел, научился пить водку и не краснеть от крепкого словца и соленой шутки. Ладони покрылись мозолями от постоянного знакомства с ременным поводом, веслом, топором и заступом, непременными спутниками путешественников в диких краях. В манерах появились твёрдость, решительность которых так недоставало когда-то прапорщику Ильинскому. Оно и неудивительно: хотя Николай (сейчас никому бы и в голову не пришло назвать его Колей) и не был начальником экспедиции — эта обязанность была возложена на офицера Корпуса Военных топографов штабс-капитана Мерзликина — но необходимость командовать приданными экспедиции казаками волей-неволей заставила его обрести уверенность в себе. Казаки, половина из которых была выходцами из тунгусских и бурятских селений, быстро убедились, что новое начальство не строит из себя белоручку, не чурается тяжёлой работы и к тому же, отменно разбирается в механизмах и оружии. И когда экспедиция прибыла в город Кульджа, занятый после недавнего восстания дунган и уйгуров отрядом генерала Колпаковского, Николаю пришлось взять на себя найм носильщиков-кули и погонщиков — занятие, мало совместимое с прекраснодушием и иллюзиями о торжестве гуманизма.

Экспедиции, посланной на поиски «слёз асуров» (Кривошеин не обманул: известие, доставленное Николаем в Петербург, привело в действие серьёзные силы, организовавшие это непростое и дорогостоящее предприятие), предстоял долгий путь через Кашгар в Хотан к перевалам Каракорума. В Кульдже они приобрели необходимое снаряжение — юрты, казаны, вьюки, упряжь, а так же местных лошадей, отлично приспособленных к путешествиям по горной и пустынной местности.

Опасная, полная тяжких трудов экспедиционная жизнь избавила Николая от остатков романтической дури, не затронув, впрочем, тех струн души, которые отвечают за воображение. Ему, воспитанному на книгах о бесстрашных русских путешественниках по Тибету и Памиру, странно было сознавать, что сейчас он оказался на шаг впереди этих отважных землепроходцев. Ведь экспедиция Пржевальского только пробивалась на Тибет через пески Гоби, а до путешествий Брони́слава Громбчевского по Кашгару, Памиру, и северо-востоку Тибета оставалось, по меньшей мере, двенадцать лет. «Экспедиции Мерзликина» предстояло войти в учебники географии — недаром штабс-капитан аккуратнейшее вел глазомерную съемку, составлял кроки и выполнял прочую работу, положенную военному топографу.

Читателя, вероятно, удивит, почему Николаю и его спутникам пришлось добираться до цели таким замысловатым маршрутом? Виной всему — Большая Игра, которую вели за господство в Южной и Центральной Азии две великие империи. В пустынях Китайского Туркестана, отрогах Памира и Гиндукуша пролегла не отмеченная полосатыми столбами, граница. Противоборствующие стороны время от времени устраивали вылазки на сопредельную территорию, ревниво следили за действиями соперника и охотно чинили друг другу каверзы. Но полностью перекрыть границу в краях, где от одного жилья до другого приходится добираться неделями, было невозможно.

С русской стороны задачи разведки взяло на себя Императорское Русское Географическое общество — мало кто испытывал иллюзии по поводу того, на чей кошт снаряжали экспедиции географы в мундирах. Англичане в ответ создали при Управлении Великой Тригонометрической съемки Индии школу, готовящую из туземных жителей разведчиков-пандитов. Его выпускники проникали под видом буддистских паломников в русские владения, пользуясь разработанными специально для них инструментами и методами сбора сведений. Пройденное расстояние измеряли шагами и отсчитывали на чётках — одна бусинка на сто шагов. В «барабанах Мани» вместо свитков с молитвами скрывались рулоны дневниковых записей и компасы, а термометры для измерения температуры кипения воды (так определяли высоту над уровнем моря) хранились в выдолбленных монашеских посохах. Ртуть для установки искусственного горизонта при снятии показаний секстанапандиты прятали в раковинах каури[30], и при работе наливали её в молитвенный шар паломника. Секстаны, буссоли и другие инструменты таились в ящиках с двойным дном.

Маршрут, которым добирался на Тибет Юбер Бондиль (через всю страну, с юга на север) был для русских закрыт: не успели бы они сойти на пристань в Кальткутте, Бомбее или Карачи, как сразу попали бы под плотный надзор. И уж конечно, колониальная британская администрация не дала бы им разрешения посетить внутренние районы Индии.

Можно было ещё пройти через Афганистан, перевалами Саланг и Спингар, Хайберским проходом, и далее, по отрогам Гиндукуша в Кашмир. Этот маршрут намного короче восточного, через Китайский Туркестан, если бы не одно «но»: афганцы, известные своей воинственностью, постоянно конфликтовали с англичанами, и о безопасном проходе не приходилось и мечтать. К тому же британцы не без оснований подозревали северного соседа в том, что он снабжает племена пушту оружием и деньгами и, как могли, сопротивлялись попыткам русских вторгнуться в зону их влияния.

Но теперь изнурительная дорога позади, остались сущие пустяки: подняться на отвесную каменную стену высотой в две тысячи футов, и уговорить неуступчивых стражей поделиться охраняемым добром. С первым проблем возникнуть не должно: недаром во вьюках ехал разобранный на части дирижабль. Второе тоже не должно вызывать затруднений — если верить профессору Саразену, монахи сами отдадут требуемое. И всё же, Николай места себе не находил. Неужели всё дело в загадочных трёхпалых следах на берегу горной речки?

* * *

Монастырь Лаханг-Лхунбо приткнулся к отвесной скале на высоте около шестисот метров. Белые, с бурыми черепичными крышами, постройки, прибежище трёх дюжин монахов, никогда не покидавших монастыря, гнездились на естественной террасе. Чуть выше, в скальной стене зияла огромная, полсотни шагов в поперечнике, дыра — грот Лхунбо, в котором и помещался знаменитый на всю Азию «реликварий».

Про пещеру болтали разное. Обитатели деревушки у подножия скалы, уверяли, что она тянется на много дней пути вглубь каменной тверди. Что разветвленные ходы соединяют гигантские залы, часть из которых тонут в вековечном мраке, в других тьму разгоняют огоньки тысяч лампад, а стены и потолки третьих вообще светятся сами по себе. Что сама пещера — жилище могучих змей-нагов, союзников вождя асуров Вемачитрѝна в его войне с царём богов Индрой…

Из-за чего началась война, Юбер так и не понял. Пытаясь вникнуть в нюансы древней, как этот мир, мифологии, он всякий раз запутывался в непроизносимых названиях древних народов, крепостей, именах богов и неизменно терял нить повествования. Но главное уяснил: монастырь Лаханг-Лхунбо (в крайне вольном переводе с тибетского «духовное хранилище всего на свете») построен в допотопные, в буквальном смысле, времена. И главные его сокровища сданы на хранение не одну тысячу лет назад.

Единственная дорога, по которой можно попасть в монастырь, представляет собой цепочку узких каменных полок, соединённых дощатыми, не более полуметра шириной, карнизами, уложенными на вбитые в скалу деревянные колышки. Тропа поднимается на стену зигзагами; там, где она меняет направление, располагаются дощатые платформы, опирающиеся на неширокие уступы. Эти платформы нависают одна над другой, и на каждой укреплён деревянный ворот с тысячефутовым канатом из полосок кожи яков. На конце каната висит большая корзина, способная вместить тысячи полторы фунтов ячменя или иных грузов.

С помощью этого примитивного лифта обитатели монастыря получают снизу провиант и прочие припасы. Поднимать или опускать людей строго запрещено: любой, будь то стремящийся в монахи неофит или паломник, жаждущий лицезреть священные реликвии, должен преодолеть смертельно опасную тропу, а потом вернуться по ней назад. Нередко, добравшись до заветной цели, некоторыене решались на обратный путь и оставались в Лаханг-Лхунбо навсегда.

Но обычно паломники даже не пытались подняться до самого монастыря, ограничиваясь посещением часовни на одной из платформ. Служат в часовнях монахи. Служба это пожизненная — раз ступив платформу, «смотритель» может покинуть её только после смерти. Обитатели Лаханг-Лхунбо, полагают, что все, что может случиться с человеком на «тропе йети» есть испытание благочестия и твёрдости веры, а потому, не ремонтируют дощатые карнизы до тех пор, пока те не обрушивались от ветхости — нередко, вместе с тем, кто имел несчастье там оказаться. Каменные карнизы со временем тоже выкрашиваются от действия ветра и воды. Монахи относятся к этому с философским спокойствием и заменяют камень колышками и досками — до очередного обвала.

Согласно местной легенде, монахам помогают йети. Ужасные полулюди-полузвери стерегут тропу, не позволяя человеку с дурными помыслами добраться до хранилища. Обитают эти создания в пещере, в самых тёмных и холодных гротах, как судачили в деревне, беспрекословно подчиняются монахам, выполняя для них тяжёлые работы. А один из деревенских жителей, когда путешественники принялись расспрашивать его с помощью переводчика-баба, клялся, что собственными глазами видел, как один из йети средь бела дня карабкался по скале к платформе подъёмника.

Несмотря на смертельный риск, поток желающих прогуляться по «тропе йети» не иссякает уже много веков. Об этом красноречиво свидетельствует кладбище под утёсом, где нашли последний приют переломанные о камни кости неудачников. Плоть их доставалась грифам-падальщикам, свившим гнёзда в окрестных скалах, а двуногие родичи стервятников обшаривали узелки погибших. Такой подход здесь это никого не коробит — считается само собой разумеющимся, что из естественного завершения жизни одних другие извлекают средства для поддержания своего существования.

Паломники служили для обитателей деревушки главным источником дохода, и появление сразу двух больших караванов стало для них настоящим праздником. Но торжествовали они недолго: пришельцы развернули неподалёку от селения странные, исходящие угольной копотью и паром механизмы, расстелили огромное полотнище, которое — о, ужас! — начало раздуваться, превращаясь в гигантское, обмотанное верёвками, веретено. А когда оно оторвалось от земли и закачалось на привязи, жители деревни бежали прочь, проклиная страшных пришельцев, несомненно, посланных демонами. Они догадывались, — да и кто бы на их месте не догадался? — что чужаки вознамерились добраться на своём летучем веретене до реликвий Лаханг-Лхунбо, и на бегу возносили молитвы за монахов, над которыми, похоже, нависла нешуточная угроза.

ГЛАВА VII

— Пожалуй, нелегко будет убедить сэра Энтони в том, что всё это предназначено для получения красителя из сушёных слизней. — задумчиво произнёс Раджит Сингх.

— Полагаете, британский резидент может сюда заявиться? — встревожился Юбер. — Если деревенские добегут до Леха и раззвонят на базаре о том, что здесь творится…

Сикх покачал головой.

— Тропу стерегут мои люди, так что до Леха они не доберутся — разве что, обходными тропами, а это не один день пути. К тому же, резидент — человек, безусловно, разумный. Он имел возможность оценить наши силы и понимает кто, случись стычка, возьмёт верх…

Николай, заложив руки за спину, рассматривал колышущееся в десятке футов над грунтом веретено — несущий баллон воздушного корабля. Рядом попыхивали паром и угольным дымом трубы передвижного газодобывательного завода. Пульсировали под напором газа гуттаперчевые шланги, оболочка аэростата медленно набухала в сетке, прикреплённой к решетчатой конструкции из бамбука. Два техника-американца, прибывшие в Индию вместе с грузом оборудования, возились с паровой машиной, установленной на площадке. При каждом резком движении площадка раскачивалась — хоть оболочка ещё не была наполнена лёгким газом под завязку, подъемной силы уже хватало, чтобы оторвать гондолу от земли. Казаки цеплялись за края и повисали на них, гася качку. Обе группы, и механики и казаки, обменивались затейливой бранью, каждая на своём языке.

Края неглубокой лощины, где помещалась «стартовая площадка», давали какую-никакую защиту от ветра, стекающего с ледника в северо-восточном конце долины. Без неё хрупкий даже на вид дирижабль превратился бы в игрушку стихии.

— Меня удивляет, Юбер, почему вы отказались от водорода. Помнится, в письмах вы рассуждали, что возле горных склонов сильны воздушные течения — а значит, размеры несущего баллона будут иметь решающее значение. Кубический метр водорода способен поднять килограмм с четвертью полезной нагрузки, тогда как светильный газ — от четырёхсот до шестисот граммов. А ведь это прямо сказывается на объёме, парусности и, как следствие, управляемости аэростата!

— Если заполнять баллон водородом, понадобится не менее шести тонн концентрированной серной кислоты и пяти — железных стружек. И это не считая громоздкого оборудования для получения газа, охлаждения и очистки от вредных примесей вроде мышьяковистого водорода. Это четыре большие, два метра в диаметре и два с половиной в высоту, железные бочки, выложенные изнутри свинцом, и их пришлось бы доставлять по частям и собирать на месте! Кроме того, нужно не меньше полусотни сорокавёдерных железных бочек, чаны, лужёные соединительные трубы и много ещё чего… Да и сам процесс получения водорода довольно сложен — я намучился с ним во время Гражданской войны, пока мы не перешли на светильный газ[31]. За каждым аэростатом следовал обоз из тридцати шести пароконных повозок, не меньше пятнадцати метрических тонн разнообразных грузов!

Раджит Сингх поддал носком башмака кусок кокса.

— Вес немалый. А так пришлось иметь дело с вдвое меньшим весом, считая уголь и сам аэростат. К тому же, наш груз не так чувствителен к толчкам и сотрясениям. Я и думать боюсь, чем обернулась бы перевозка во вьюках бутылей с купоросным маслом[32]!

— Мсье Юбер, а почему вы выбрали не светильный газ, а водяной? — поинтересовался Николай. — Конечно, разница в подъемной силе не так уж и велика…

— Эту методику использовал мой учитель, Тадеуш Лоу. Позже я усовершенствовал сконструированный им газодобывательный завод, сделав его значительно легче и меньше размерами. Работает он так: водяной пар пропускается в перегонном кубе над раскаленным добела коксом, в результате образуется смесь оксида углерода с водородом, которую и называют «водяным газом». Он легче светильного газа — один кубический метр поднимает до восьмисот граммов полезной нагрузки.

— К тому же, с коксом меньше возни. — добавил Раджит Сингх. — Его доставили по воде в Сринагар, после чего осталось заплатить местным караванщикам за переброску груза небольшими партиями в Лех. Так что сейчас у нас его вдвое больше, чем необходимо.

Николай посмотрел на чёрные кучи возле перегонных кубов.

— Как говорят в России, запас карман не тянет. К тому же, надеюсь, мсье Юбер, нам понадобится только один, в крайнем случае, два вылета.

— Хорошо бы обойтись одним. Только придётся сначала дождаться безветренной погоды, ведь нам предстоит причаливать к не такому уж широкому, всего в сотню шагов шириной, уступу и не врезаться при этом в скалу — наземной команды, способной принять швартовые концы, там не будет. Конечно, аша паровая машина гораздо мощнее той, что стояла на дирижабле Жиффара, двадцать лошадиных сил против трёх — но всё же, я предпочёл бы не испытывать судьбу.

— На этот счёт можете не беспокоиться. С нами отправится Курбатов, один из наших казачков. Он чрезвычайно ловок и силен — я не раз наблюдал во время нашего путешествия, как он лазает по скалам. Будьте спокойны: зависнем над краем уступа, спустим Курбатова и бросим ему причальный конец.

Ну, разве что… — с сомнением покачал головой канадец. — А всё же, риск чрезвычайный. Хороший порыв ветра — и нас бросит на скалу, оболочка может не выдержать такое столкновение! Про фермы с воздушными винтами я не говорю, они разрушатся в первую очередь.

— Тогда поселимся в монастыре, как те, кто не решился на спуск! Да не волнуйтесь вы так, мсье Юбер! Нам бы только наверх добраться, а вернуться можно и с неработающей машиной. Подождем, когда аэростат отнесёт от скалы, стравим газ и потихоньку спустимся!

— Пожалуй, я могу вас обнадёжить, господа… — вступил в разговор Раджит Сингх. — Если судить по некоторым приметам — впереди два-три тихих и солнечных дня, и вы сможете спокойно предпринять первую попытку. Но потом погода испортится, и тогда я не дам за сохранность вашего летучего веретена и одной-единственной раковины каури.

— В таком случае, медлить нельзя! Пойдемте, господа, надо выспаться, завтра всем нам предстоит нелёгкий день.

Перед юртой Николай задержался.

— Кстати, мсье Юбер, совсем вылетело из головы … Сегодня, сразу после полудня прибегает ко мне казак — вы его знаете, Ташлыков, урядник, — и докладывает: на монастырском утёсе заметили какой-то блеск, будто кто-то балуется с зеркалом. А может и не балуется, а сигналы подаёт…

— Может, это солнце отражалось от линз оптического прибора? Я не раз наблюдал такую картину: в солнечную погоду бинокль или подзорная труба наблюдателя давали яркие взблёски. Наши артиллеристы засекали по ним неприятельских разведчиков, засевших в кронах деревьев. Вот и прицельный телескоп на винтовке Шарпса — ими южане вооружали отборных стрелков — бликует так, что будь здоров!

— Где бинокли с телескопами, а где буддистский монастырь? — непонятно возразил русский. — Кто мог подавать оттуда сигналы и, главное — кому они предназначались?

— Может, жителям деревни? — неуверенно предположил канадец. — Они выполняют мелкие поручения монахов — скажем, привезти что-нибудь из Леха. Что, если так им передают заказы?

— Видел я, как они их передают! Спускают в корзине, а то и просто сбрасывают вниз, в кожаном футляре. Зеркала используют, чтобы подать сигнал кому-то, находящемуся на значительном удалении, а деревня-то прямо под монастырём! Нет, мсье Бондиль, тут что-то явно нечисто…

* * *

Юбер высунул голову из-за парусинового ограждения и сразу спрятался. На высоте в четыре с половиной тысячи метров ветер, будто ножом, прорезал шарф, укутывающий лицо до самых глаз. Он в который уже раз, порадовался, что Николай настоял, чтобы площадку со всех сторон затянули парусиновыми обвесами — такими укрывают от брызг и ветра мостик на малых миноносках. А ведь Юбер горячо протестовал против такого решения, доказывая, что обвесы увеличат парусность корабля, и без того огромную!

Всякий раз, когда возникал подобный спор, русский неизменно оказывался прав, и это изрядно озадачивало Юбера. Он-то полагал, что Россия, как азиатская держава, безнадёжно отстала в деле освоения воздушного океана — а тут на тебе! Николай, одну за другой выдаёт нелепые с точки зрения любого признанного авторитета аэронавтики, идеи — и неизменно попадает в яблочко! Канадец помнил ожесточённые дискуссии, разгоревшиеся в одном из обществ воздухоплавателей Северной Америки по поводу того, где должен находиться пропеллер — на носу, или на корме[33]? Но что ответили бы почтенные мэтры на предложение поставить сразу два пропеллера, и не на оконечностях, а по бортам?

Но русский предложил именно такой вариант — и, чёрт подери, оказался прав! Вместо того, чтобы неторопливо выписывать широченные дуги, подобно аппаратам Жиффара, Дюпюи де Лома и немца Генлейна, корабль теперь мог развернуться «на пятачке», словно пароход, гребные колёса которого вращаются в разные стороны! В горах, где придётся бороться с изменчивыми воздушными потоками и маневрировать в опасной близости от скал, такая возможность может оказаться спасительной…

Николай настоял и на другом нововведении: по его требованию, дирижабль получил баллонеты, позволяющие сохранять форму корпуса путем нагнетания воздуха в воздушные мешки, скрытые под оболочкой. И снова оказался прав. Первые же опыты показали: корпус, колышущийся под порывами ветра, словно медуза, делает управление крайне затруднительным. К тому же, баллонеты играют ту же роль, что и плавательный пузырь у рыб: накачивая или стравливая из них воздух, можно заставить аэростат перемещаться по вертикали, не играя балластом. На случай экстренного спуска в верхней части оболочки имелся клапан для стравливания газа.

Вместо площадки-гондолы, подвешенной на тросах, дирижабль получил длинную ферму, собранную из бамбуковых реек. Русский называл её «киль» и уверял, что такая система повысит жёсткость всей конструкции. В центре «киля» устроили небольшую площадку, на которой помещались паровая машина, запас топлива, а так же штурвал, соединённый тросами с рулем направления. По обоим бортам, на решетчатых балках вращались трёхметровые пропеллеры — ремни трансмиссий вели к ним от паровика, словно от приводного вала под потолком фабричного цеха к станкам.

Старт первому в истории воздухоплавания, высокогорному полёту, был дан в пять часов тридцать минут утра. Раджит Сингх клялся, что часам к восьми, когда солнце поднимется над перевалом, ветер усилится и сделает их, и без того непростую, задачу ещё сложнее. Перед взлётом Юбер запустил маленький шёлковый шар с водяным газом, привязав к нему яркую ленту, чтобы оценить направление и силу воздушных потоков.

По сигналу Мерзликина казаки разом отпустили канаты, и дирижабль величаво поплыл вверх. С земли неслись восторженные вопли — караванщики, успевшие привыкнуть к виду летучего гиганта, приветствовали воздухоплавателей.

Воздушные струи подхватили дирижабль и понесли по ущелью со скоростью тридцати футов в секунду — обычный ход плывущего по морю кита. Пламя успокоительно гудело в топке, размеренно стучал паровик, стрелка манометра дрожала возле жёлтой черты. Аппарат неспешно набирал высоту, дрейфуя по ветру. Расстояние до скалы Лаханг-Лхунбо быстро увеличивалось, но Юбера это не беспокоило — накануне они во всех деталях обсудили маневр выхода на цель, и теперь оставалось в точности следовать плану.

* * *

Николай привычно поискал взглядом шкалы указателей и выругался. Ничего — ни барометра, по показаниям которого можно судить о высоте, ни, тем более, измерителя скорости с трубкой Вентури, вроде того, что стоял на «Кречете».

Впрочем, он вполне мог оценить основные параметры и на глаз: скорость около пяти узлов, высота три тысячи футов — не считая высоты самого ущелья над уровнем моря, а это ещё двенадцать тысяч футов. Недостаток кислорода ощущался здесь довольно сильно, и Николай мельком пожалел канадца. Бедняга не разгибается, шуруя в топке железным прутом, заменяющим кочергу.

Он покосился влево — его «Мартини-Генри» висела, прихваченная ремнями к леерным стойкам. Подбирая снаряжение для экспедиции он настоял на закупке новейших британских винтовок — бой у «англичанок» был куда лучше, чем у русских винтовок системы Крнка.

Кроме карабинов, каждого из членов экспедиции имелся револьвер «тульский Смит-Вессон» калибром четыре и две десятых линии, модель, недавно поступившая в армию. У самого Николая висела на боку кобура с неизменным «люгером».

Курбатов, малорослый, сутулый казак, скорчился у носового обвеса в обнимку со своим карабином. Когда дирижабль подойдет к террасе Лаханг-Лхунбо, Курбатов снимет неуклюжий тулуп и полезет по решетчатой ферме к носовой оконечности. Сбросит уложенный аккуратной бухтой гайдроп[34] и прыгнет вслед за ним на крышу одного из монастырских домиков. А самому Николаю надо в этот момент с ювелирной точностью отработать клапаном стравливания, иначе дирижабль, избавившись от части нагрузки, быстро пойдёт вверх. И тогда придётся делать новый заход, а значит — сбрасывать балласт, жечь уголь, подкачивать воздух в баллонеты, и, главное — терять драгоценное время.

До скалы было уже около трёх верст. Пора было делать разворот и выводить корабль на центр долины, там, где воздушные потоки заметно слабее. А дальше — снова разворот на шестнадцать румбов и подход к террасе со снижением, по ветру — работая реверсом так, чтобы держать скорость не больше полутора узлов.

Николай быстро закрутил штурвальное колесо. Замелькали, разбрасывая солнечные зайчики латунные спицы, заскрипели, побежали в блоках штуртросы, перепончатый руль направления, похожий на хвост огромной рыбины, качнулся, и заострённый нос аэростата неторопливо покатился в сторону. Воздушный корабль меня курс.

* * *

За следующие три четверти часа Николай до нитки вымок от пота — несмотря на лютый холод, царивший на высоте. И припомнил все, сколько знал, ругательства на русском и французском языках. Первая попытка причалить к монастырской террасе едва не закончилась катастрофой: сильный порыв ветра швырнул их на скалу — и, не перебрось Юбер в последний момент рычаг реверса, они непременно разодрали бы газовые мешки об острые каменные выступы. Во второй раз воздухоплаватели учли такую возможность: поставили пропеллеры на холостой ход и подплыли к террасе, увлекаемые лишь воздушным потоком. Но, видимо, тибетские демоны воздуха, бдительно оберегали Лаханг-Лхунбо: новый порыв ветра бросил корабль вниз, на крыши монастырских построек — так, что Николай едва успел дёрнуть тросик сброса балласта. Дирижабль сразу пошёл вверх, окатив монахов, высыпавших на крыши, водой. И экипаж со злорадством наблюдал, как фигурки в шафранно-бордовых одеяниях кинулись врассыпную, спасаясь от ледяного душа.

Разворачивая дирижабль на третий заход, Николай решил, что этой попыткой они ограничатся. Угля хватает, но во время маневров пришлось сбросить почти весь водяной балласт и стравить изрядное количество газа. Если и на этот раз ничего не выйдет, придётся садиться и запускать газодобывательный завод, чтобы возместить убыль. И, не дай Бог, погода испортится, тогда придётся разбирать аппарат…

Николай унял нервную дрожь и повторил про себя последовательность действий: обороты на ноль, поравняться с краем террасы, чуть стравить газ, потом, работая реверсами, поставить корабль под углом в сорок пять градусов к курсу — и молиться, чтобы воздушные демоны Гималаев не сыграли с ними очередную шутку.

Он сделал своим спутникам знак «приготовиться». Курбатов матерно выругался и полез по решётчатой ферме киля в сторону носа. На ледяном ветру, лишённый даже той жалкой защиты, которую давали брезентовые обвесы, казак промёрз насквозь, и пока воздушный корабль маневрировал, заходя на цель — грелся, обняв пышущий жаром кожух парового котла.

До крыш, усеянных фигурками в монашеских балахонах, осталось пятьсот футов… четыреста пятьдесят… четыреста. Серая стена с чёрным провалом посредине наплывает на дирижабль, ещё футов двести, и можно дёргать за трос клапана стравливания.

— Смотрите, вашбродь, чёй-та там? — Курбатов, уже изготовившийся к прыжку, тыкал пальцем куда-то вниз.

— Где, леший тебя раздери? — заорал Николай. До намеченной точки осталось футов сто пятьдесят.

— Да вон же, аккурат под монастырем! Какие-то кикиморы по скале ползут!

Николай, не отпуская штурвала, перегнулся через ограждение. В сотне футов ниже края террасы, по стене карабкались человекообразные фигуры с карикатурно-длинными конечностями. Вот одна замерла, из горба на спине вырвались струи пара, и неведомое создание ринулось вверх с удвоенной скоростью.

— Оба на реверс! — срывая голос, завопил Николай. — Курбатов, хватай винтовку, бей их в хвост и в гриву!

ГЛАВА VIII

Юбер дёрнул оба рычага, переключая пропеллеры на обратное вращение. Дирижабль на миг завис на месте и медленно пополз назад. Захлопали выстрелы — казак вскинул «Мартини-Генри» к плечу и выстрелил, рванул зарядную скобу, гильза вспыхнув на солнце медной искоркой улетела за борт. Русский каркнул: «Стоп машина!» и канадец снова навалился на рычаги трансмиссии.

Стена уплывала вниз, но он успел разглядеть фигурки, карабкающихся по отвесной скале. Пять или шесть, похожие то ли на исхудавших древесных лягушек, то ли на бесхвостых гекконов с неестественно длинными конечностями. По стене они лезли так, будто самой природой были предназначены для этого способа передвижения: не выискивали выступы и трещины, а пришлепывали к скале ладони, словно те были усеяны присосками, как у гекконов-токи. Только вот ящерицы не таскают на спинах поблёскивающие медью ранцы, из которых то и дело вырываются белые струйки пара и сочится дымок….

И ещё — была в них какая-то режущая глаз неправильность, но канадец, как ни старался, никак не мог уловить её в стремительном мельтешении паучьих конечностей…

Скала возле неведомых тварей то и дело брызгала фонтанчиками каменного крошева — казак никак не мог приспособиться к тряске и промахивался. Юбер потянулся к карабину, но рык «Малый вперёд!», сопровождаемый бранью на двух языках, вернул его к трансмиссии. Лязгнул металл, засвистели в шкивах кожаные ремни, и серая стена медленно поплыла в сторону.

— Ага, есть! — радостно заорал русский! — Попал! Молодчина, Курбатов!

Подстреленное существо висело, раскачиваясь, на одной руке, другой шарило по плечу. Из пробитого «гроба» со свистом ударил пар. Человек-геккон, наконец, справился с застёжкой, ранец слетел со спины, закачался на одной лямке, и струя перегретого пара обдала его с ног до головы! Тварь конвульсивно изогнулась, издала вой, полный мучительной боли и полетела вниз, оставляя белый тающий в воздухе след.

— Курбатов, бей по ранцам! — заорал русский. — Там у них слабое место!

Но поздно — люди-гекконы уже, перемахивали через карниз и кидались на обитателей Лаханг-Лхунбо. Одна тварь схватила монаха за плечи своими длинными, как у шимпанзе, руками, раскрутила и, словно мешок, зашвырнула в пропасть. Другие крушили шафранно-жёлтые фигурки короткими палицами, и канадец видел, как разлетаются кровавыми ошмётками бритые головы. К месту смертельной схватки торопились другие монахи, в их руках блестела сталь.

— Изготовится к прыжку! — проорал русский.

Корабль миновал кромку террасы и плыл метрах в двадцати над крышами, прямо на уступ, нависающий над чёрным зевом пещеры-реликвария. Юбер сжался, ожидая удара, но тут русский каркнул «оба на реверс!», и потянул за тросик клапана стравливания. Юбер дёрнул рычаги, трансмиссия захрустела, правый ремень соскочил со шкивов и замолотил по стенке гондолы. Корабль повело в сторону. Бурые черепичные крыши стремительно приближались, и канадец, схватив карабин и тубус с магазинами, вскарабкался на ферму киля. В последний момент он пожалел, что не сбросил, по примеру товарищей, неуклюжий тулуп.

Киль с оглушительным треском врезался в край крыши, Юбер отпустил тросы и полетел вниз. Упал удачно, на бок — тулуп смягчил падение. Он кубарем покатился по рассыпающейся черепице, и едва не свалился на мостовую, удержавшись на самом краю. Аппарат, разом избавившись от семи сотен фунтов груза, прянул вверх. Над головой Юбера пронесся край гондолы — чуть ниже, и ему размозжило бы череп. Уцелевший пропеллер бешено вращался, разворачивая искалеченный корабль. Из гондолы, пожирая парусиновый обвес, выплеснулись языки пламени — от удара развалилась топка, и раскаленные добела угли воспламенили парусину и сухое дерево.

Юбер замер, осознав, что сейчас произойдет. Воздух вокруг корабля задрожал, огненная струйка побежала по боку баллона. Языки пламени множились, плясали в потоках вытекающего наружу газа. Дирижабль нырнул вниз, охваченная пламенем ферма-киль ударилась о крышу дома. Оболочка лопнула по всей длине, выбросив к небу гигантский огненный гриб, и горящее полотнище накрыло остолбеневших от ужаса монахов и их ужасных противников.

Боковым зрением Юбер уловил на крыше соседнего дома движение. Это оказался русский — он стоял на одном колене и целился из винтовки в конец переулка, где в дыму и тучах искр метались неясные силуэты.

Канадец потянул из-за спины «Спенсер». Карабин сопровождал его во время службы в Пото̀макской армии. Точный бой, быстрая перезарядка, надёжность, которой позавидовала бы легендарная «Браун Бесс» — недаром «Спенсеры» так ценились у северян.

Он откинул крышку восьмигранного кожаного пенала, вынул трубчатый магазин с семью патронами, вогнал его в гнездо на затыльнике приклада. Пальцы привычно зацепили скобу перезарядки, клац-клац, патрон в стволе! Теперь оттянуть курок — и оружие готово к бою…

Цель не заставила себя ждать. Из дымного облака выскочили и кинулись по переулку трое монахов — на одном горела одежда, и он на бегу пытался сбить ладонями пламя. А вслед за ними из-за углового дома показалась огромная фигура.

Только теперь Юбер понял, что люди-гекконы раза в полтора выше самого рослого человека — с мостика аэростата трудно было оценить их рост. И заодно, стало ясно, что за неправильность резанула тогда глаз.

У твари не было головы! Вместо неё между непропорционально широкими плечами выпячивался приплюснутый бугор, покрытый чем-то вроде роговой чешуи, а посредине кошмарным барельефом проступало лицо с приплюснутым носом и белками, ярко выделяющимися на эбеново-чёрном фоне, лицо африканского негра!

Человек-геккон в два прыжка догнал монаха в горящей хламиде, сбил его с ног, и тут русский на соседней крыше выстрелил. Пуля угодила человеку-геккону туда, где у обычного человека находится диафрагма, но ни отверстия, ни брызг крови Юбер не заметил. Тварь качнулась назад, но устояла. Канадец вскинул карабин и выстрелил пять раз подряд: никакого результата, пули «Спенсера» не причиняли кошмарному существу вреда! Попадания его только разозлили — тварь взревела и повернулась к стрелку всем телом, словно кабан, чьи шейные позвонки от природы срослись между собой, лишив шею подвижности.

Русский бросил «Мартини-Генри» и выхватил из кобуры пистолет. Юбер едва успел удивиться — зачем, ведь даже винтовочные пули не способны пробить роговую броню? — и тут русский выстрелил. Тварь взвыла, и качнулась назад. Из отверстия в чешуе, прикрывающей плечо, толчком выплеснулась — нет, не кровь, а зеленая маслянистая жидкость вперемешку со струйками смрадного пара. Тварь согнулась, так что, стал виден заплечный ранец, утыканный коленчатыми медными трубами. Юбер поймал в прицел чёрную физиономию — уж её-то пуля возьмёт непременно! Спуск вхолостую щёлкнул, магазин пуст!

Казак возник на крыше, как чёртик из табакерки — в зубах он сжимал длинный нож. Замер, дождался, когда тварь поравняется с ним, и прыгнул с карниза ей на плечи. Ноги сомкнулись вокруг бугра, заменяющего гадине голову и, прежде чем та успела вскинуть руки, взмахнул рукой.

* * *

…в руке Курбатова сверкнула сталь, и лезвие пластунского ножа вошло между вывороченными, красными губами. Раздался пронзительный вой, переходящий в тошнотворное бульканье. Тварь повалилась на спину, едва не придавив «седока», но тот в последний момент спрыгнул и покатился, уклоняясь от рук, судорожно молотящих по мостовой. Тело монстра сотрясали конвульсии, изо рта, откуда торчала рукоять ножа, фонтаном била красная человеческая, кровь — стекала на грудь и смешивалась с зелёной жижей, сочащейся из простреленного плеча. И запах: знакомая вонь питательной смеси, исходящая от шагохода-маршьёра. Показалось? Жидкость, которую он обнаружил возле реки, пахла так же. А ещё — струйки пара из ранца на спине человека-геккона…

Курбатов вскочил на ноги, выдернул из-за пояса «Смит-Вессон» и, осторожно приблизился к бьющейся в агонии твари. Выждал момент, нырнул под взмах четырёхпалой руки, вспрыгнул на грудь, сунул ствол прямо в лицо и выстрелил. Человек-геккон изогнулся, словно в эпилептическом припадке, раз, другой — и замер. Курбатов сплюнул, ухватился за рукоять ножа и с видимым усилием вырвал его изо рта — тварь в предсмертной судороге стиснула сталь зубами.

Николай огляделся. Переулок был пуст, лишь в дальнем конце мелькали шафрановые одеяния монахов. Юбер стоял возле поверженной твари и пытался ножом вскрыть медную крышку ранца. Пальцами другой руки он зажимал нос — вонь здесь была невыносимой. Николай крикнул — «За мной!» — и побежал, на ходу втискивая патрон в казённик винтовки. Курбатов вытер нож о штанину и кинулся вслед. За ним последовал и Юбер.

На второй труп они наткнулись сразу за углом. Человек-геккон лежал на спине, весь обугленный и закопченный. В роговой чешуе на груди застряло лезвие китайской алебарды «гуань дао» с обломанным древком. Владелец оружия был тут же, и в таком же неприглядном виде — похоже, обоих в разгар схватки накрыло горящим полотнищем дирижабля. Вокруг валялось ещё с полдюжины трупов в монашеских хламидах, переломанные, смятые — будто куклы из папье-маше, которые кто-то неистово топтал каблуками. На мостовой догорали обрывки оболочки. Соседние дома уже пылали, и Николай, закрыв рукавом лицо, перешагнул через мертвого монстра, прорвался через завесу дыма и искр — и оказался на площадке, у края обрыва.

Здесь творилось сущее столпотворение. Толпа монахов, ощетинившаяся копьями, алебардами и кривыми мечами, наседала на человека-геккона, отмахивавшегося длинным шестом. Приглядевшись, Николай узнал в орудии обломок несущей фермы дирижабля.

За спиной твари, возле нависающего над краем обрыва подъемника, возился человек в монашеском одеянии, и чудище не подпускало к нему монахов, упрямо лезущих под удары импровизированного шеста. Неизвестный не обращал на разгоревшуюся в двух шагах от него схватку никакого внимания. Он прицепил к балке подъёмника толстый жгут и стал прикреплять к своему поясу ведущие от жгута верёвки.

Николай замер. Что-то это ему напоминало — что-то решительно здесь неуместное…

Странный монах закончил возиться со жгутом и наклонился к подъемнику. В руках у него мелькнул язычок пламени.

«Ну конечно! Опыты по спасению наблюдателя с подбитого аэростата, которые проводились в Гатчинском воздухоплавательном парке! А жгут, свисающий с подъёмника — это же…»

— Стреляй в монаха, Курбатов! — заорал Николай. — У него, гада, парашют, стреляй, покуда не ушёл!

Но было уже поздно. Монах подхватил с земли большой и явно очень тяжёлый ящик и без разбега прыгнул в пропасть. Жгут с хлопком развернулся в большой купол, под которым на канатах повис давешний «монах». Порыв ветра подхватил его и понёс прочь от скалы. Курбатов повел стволом, выцеливая болтающуюся, словно марионетка на ниточках, фигурку. Грохнул выстрел, казак передёрнул затворную скобу, вложил патрон и снова вжал приклад в плечо. Николай, спохватившись, поднял свою «Мартини-Генри». Выстрелы гремели один за другим, но парашют уже заслонил беглеца. Казак, выругавшись, опустил винтовку.

— Сбёг, паскудина!

Рукопашная схватка продолжалась. Человек-геккон отмахиваясь от напирающих монахов, прижался спиной к подъемнику. Брошенное из толпы метательное кольцо-чакра ударило в лицо, и тварь взвыла, выронив шест. Толпа, издалв ликующий вопль, качнулась вперёд. Множество острий уперлись в грудь отвратительного создания, пришпилив его к треноге во̀рота — и в этот самый момент Николай заметил за спиной монстра прозрачную струйку дыма.

— Ложись! — закричал он и бросился на землю, сбив заодно и Юбера. Грохнуло, скала под ногами заходила ходуном. Казалось, терраса сейчас обрушится в пропасть, увлекая из за собой. Над головами пронеслось, вращаясь, словно пропеллер, расщеплённая деревянная балка. На месте подъемника вспухло пыльное облако, от него во все стороны разбегались окровавленные люди.

Николай свесился с края обрыва и посмотрел вниз. Смотрел долго, потом встал и принялся отряхивать колени. Выражение его лица не предвещало ничего хорошего.

— Bordeldemerde![35] — Юбер, скрючился, держась на правый бок. — Крепко вы меня приложили, мсье, как бы ребра не переломали…

— Ерунда, — отмахнулся Николай. — зато голова цела. Но, боюсь, это ненадолго: мы лишились последнего безопасного пути вниз. Обломки треклятого подъемника снесли «лифтовые» платформы — одну за другой, как костяшки домино! Теперь, хочешь — не хочешь, а придётся карабкаться по чёртовой тропе… как её там?

— «Тропа йети» — отозвался канадец. Он расстегнул тулуп и осторожно ощупывал ребра, время от времени шипя от боли. — Я как знал, что эти снежные люди и прочие четырёхпалые до добра не доведут! Нет, мсье Николя, Гималаи — не место для цивилизованного человека. То ли дело, Скалистые горы, где всех опасностей — камнепады, лавины, да может ещё, индейцы из племени черноногих. Благодать, да и только!

ГЛАВА IX

Утёс озарился вспышкой, над краем скалы вспухло огненное облако — и почти сразу растаяло, оставив лишь лёгкие дымки.

— Во как! — выдохнул урядник, заворожено наблюдавший за этим зрелищем. — Выходит, вашбродие, наши сгорели?

— Похоже, так и есть, Ташлыков. — отозвался начальник экспедиции. — Газ-то в аэростате горючий — помнишь, как господа воздухоплаватели запрещали вам дымить носогрейками возле газодобывательного завода? Сам теперь видишь, почему! А вы, храпоидолы, небось их, промеж себя матами крыли…

— Да уж, был грех… — урядник размашисто, двумя перстами перекрестился. Он и трое его земляков придерживались старого обряда — благо, начальство в лице Мерзликина предпочитало этого не замечать.

— До скончания дней за них молиться буду и дитям накажу. Не приведи Господь, такую смерть принять — чисто в геенне огненной! Ну, спаси Христос души новопредставленных…

— Жаль Курбатова. — добавил другой казак, со скуластым бурятским лицом и редкой, как у коренных обитателей Сибири, бородёнкой. — Отчаянный был, только шибко дурной. Где ж оно видано, штоб наш брат казак, да по небу лётал, аки нетопырь?

— Вот и видать, Батожбаев, дурень ты и службы не разумеешь! — огрызнулся урядник. — Казак — он на то и казак, штоб идти, куды велено! А уж на небо или наоборот — так то начальству виднее, а наше дело сполнять!

— А ну, помолчите! — прикрикнул на спорщиков начальник экспедиции. — Ташлыков, у тебя слух, как у рыси — показалось мне, или там, наверху, стрельба?

Урядник приложил к уху ладонь:

— Как есть, палят, вашбродие! Один… нет, два винтаря!

— Да, теперь и я слышу! — поддакнул Батожбаев. — Видать, к краю обрыва подошли. Это, вашбродь, «Герки», у их выстрел звонкой!

«Герками» казаки прозвали винтовки «Мартини-Генри».

— Вот и славно! — обрадовался штабс-капитан. — Значит, наши — у кого ещё в здешней глуши могут быть новейшие английские винтовки!? Рано ты, Ташлыков, отпевать их вздумал!

— Ну, дай-то Бог! — урядник снова обмахнулся двумя перстами. — Внял, значить, Господь, молитвам…

— Чёй-та, вашбродие? — Батожбаев ткнул пальцем вверх. — Во-он там, аккурат где площадка?

Мерзликин извлёк из футляра подзорную трубу, раздвинул, поднёс к глазам, и присвистнул от удивления.

— Что за… ох, яти твою в душу!

От края площадки плыл, снижаясь, белый купол. Под ним на невидимых с такого расстояния ниточках болталась человеческая фигурка. Казаки, разинув рты, пялились на невиданное явление.

Снова захлопали винтовки.

— Вашбродь, опять наши! — заорал, опомнившись, урядник. — В три ствола палят по зонту летучему!

Над карнизом поднимались еле различимые на расстоянии дымки выстрелов.

— Трое, говоришь? Значит, все целы… — Мерзликин перекрестился — в отличие от урядника, троеперстно. — Ты, Ташлыков, бери казаков, у кого кони посёдланы — скачите, смотрите, куда отнесёт, постарайтесь перехватить! А я с остальными за вами. Чует моё сердце, внизу его ждут. Батожбаев, ноги в руки и в лагерь к индусам. Объясни, что тут творится, и передай: начальник, мол, просит всю охрану поднимать в ружьё, а пяток конных к нам, ловить этого прыгуна! Да, и бабу-переводчика с собой возьми, иначе ведь не поймут, только зря ноги собьешь… Ну, что встали, анцыбалы? Бегом, бегом — и, не дай бог, упустим!

* * *

Погоня не затянулась. Штабс-капитан оказался прав: беглеца поджидал отряд из трёх дюжин всадников. Казаки заметили их издали, перевалив через гребень невысокой гряды — противник превосходил их по численности, самое малое, впятеро.

Оставив лошадей под скалой, казаки заняли позиции за грудами камней, усеивавшими гребень. Расчёт Ташлыкова был на то, чтобы внезапным огнём заставить неприятеля отойти и спешиться для атаки. Урядник был уверен, что неизвестные всадники не станут рисковать переломать ноги коням на каменной осыпи. Обходного манёвра он не опасался — справа и слева высились утёсы, по которым не прошёл бы и горный козёл. К тому же, требовалось лишь попридержать неприятеля до прибытия основных сил во главе штабс-капитаном — а уж там, бандитам нипочём не устоять в стычке с равным по численности воинским отрядом.

Так оно и получилось. Казаки подпустили неприятеля на полторы сотни шагов и встретили беглым огнём. Трое бандитов полетели с сёдел, заржали раненые лошади, конная масса остановилась, качнулась назад, и потекла обратно, в лощину.

Урядник скомандовал прекратить стрельбу — следовало беречь патроны. Он извлёк из ножен кинжал-каму, пристроил так, чтобы был под рукой, и принялся заряжать «Смит-Вессон». Остальные казаки последовали его примеру — дело шло к рукопашной.

Но, то ли бандиты замешкались, то ли не хотелось им карабкаться под пулями по крутой осыпи, а только они провозились не меньше получаса, прежде чем пошли в атаку. И не успели подняться до середины склона, как за спиной раздался пронзительный свист и слитный винтовочный залп — казачья лава, в которой мелькали тюрбаны сикхов, отрезала бандитам путь к отступлению!

На этом бой закончился, началась резня. Пограничным войнам вообще не свойственен излишний гуманизм — пощады здесь никто не ждал и давать не собирался. Особенно отличились телохранители Раджита Сингха: они ставили пленников на колени и одним движением перехватывали горло острыми, как бритва, кипранами. Мерзликин вытащил револьвер, стремясь остановить кровавую расправу, но Раджит Сингх его остановил: «Не стоит сахиб — если бы победили они, с нас бы кожу с живых содрали! К тому же, что прикажете делать с пленниками? У нас недостаточно людей для конвоя, да и конвоировать их некуда…»

Мерзликин не внял его доводам: уцелевших разбойников согнали в кучу, повязали их же кушаками, и усадили на землю под присмотром полудюжины казаков с винтовками. Сикхи голодными волками бродили вокруг, мрачно разглядывая упущенные жертвы — под их взглядами несчастные ёжились, прятали глаза и жались друг к другу.

* * *

Никто не понял, откуда появился беглец. Возможно, он прятался среди мёртвых тел, или скрылся в суматохе за камнем, или подстреленной лошадью. И, когда мнимый монах возник перед Раджитом Сингхом, в его руке холодно сверкала раджпутская кханда — длинный палаш с эфесом в виде корзины и клинком, расширяющимся к кончику.

Сикх отреагировал незамедлительно — его сабля свистнула, вылетая из ножен. Оружие относилось к распространенному в Индии типу «тальвар», и напоминало польские карабеллы, отличаясь от них навершием в виде металлического диска.

Жаль, жаль, Юбер не мог видеть сейчас своего недавнего попутчика! Куда подевался лощёный выпускник Тринити-колледжа, встречавший его в англезированном кабинете родового имения? В полном соответствии с канонами искусства «гатка», издревле практикуемого воинами его народа, сикх подпрыгивал, высоко вскидывая колени, одновременно выписывая тальваром замысловатые дуги и восьмерки — плёл смертоносное кружево из всполохов синей стали, издревле ценящейся на Востоке намного дороже золота.

Его противник наоборот, застыл как изваяние на одной ноге, высоко подняв другую, согнутую в колене. Он походил сейчас на танцующего журавля: руки — крылья расправлены, левая ладонь смотрит на противника, в правой, отведённой назад, сверкает сталь. Обычный человек не простоял бы в такой противоестественной позе и минуты, но только не странный монах — он не шелохнулся, пока сикх плясал перед ним свой боевой танец. Искушённый взгляд заметил бы в движениях Раджита Сингха некоторую растерянность — стойка противника, называемая китайскими мастерами «танцующий журавль», не имела ничего общего с воинскими традициями Индии.

Если свидетели поединка ожидали, что противники, примутся осыпать друг друга градом ударов, демонстрируя замысловатые приёмы защиты, уклонения и атаки по всем правилам восточных воинских искусств, то их ждало разочарование. Некоторое время сикх кружил вокруг недвижного «монаха»: тот, казалось, не замечал его, погрузившись в подобие транса.

Один из казаков потянул из-за спины винтовку, но стоявший рядом сикх-телохранитель схватил его за руку и что-то грозно прошипел. Забайкалец пожал плечами — «не желаете, мол, не надо, я хотел как лучше…»

Наконец, сикх с гортанным воплем прыгнул вперёд — но «монах» словно того и ждал. Неуловимым движением, как текучая ртуть, он скользнул в сторону и наотмашь рубанул перед собой. Острие кахнды распороло предплечье сикха, тот вскрикнул и выронил саблю. Следующий удар рассек кожаные ремни амуниции и пробороздил на груди глубокую черту, сразу набухшую кровью. Раджит Сингх попятился, споткнулся и упал на спину. «Монах» издал победный клич и занёс клинок для смертельного удара.

— А ну, погодь, нехристь!

«Монах» обернулся — и увидал Ташлыкова. Урядник сидел на лошади, в непринуждённой позе, перекинув ногу через седло, и с неподдельным интересом наблюдал за поединком восточных воинов. Встретившись взглядом с «монахом», он злорадно осклабился, спрыгнул с лошади, сделал два шага навстречу. Шашка и кинжал-кама оставались в ножнах.

«Монах» взмахнул мечом и двинулся к уряднику, высоко вскидывая ноги и пританцовывая по журавлиному.

Ташлыков раздосадовано крякнул и сплюнул под ноги.

— И неймётся тебе, басурману! Ну, стало быть, не обессудь, сам напросился!

«Смит-Вессон» хлопнул, выбросив облачко дыма. «Монах» на мгновение замер и медленно повалился навзничь. Из отверстия над переносицей толчком выплеснулась чёрная кровь.

Когда стемнело и свободные от караулов казаки разлеглись после ужина на кошмах у костра и закурили трубки, урядник Ташлыков, на правах самого старшего и бывалого, произвёл детальный разбор поединка:

— Энтот сикха-то, хоть и нехристь, а саблюкой играть мастак! И скокчет, быдто зверь абезьян: и так, и эдак, да с проворотом, да с подвывертом! А уж как коленками дрыгает и глаза пучит — залюбуешься, куды-ы там китаёзам! Те, известно дело, мастера ногами-руками да железяками острыми махать и выть не по-людски…

Только, вот что я вам скажу, соколики: дурень он, сикх энтот, как есть дурень, хоть и превзошёл, говорят, науки в самой Англии! Когда на кону буйна головушка, не время лихостью своей фасонить, воевать надоть! Леворверт — он супротив всяко-разных прыжков, хошь с шашкой, хошь с ножиком, хошь с гольными пятками, завсегда брать будет. А потому, накрепко запомните, жеребцы стоялые: как попадётся эдакой любитель посигать да повыть — стрели его, поганца, и вся недолга! Иисусом Христом, Спасителем нашим клянусь: ежели кто вздумает на шашках али ножиках с энтими скокальщиками тягаться — самолично отстебаю нагайкой, и не посмотрю, что земляки! Потому как планида моя такая: должон я вас, дурни стоеросовые, живыми домой возвернуть, к мамкам, жёнкам и малым детушкам…

ГЛАВА X

Воздухоплавателей приняли в небольшом зале, скромностью отделки мало напоминающем индуистские храмы с их перламутром, позолотой и фигурками богов. Из украшений здесь имелись лишь молитвенные барабаны, рядком закреплённые вдоль стен. Под барабанами каменными изваяниями застыли монахи.

Настоятель занимал почётное место на низком помосте. Рядом с ним в полупоклоне замер переводчик в неизменной шафранно-бордовой хламиде. Воздухоплаватели уже знали, что это одеяние, единственное платье монаха любого ранга, называется «уттара санга».

После обмена любезностями и приличествующих случаю выражений сочувствия (настоятель выразил сожаление по поводу гибели воздушного корабля, гости в ответ, погоревали об убитых людьми-гекконами обитателях Лаханг-Лхунбо), посетителям предложили объяснить, зачем они явились в монастырь. Вопрос был задан в самых деликатных выражениях, с расшаркиваниями и заверениями, что в здесь рады даже таким гостям.

Николай достал из-за пазухи портмоне и извлёк из него осьмушку тёмно-коричневого пергамента. «Депозитная квитанция» имела вид необычайно древней — Юберу показалось, что она вот-вот раскрошится у русского в пальцах. Но обошлось: переводчик принял документ и с почтительным поклоном подал настоятелю.

Тот осмотрел «квитанцию», не прикасаясь к ней, и произнёс несколько слов. По рядам монахов пронёсся шорох, и Юбер понял, что сейчас произойдет нечто из ряда вон выходящее. До сих пор монахи сидели, не шевелясь, и ни тени эмоций не угадывалось в щелочках глаз, обращенных в буддистскую Вечность.

И не ошибся. Переводчик, почтительно поклонившись, сообщил, что затребованная ими реликвия никак не может быть выдана. И причина тому самая уважительная — ее, реликвию, похитил человек, который спрыгнул со скалы на глазах у почтенных гостей. Его святость сожалеет, что они понапрасну подвергли себя испытаниям и желает так же успешно преодолеть обратный путь — потому как в монастыре им делать более нечего. Конечно, гости могут отдохнуть в отведённом для них помещении, подкрепиться кашей и лепёшками из ячменной муки — но завтра чтобы духу их здесь не было!

Все это было обращено в столь безупречно-вежливую форму и произнесено с такой невозмутимостью, что канадцу захотелось достать «Смит-Вессон» и пристрелить переводчика, настоятеля, а заодно и половину монахов. А потом застрелился самому, поскольку грандиозные усилия, предпринятые для поисков «слёз асуров» очевидно, пошли волу под хвост. Или, с учётом того, где они находятся — яку. Неизвестный злоумышленник увел ларец у них из-под носа, и теперь остаётся только удалиться «en être pour ses»[36] — «пообедав без соли», как говорят русские. Если, конечно, они сумеют добраться донизу, не свернув при этом шеи.

* * *

Обитатели Лаханг-Лхунбо не пожелали возиться с трупами чудовищных пришельцев. Останки людей-гекконов хотели просто сбросить со скалы — пускай падальщики и жители деревни разбираются с тем, что уцелеет после падения с высоты в две тысячи футов. Николай с трудом уговорил позволить изучить тела бестий. Настоятель, подумав, ответил согласием, и видно было, что делает он это крайне неохотно.

Осмотр дал поразительные результаты, несмотря на то, что ни один из троих не обладал навыками учёного-натуралиста или врача. Впрочем, как выразился Юбер в свойственной ему североамериканской манере: «этим ребятам механик с разводным ключом требуется чаще, чем доктор с клистиром и пилюлями».

Спорить с этим было трудно, поскольку у каждой из тварей на спине имелся массивный ранец, склёпанный из листовой меди и покрытый поверх неё слоями войлока и кожи. Ранец содержал миниатюрную нефтяную топку, котел и систему цилиндров, из которых под давлением нагнеталась по коленчатым медным трубкам смесь пара и смрадной зеленой жижи, хранящейся в отдельном бачке. Трубки через штуцера были вживлены в уродливые наросты, покрывающие, словно панцырь, спину, грудь, конечности, даже шеи и головы людей-гекконов, из-за чего те не могли вращать головами — эту особенность Юбер заметил во время перестрелки в монастыре. Сами наросты (русский назвал их «полипами») были, словно коростой, покрыты роговой чешуёй, которую пробивала не всякая пуля.

Николай, рассматривая эти подробности, мрачнел с каждой секундой. Подковырнув одну из чешуин лезвием кукри, он обнаружил под ней жгуты мышечной ткани и заявил, что «полипы» служат своего рода «внешней мускулатурой», многократно усиливающей конечности твари. А вонючая жижа из ранца, заменяет питательные вещества, пропадающие в живые ткани с током крови. Юбер удивился: неужели русский определил всё это после поверхностного осмотра? В ответ тот промолчал и ещё больше помрачнел.

Покончив с «полипами», исследователи взялись за скрытые под слоем мускулов и чешуи человеческие тела. Здесь их ожидали новые сюрпризы: все три особи, подвергнутые препарированию, оказались неграми. Операция совершенно их искалечила: кожа, когда-то эбеново-чёрная, посерела, поблёкла, покрылась нездоровой сыпью, под ней совершенно не прощупывались мышцы. Будь несчастные живы, они не смогли бы самостоятельно передвигаться хотя бы и ползком.

Николай предположил, это стало следствием того, что собственные мышцы негров атрофировались, не получая достаточно питания и нагрузок — то и другое доставалось внешнему «мышечному панцырю». И снова Юберу показалось: русский не высказывает умозаключение, а сообщает нечто, уже ему известное. Но промолчал: стоит ли утруждать себя вопросами, если в ответ получишь угрюмое молчание?

Было и другое, столь же пугающее изменение: ниже локтей и колен, человеческие конечности переходили непропорционально длинные в лапы, по форме более подходящие ящерице-токи. Плоть в местах соединения плоти бугрилась шрамами, будто над ней потрудился изувер-вивисектор, собиравший своих кошмарных монстров, словно головоломки, из фрагментов человеческих тел и гигантских рептилий. Уродливые конечности, покрытые зеленоватой неровной кожей, заканчивались четырьмя растопыренными веером пальцами, снабженными присосками. Присоски, действующие наподобие мышечных сфинктеров, могли бы прилипнуть к любой поверхности — отсюда и неимоверная ловкость, позволяющая людям-гекконам взбираться на отвесные скалы.

За неимением инструментов, которыми пользуются настоящие прозекторы, Николаю пришлось пустить в дело свой кукри — кривой нож непальских горцев, отточенный до бритвенной остроты. Юбер наблюдал за процессом вскрытия, едва справляясь с тошнотой. Курбатов же орудовал своим пластунским ножом уверенно, без малейшей брезгливости — «дело привычное, вашбродь, свиней да баранов сколь раз колол, да туши разделывал!»

Лучше бы он промолчал! В живом галльском воображении возникла до ужаса натуралистическая картина: cosaque sanguinaire[37] выкраивает из трупа человека-геккона кровоточащие ломти мяса, насаживает их на длинный нож и поджаривает на огне. А потом, не снимая с ножа, жадно отрывает зубами куски обугленной плоти и запивает водкой. Впрочем, нет, поправил себя Юбер, это все остальные запивают пищу вином — русские наоборот, закусывают крепкий алкоголь…

От таких неаппетитных, мыслей он облился холодным потом, к горлу подкатил ком, во рту возник отвратительный кислый привкус.

Николай заметил, что с канадцем творится неладное, и успокоительно похлопал того по плечу.

— Да, брат, такая вот пакость! Меня тоже едва не вывернуло, когда увидел трубки, вросшие в тело! Хорошо, с утра маковой росины во рту не было, брюхо пустое, а то бы непременно опозорился. А этому, бритоголовому — хоть бы хны!

Действительно, монах-переводчик рассматривал выпотрошенного монстра, сохраняя полнейшую невозмутимость, не забывая при этом следить за каждым движением гостей и ловить их каждое слово. Но тут его ждало разочарование: воздухоплаватели переговаривались не на английском языке, который монах понимал довольно сносно, а по-французски. Курбатов же ограничивался отрывочными русскими фразами, по большей части, нецензурного свойства.

За этим неаппетитным занятием Юбер не заметил, как наступил вечер. Пора было заканчивать — работать при свете масляных плошек было невозможно. Русский отошёл от груды растерзанной плоти, в которую превратился человек-геккон, и принялся оттирать от крови свой кукри.

— Помните, мсье Бондиль, мы говорили о существах, которых Тэйлор использовал для горных работ? Я так понимаю, это они и есть, только не животные, а негры, и вдобавок, жестоко искалеченные!

Канадец скривился от отвращения.

— Вот, значит, как он использует невольников! Вместо того, чтобы гноить в шахтах, создаёт из них людей-гекконов!

— Знай несчастные что их ждёт — уверен, они предпочли бы смерть. Стать частью живой машины, лишиться не только свободы, но облика, данного от рождения! Меня мутит при мысли о том, что можно сделать что-то подобное с человеческим существом.

Юбер испытующе посмотрел на собеседника.

— Признайтесь, мсье Николя, вы что-то знали заранее, или хотя бы подозревали?

— Я знал ровно же, сколько и вы — просто сложил два и два. Вы ведь слышали о маршьёрах?

— О шагающих механизмах? Да, Паске показывал рисунки, дагерротипы и даже чертежи. Правда, самому видеть не пришлось — я покинул Париж до того, как Саразен пришёл на помощь Коммуне.

Русский закончил чистить нож и убрал его в ножны.

— Ну а мне приходилось не просто видеть маршьёры, но и сражаться на них. Так вот, вонючая гадость в ранцах людей-гекконов — та же питательная жидкость, что используется в шагоходах. Я заподозрил это ещё на берегу, когда рассматривал следы. Но тогда я подумал о маршьёрах, только иной конструкции — скажем, со ступнями, покрытыми гуттаперчей, или обтянутыми кожей. Но чтобы такое… Не могу представить, как Тэйлору удалось такое: насколько мне известно все попытки медиков совместить человеческие ткани с животными неизменно терпели фиаско. Но результат того стоит: — люди-гекконы намного крепче и сильнее обычных невольников и к тому же, их верность хозяину гарантирована.

— Что верно, то верно, мсье. Пока Тэйлор снабжает своих монстров питательной смесью, он может не опасаться ни бунта, ни побега. Без постоянной подпитки «мускулы-полипы» погибнут, и несчастные будут заперты в темнице из гниющей плоти! К тому же, «паровые ранцы» нуждаются в заправке топливом, смазке, ремонте, а для этого нужны квалифицированные техники!

— Да, вряд ли Тэйлор стал бы обучать рабов. К чему выпускать из рук то, что накрепко привязывает их к хозяину?

— Вы уже закончили? Если да, то я прикажу служителям убрать следы ваших… изысканий.

Монах-переводчик указал на то, что осталось от трупа.

Николай кивнул.

— Да, разумеется. Я бы ещё попросил спустить вниз ранец и образцы тканей, и хорошо бы сначала их заспиртовать. Мы сами не можем провести полноценное исследование, а вот учёным в Императорской Академии наук такая задача по плечу. Разумеется, за ваши труды будет щедро заплачено.

Монах покачал головой.

— Увы, это невозможно. Подъемники разрушены, для их восстановления потребуется много времени. На себе же вы такой груз не унесёте — если, конечно, хотите добраться до подножия скалы живыми.

Юбер, вспомнив о том, что ждёт их завтра, насупился.

— Что ж, не буду вам докучать. — Монах поклонился — низко, но без тени подобострастия. — Вас проводят в помещение, отведённое для отдыха. Выходить лучше с рассветом — надо преодолеть верхний участок тропы до того, как солнце поднимется над перевалом. Иначе ветер с верховий ущелья попросту сдует вас с карниза.

ГЛАВА XI

— Ничего, вашбродь, переберёмся. Слава богу, монаси верёвки дали, не пожадничали. А могли бы и не дать — выбирайтесь мол, рабы божии, как знаете, а сверзитесь, стало быть, такова ваша планида!

Без необыкновенной ловкости Курбатова кто-нибудь из них давно уже сорвался бы с тропы. Казак порхал по карнизам, как акробат по трапециям, успевая то бросить верёвку, то подстраховать в особенно опасном месте, то схватить в последний момент за руку, или за шиворот.

— Не… — лениво отозвался Николай. — Никуда бы эти святоши не делись. Виноватыми себя чувствуют: как же, такая реликвия, и не уберегли! Скандал ужасный, позор, урон репутации! Да они на руках нас спускать должны, если по справедливости…

Он расположился на отдых с комфортом, будто сидел не на узкой дощечке над пропастью, а кресле, в респектабельном клубе. Повозился, устраиваясь поудобнее, извлёк из-за пазухи кисет и стал раскуривать трубку-носогрейку.

— Вернее уж головой в пропасть. — лениво отозвался Юбер. — Нет свидетелей — нет и скандала!

— Будь на их месте ваши банкиры — непременно так и поступили бы! А здесь — нет, здесь так не принято…

Раздался шорох, сверху посыпались мелкие камешки. Юбер поднял голову и замер: и из-за выступа, метрах в трёх выше карниза, высунулась пугающая харя. Отдаленно она напоминала человеческое лицо: маленькие, глубоко запавшие глаза под тяжёлыми надбровными дугами, сплюснутый, будто у обезьяны нос, и длинная, до глаз, седая шерсть.

По спине пробежали струйки ледяного пота. Он вслепую зашарил, нащупывая винтовку.

— Уберите ружья! И не надо бояться йети, они не опасны тем, кто не угрожает Лаханг-Лхунбо и его обитателям!

Юбер узнал голос. Секундой позже показался и его обладатель, монах-переводчик. Поверх привычной утта́ра са́нга и юбки-антараваса́ка, он накинул бордовую накидку санга́ти, которую монахи обычно носят, свёрнутой, перекинув через плечо — уступка ледяному ветру, свирепствующему над бездной. Под мышкой монах сжимал тяжёлый даже на вид посох из чёрного дерева, лишённый каких-либо украшений.

— Не бойтесь йети! — повторил он. — Для вас они не представляют опасности.

Юбер вдруг осознал, что монах говорит с ним на французском языке, не слишком правильном, но понятном. Он обернулся к Николаю — тот лишь улыбнулся и развел руками. Ушлый монах провел их, как детей, и поделом: здесь привыкли к высокомерию пришельцев из Европы, и научились с поистине восточным коварством обыгрывать недалёких, самоуверенных чужаков…

На лице переводчика, обычно каменно-невозмутимом, мелькнула усмешка.

— Меня прислали с предложением: если вы согласитесь помочь найти тех, кто напал на обитель, йети помогут вам спуститься.

От неожиданности Юбер поперхнулся и закашлялся, так что на глазах выступили слёзы. Русский похлопал его по спине, уселся поудобнее и обратился к незваному гостю:

— Как я понял, вы хотите вернуть похищенные «слёзы асуров»?

— Вы неправильно поняли. Реликвия покинула обитель, как и было предначертано. Возможно, когда-нибудь она вернётся — откуда нам знать?

— То есть вам нужен не сам ларец, а похититель? Скормите его вашим домашним зверушкам?

Монах поглядел на канадца снисходительно, словно на ребёнка, сморозившего глупость.

— Отныне над реликвией и её новым владельцем властна лишь судьба. Наше дело — стоять в стороне и ждать.

— Нам говорили, йети могут по вашему приказу сбросить вора с тропы. Или нас обманули?

Монах покачал бритой головой.

— Нет, не обманули. Йети действительно стерегут тропу, но в наших приказах они не нуждаются. И, кстати, йети не едят мяса — обходятся кореньями и зернами ячменя.

— В сердцах они тоже не могут видеть? — Юбер подпустил в голос толику ехидства и тут же пожалел: что бы там ни говорили, а йети не очень-то похожи на вегетарианцев.

— Сердца человеков, — ответил монах после недолгой паузы, — открыты высшим силам, а йети, как, впрочем, и мы всего лишь их послушные орудия. И если человек не сумел достигнуть конца тропы — значит так предрешено, и ещё неизвестно, пошло это во вред его карме или наоборот, помогло её очистить. Что до клыков, когтей, то они способны напугать лишь тех, кто не понимает, что истинная опасность — вовсе не та, которая угрожает бренному телу.

Повисло тяжкое молчание. Монах словно превратился в статую Будды. Николай демонстративно поглядывал на часы, Юбер кипятился, проклиная в душе невозмутимость собеседника и своё неумение держать язык за зубами. Курбатов привалился к скале, ствол его винтовки смотрел на ближайшего йети.

— Я повторю. — заговорил монах. — Мне поручено отправиться с вами на поиски тех, кто организовал нападение. Цель — не возвращение «слёз асуров». Реликвия покинула священный грот, и обитель более не несёт за неё ответственность.

— Значит, хотите отомстить? — деловито поинтересовался русский. Он как бы невзначай извлёк из кобуры небольшой воронёный пистолет, повертел в руках и с лязгом оттянул коленчатую рамку на казённике.

— Мудрец сказал: «перед тем, как мстить, выкопай две могилы», мы же не будем копать ни одной. Наша задача — найти тех, кто пошёл против вращения колёса жизни и смерти, сотворив то, что они сотворили.

— Вы о людях-гекконах? — уточнил Юбер. — Хотите покарать их создателей?

— Да, о них. Только кары, как вы её понимаете, не будет. Они уже наказали себя, хоть пока этого и не осознают.

Русский выжидающее молчал, рука с пистолетом лежала на коленях. Палец не на спуске, прикинул Юбер, но это доля секунды. Интересно, в кого он выстрелит сначала — в монаха или в мохнатую тварь?

— Есть ещё одно условие. Мы хотим увидеть, куда ведёт дорога, которая открывается при помощи «слёз асуров». Об этом не узнает никто за пределами обители, но мы — монах нарочно сделал ударение — мы должны знать.

Николай встретился глазами с Юбером. Тот едва заметно пожал плечами.

«Банкуйте, мистер — так, кажется, говорили в армии Потомака? Хорошие были времена, простые и незатейливые: всего-навсего, Гражданская война, и никаких вам хитроумных монахов-буддистов, „слёз асуров“ и тварей с приращёнными лапами. И, главное — совершенно никаких йети!»

— Что ж… — русский передвинул на колени кобуру и стал засовывать в неё пистолет. — Будем считать, договорились. Но у меня встречное условие — вы подробно, без утайки, рассказываете, как злоумышленник смог похитить «слёзы асуров». Иначе нам придётся спускаться без вашей помощи — но и вы будете разыскивать создателей этих тварей самостоятельно. И я не уверен, что у вас будет так уж много шансов на успех!

* * *

Нижняя платформа пострадала не так сильно. Часовню, правда, снесло рушащимися сверху обломками, погиб монах-смотритель. А вот от помоста остался изрядный кусок, на котором с удобствами могли разместиться с десяток человек. Русский с Юбером устроились на самом краю, за обломками подъемника.

Йети держались подальше от путешественников, на другом конце платформы. Впрочем, путешественники уже начали привыкать к «снежным людям», тем более, что их помощь оказалась совсем не лишней. Последние триста футов перед площадкой дались особенно тяжко: поднялся ветер и, хотя нижнюю часть тропы прикрывал от ярости стихии утёс, они с трудом удерживались на узком карнизе. О том, что творилось выше, не хотелось даже думать. Монах оказался прав: задержись они с выходом на час-другой, их попросту сдуло бы в пропасть.

Но теперь мытарства остались позади. На площадке ветер почти не ощущался — можно отдохнуть, перекусить лепёшками-чапати, захваченными из монастыря, а заодно, не спеша, обстоятельно побеседовать с новым попутчиком.

То, что поведал воздухоплавателям монах, мягко говоря, не отличалось правдоподобием. Можно с уверенностью утверждать: расскажи кто-нибудь такую байку в парижском кабачке — её объявили бы забавной беспардонным враньём. Но увы, Европа осталась далеко, а вокруг творятся вещи и поудивительнее — такие, что любой редактор журнала, печатающего романы с продолжением о приключениях, разбойниках и роковых кладах, удавился бы от зависти. Или нет — немедленно предложил бы рассказчику гонорар за четыре полосы в каждый номер, и половина авансом, господа!

Итак, два месяца назад в монастырь заявился визитёр. Неизвестно, как он оказался на утёсе — никто не видел, чтобы это человек поднимался по «тропе йети». Надо ли говорить, что ничего, хотя бы отдаленно напоминающего аэростат или иное средство перемещения по воздуху, вроде мифической птицы гаруды, при нём не было?

На вопрос русского — почему незнакомца не заставили рассказать, как он сумел подняться в монастырь? — последовало ледяное молчание. Похоже, монах не понял вопроса: они поступили так, как требовала традиция, точно так же приняли бы любых гостей, и неважно, свались те с неба, вознеслись на утёс на облаке или вышли из скалы. В Лаханг-Лхунбо никого не интересовало, как люди попадали туда — главное, зачем они пришли.

Итак, чужак постучался в двери и заявил, что намерен стать послушником. С ним не спорили: у каждого свой путь, и уж если человек сумел добраться до обители, значит такова судьба. А дело монахов — подчиниться и принять гостя, безропотно и смиренно.

Новичку выдали монастырское облачение, провели через положенные ритуалы. Некоторое время он старательно исполнял обязанности послушника: трудился по хозяйству, проводил предписанное количество часов в медитации, и вместе с другими послушниками внимал наставлениям старших монахов. И, как и другие, вскоре был допущен в святая святых Лаханг-Лхунбо — в «священный грот», пещеру.

Обычным паломникам туда хода не было, если кто-то хотел поклониться одной из святынь, её выносили из пещеры и помещали в особый зал, где жаждущие вкусить благодати могли предаваться этому без помех и под строгим надзором. На послушников запрет не распространялся: зачем скрывать что-то от тех, кто гарантированно проведёт в монастыре остаток жизни?

Но у новичка, как выяснилось, были иные намерения. В один далеко не прекрасный день он перебил монахов, стерегущих реликварий, взорвал динамитом решетку из загадочного «небесного металла» и похитил ларец со «слезами асуров». И, прежде чем уцелевшие стражи успели поднять тревогу, негодяй доволок добычу до края пропасти, откуда уже лезли люди-гекконы.

Что произошло дальше, путешественники видели своими глазами. Многое подтверждало рассказ монаха: и четырёхпалые следы и трупы людей-гекконов и даже сведения, полученные от Саразена. И всё равно: канадец не мог отделаться от ощущения, что они участвуют в каком-то запутанном спектакле — и далеко не на первых ролях…

* * *

— А чтобы убедить вас, что я говорю правду — вот!

Монах извлёк из складках сангати маленький свёрток.

И снова, как в далёком мае 1871-го года, Николай испытал чувство дежа вю. Когда-то он чуть ли не наизусть цитировал многие романы Жюля Верна, и сейчас нужные строки сами собой всплыли в памяти:

«В обеих руках его сверкнули кастеты американского образца, которые одновременно служат и револьверами: достаточно сжать пальцы, чтобы привести в действие эти крошечные карманные митральезы.»[38]

В своё время тринадцатилетний Коля Ильинский до хрипоты спорил с приятелем, таким же, как он, поклонником приключенческих романов, что за оружие пустил в ход Робур на заседании Уэлдонского учёного общества. Приятель настаивал на «Апаше» — хитроумном изделии льежских мастеров, сочетающем в себе кастет, револьвер и кинжал. Николка же ссылался на каталог оружейного магазина, на развороте которого красовалось изобретение американца Джеймса Рида, жилетный револьвер-пепербокс «Мой друг». Тогда дискуссия закончилась разбитым носом и расцарапанной щекой, но к единому мнению прийти так и не удалось. И вот сюрприз: именно этот револьвер извлёк из свёртка монах-переводчик!

— Ну что, убедились? Подумайте, откуда в наших краях может взяться такое оружие?

Николай повертел револьвер в руках. На раме, там, где обычно помещается клеймо изготовителя и серийный номер, видны следы напильника. А вот на барабане надпись есть — но сделанная по-тибетски, значками, составленными из точек и закорючек, что резко контрастирует с незамысловатым растительным орнаментом на рамке.

После него оружием завладел Юбер. Канадец покопался в карманах и достал горсть револьверных патронов. Вывинтил ось барабана (его каморы, как и у всякого пепербокса, играли роль стволов), извлёк его и один за другим втиснул туда патроны.

— Ремингтоновские, кольцевого воспламенения, тридцать восьмой калибр. Вряд ли у нашего друга есть подходящие…

Николай вопросительно посмотрел на монаха. Тот кивнул, и довольный Юбер засунул револьвер в карман. Физиономия его при этом буквально лучилась довольством.

— Только один вопрос мсье: как злодей сумел пронести оружие в монастырь? У вас что, не обыскивают новоприбывших?

Монах опустил голову, и Николай увидел, как на тёмной коже лица, выдубленного гималайскими ветрами, проступает румянец стыда.

Вряд ли стоило винить монахов за это упущение: даже в просвещенной Европе далеко не всякий опознал бы в «Моём друге» опасное оружие — чего уж говорить о горном монастыре, изолированном от всего мира! К тому же, хитрый чужак выгравировал на барабане мантру «Ом мани падме хум» — те самые точки и закорючки, отчего в глазах обитателей Лаханг-Лхунбо револьвер превратился в молитвенный барабан Мани, предмет, к которому в тибетском монастыре относятся с повышенным пиететом.

Кроме «молитвенного барабана» новому послушнику оставили его посох — тяжёлый, толщиной в запястье взрослого мужчины, искусно вырезанный из красного дерева. Знали бы гостеприимные хозяева, чем обернется их покладистость!

Теперь злоумышленнику оставалось только выжидать. Свой арсенал он держал при себе: револьвер прицепил на верёвочку и повесил на шею и время от времени крутил барабан, делая вид на шнуре, что возносит молитвы; динамитные шашки, огнепроводный шнур и оловянный пенал со спичками хранились в выдолбленном изнутри посохе.

Николай вспомнил рассказ Раджита Сингха о пандитах-разведчиках, прятавших в посохах инструменты шпионского ремесла, и осведомился — не было ли у злодея каких-нибудь других необычных предметов? И угадал: монах вспомнил о круглом зеркальце на затейливой подставке. В солнечные дни чужак всегда выбирал минут ближе к полудню, устраивался на краю обрыва и предавался медитации. Зеркальце он ставил перед собой и, входя в молитвенный транс, слегка покачивал его кончиками пальцев. Ему не мешали — в Лаханг-Лхунбо привыкли почитать ритуалы любых религий.

Услыхав о зеркальце и полуденных молитвах, Николай невесело усмехнулся. Наконец-то кусочки головоломки встали на свои места: и выбор времени, и согласованность действий злоумышленников, и солнечные вспышки, замеченные на скале, и даже парашют — налётчики неплохо подготовились к тому, чтобы спасти ценного агента. Прояснилась и загадка появления чужака: люди-гекконы отлично умеют перемещаться на своих присосках по отвесной скале, что им стоит втащить наверх человека?

Что и говорить: злодейский замысел был составлен остроумно, элегантно и с блеском воплощён в жизнь: ларец похищен, исполнитель бежал, и догнать его не представляется возможным. Что до людей-гекконов — наверняка они с самого начала были записаны в разряд потерь. К тому же внизу вполне могло оказаться ещё несколько таких же тварей…

* * *

— Как хотите, мсье, а я ему не верю. Может, никто ларец не похищал, а монахи просто решили его утаить?

Они говорили вполголоса — до переводчика, устроившегося на отдых возле йети, было шагов десять. Монах вынул из-за пазухи кулёк с какими-то корешками и по одному скармливал их своим подопечным.

— Нет, мсье Бондиль, не стал бы он лгать. Твердокаменный народ — хоть режь их, а от своего не отступятся! Для них соврать — означает испортить карму, а хуже этого ничего не придумаешь.

Юбер хмыкнул, не скрывая скепсиса.

— Жизнь заставит — соврут, как миленькие! Подпустить к самой ценной реликвии чужака, который в монастыре без году неделя, да и явился неизвестно откуда? Как хотите, а что-то тут нечисто…

Юбера можно было понять — досада по случаю конфуза с французским была ещё свежа. Вот и сейчас он с подозрением косился на непрошеного попутчика. И пусть разговор идёт по-немецки — кто знает, сколько ещё языков у того в запасе?

А потому, бдительность, и ещё раз бдительность! Заранее проинструктированный Курбатов разлегся на помосте, раскурил костяную трубочку с изогнутым чубуком, и дребезжащим голосом затянул песню. Юбер с трудом разобрал нечто вроде «ohisya, ty oyisya, tu n'as pas peur de moi»[39] — он, конечно, не выучился понимать по-русски, но эту песню казаки распевали каждый вечер. Николай по его просьбе перевел пару куплетов, но канадец так и не понял, что означает «ohisya, ty oyisya».

Русский с сомнением покачал головой.

— А вот я монаху верю. В ваших словах есть резон, но сами подумайте — что ещё могло понадобиться в монастыре посланникам Тэйлора? А это они, тут сомнений быть не может! Да и короб у «прыгуна» явно весил немало. Не булыжниками же он его наполнил?

Юбер скептически хмыкнул.

— Ладно, допустим, вы правы и монах не соврал. Но зачем вы согласились взять его с собой? Спустились бы и без их помощи, а попробовали бы помешать — в три ствола мы бы их быстро успокоили!

— Ну, во-первых, далеко не факт. Зверюги здоровенные, не меньше медведя, а его не всякой пулей свалишь. А во-вторых — на кой им вообще соваться под пули? Заберутся повыше, спустят нам на головы десяток камешков — и все, поминай, как звали! Но главное даже не это. Не помню, кто сказал: «Держи друзей близко, а врагов ещё ближе». В точности наш с вами случай!

— Думаете, монах задумал что-то недоброе?

— А пёс его знает, что он там задумал! Но сдаётся мне, в покое он нас не оставит, а прогоним — увяжется следом, тишком да тайком. Вы не знаете восточных людей — в коварстве и упорстве им нет равных. Пусть уж будет на глазах, так спокойнее.

Канадец пожал плечами, но спорить не стал. У этих русских своеобразное представление о спокойствии…

— Есть ещё одно соображение. Насколько я понял, Саразен узнал о свойствах «слёз асуров» из надписей на стенках ларца бегумы. А вдруг и на этом ларце написано что-то важное? А мы с вами не сильны в санскрите… в отличие от нашего нового друга.

— Но с чего вы взяли, что он захочет нам помогать?

— Пока — ни с чего. А вот когда мы его раздобудем… тогда будет уже совсем другое дело.

— Так вы ещё надеетесь вернуть ларец? — изумился Юбер. — Я-то думал, всё потеряно и остаётся только возвращаться…

— Ну уж нет! Первоначальный план Саразена пошёл псу под хвост — без «слёз асуров» апертьёр не построить, а мы он рассчитывал именно на такой вариант! Значит, есть два пути: признать своё поражение и возвращаться по домам. Или…

Доски заскрипели. Юбер поднял голову — монах приблизился на несколько шагов и замер в ожидании. За спиной у него — Курбатов, ладонь на рукояти ножа. Только мигни, и…

— Вы уже отдохнули? — Голос тибетца шелестел, будто сухой песок сыплющийся на каменный пол. — Ветер утих, и если поторопимся — будем внизу до темноты.

Николай встал, потянулся, с хрустом расправляя плечи.

— И то верно, что-то мы засиделись. Курбатов, ты как, готов? Туши свою носогрейку, пора! И, кстати, уважаемый… — он повернулся к монаху — как вас величать? Раз уж вы намерены и в дальнейшем составить нам компанию, так может, пора представиться?

Монах сложил руки и поклонился — жест вышел почти официальным.

— При посвящении мне дали имя «Цэрэн» — в переводе на ваш язык означает «живущий очень долго».

Юбер с усмешкой похлопал собеседника по плечу.

— Надеюсь, это имя вам подходит. Дорога предстоит неблизкая, всякое может случиться…

— Будет так, как записано в «Книге мёртвых». — кротко ответил Цэрэн. — Что бы мы не делали, предначертанного не переменить.

Фамильярного жеста канадца он словно не заметил.

— И вот ещё что. Я привык доверять тем, кто находится рядом — а как, скажите на милость, доверять человеку, о котором почти ничего не знаешь? Придётся вам быть пооткровеннее, а то ведь мы можем и передумать…

ГЛАВА XII

— …ну и выследили в ущелье. Беглеца снесло туда на этом, как его..?

— Парашюте. — подсказал Юбер. Они закончили спуск час назад и сразу попали в объятия Мерзликина. И теперь выпытывали из начальника экспедиции подробности недавней стычки.

— Да, верно. Ну вот, как только он опустился на землю — вся орава тут как тут! Ташлыков, не будь дурак, не полез на них вшестером, а занял позицию в полуверсте оттуда, на крутом склоне. И когда шайка двинулась к выходу из ущелья — встретил огнём. Бандиты растерялись: они явно не ожидали, что кто-то рискнёт напасть на такой большой отряд. Отошли, прикинули расклад, спешились, и полезли наверх. А тут и мы подоспели.

— Потери большие? — осведомился Николай.

— Обошлось, слава Богу. Трое поцарапанных и двух лошадей подстрелили, пришлось добить. Да вот, ещё господина Сингха чуток…

Сикх, услыхав своё имя, кивнул. Он уже оправился от полученных ранений — царапина на груди оказалась неглубокой, но руку приходилось держать на перевязи.

— Шишей этих, почитай, десятка четыре было. — вставил урядник. — И ещё с полдюжины прятались в скалах — те сумели уйти. И ещё… — казак замялся. — помните, вашбродие, вы следы энти, четырёхпалые, на бережку рассматривали? Там ещё были абнакавенные, людские следы, чуней и башмаков. Вот и здесь был в точности такой же башмак!

Николай вспомнил отпечаток подошвы по соседству со следами людей-гекконов.

— Это, наверное, и был тот, с парашютом. Жаль, упустили, он много чего мог порассказать.

— Нет, Николай Андреич. — покачал головой Мерзликин. — Прыгуна мы не упустили, его застрелил Ташлыков. Да вы расспросите вашего индийского друга, он как раз осматривал тело — добавил штабс-капитан по-английски.

Раджит Сингх щёлкнул пальцами и телохранитель протянул ему небольшой свёрток. В нём оказалось небольшое круглое зеркало, закреплённое на латунной подставке с угломерной шкалой.

— Переносной гелиограф, такими пользуются разведчики и артиллерийские наблюдатели. Как видите, приспособлен для того, чтобы прятать в складках одежды. Пандитов учат пользоваться ими в школе при Управлении Великой Тригонометрической съемки Индии.

Николай посмотрел на сикха с удивлением.

— При чём тут пандиты? Гелиограф принадлежит человеку, устроившему резню в монастыре. Цэрэн, монах, который пришёл с нами, видел, как он им пользовался.

— Мне известно одно, сагиб: этот предмет был у того, кто спрыгнул со скалы Лаханг-Лхунбо. Он, вне всяких сомнений, пандит, но, судя по облику, выходец не с Тибета, а с юга Кашмира. Вот, смотрите, что ещё у него нашли!

На крошечном квадратике пергамента выстроились буквы латинского алфавита. Возле каждой — комбинация из точек, разделённых интервалами.

— Род телеграфной азбуки. Каждая буква передаётся сочетанием световых вспышек. Например, «Эй»…

— Да, спасибо, я знаком с азбукой Морзе. — перебил сикха Николай. — Но ваш пандит, из Кашмира он, или ещё откуда, здесь ни при чём. В монастыре действовал человек с белой кожей, европеец! Видимо, он бежал, бросив ненужный уже гелиограф, а тот, кого вы нашли, его и одобрал!

— Таблицу с шифром он тоже подобрал? — осведомился молчавший до сих пор Юбер. — И вообще, с чего вы взяли, что злодей непременно белый?

— Но как же… — опешил Николай. — Вот и Цэрэн сказал…

— Он говорил только, что тот тип прибыл издалека. А кто он, индус или европеец — об том речи не было. И вообще, может, хватит гадать на кофейной гуще? Расспросим нашего «долгожителя» — он-то злодея точно рассмотрел, пока тот жил в монастыре…

* * *

— Надо же свалять такого дурака! И ведь не в первый раз — с французским языком вон как опростоволосились!

Николай, как заведённый ходил из стороны в сторону, то и дело, спотыкаясь о лежащее посреди юрты казачье седло. Предметы помельче — винтовки, седельные сумки, пустую манерку и прочее экспедиционное барахло, — Юбер предусмотрительно свалил у стенки и накрыл кошмой.

— Да не казните вы себя так, мсье! Не вы один ошиблись. Злоумышленник связан с Тэйлором, имел при себе револьвер новой модели, умеет обращаться с гелиографом — конечно, мы решили, что это европеец.

— А он оказался пандитом! Но тогда выходит полнейшая ерундистика: британский шпион индийского происхождения — и помогает посланцу Тэйлора. Вот скажите — с чего?

Раджит Сингх поправил сползшую повязку и поморщился — рана давала о себе знать. Он сидел на якдане рядом с Мерзликиным и рассеянно вертел в руках давешний гелиограф.

— Уверен, пандит действовал с ведома сэра Энтони. Вспомните, сахиб — вы предположили, что некий чиновник Ост-Индской Компании, пытался завладеть тем ларцом, который хранился в нашей семье.

— Было такое. — не стал спорить Юбер — Правда, предположил не я, а Саразен.

— Вы тогда сказали, что этот чиновник то ли умер, то ли потерял к ларцу интерес. Но теперь-то ясно, что это заблуждение!

Николай остановился перед сикхом.

— Полагаете, Тэйлор узнал о ларце от него?

— …или от того, кому он о нём рассказал! И сделал это ни кто иной, как сэр Энтони — его дядя занимал высокий пост в Ост-Индской Компании, а значит, мог передать свой секрет племяннику.

— Значит, посланец Тэйлора разыскал сэра Энтони и предложил ему сделку. А, судя по тому, что вы, почтенный Раджит Сингх, рассказывали о британском резиденте, этот джентльмен не отличается чрезмерной щепетильностью…

Сикх недобро усмехнулся.

— Скажите уж прямо: хитёр, жаден и неразборчив в средствах. Да, сэр Энтони мог действовать заодно с вашим злоумышленником. И пандит, похитивший из монастыря «слёзы асуров» — наверняка его человек.

— Пандит передал похищенное посланцу Тэйлора. После чего, принял бой и погиб, прикрывая его бегство. Откуда такая самоотверженность?

— Пандиты верно служат своим британским хозяевам и без колебаний рискуют ради них жизнью.

— И всё же… — Николай нашёл в углу потник, набросил его на седло и уселся сверху. — И всё же, прямых подтверждений у нас нет.

Раджит Сикх покачал головой.

— Вчера из Леха прибыл мой человек и принёс интересное сообщение. Оказывается, у сэра Энтони почти две недели гостил какой-то европеец, но за пару дней до прибытия в Лех нашего каравана, он исчез. А недавно из долины Хунзы пришли гуртовщики. Продали овец, потолкались на базаре, а потом тоже куда-то пропали. И вот какое совпадение: это случилось в тот же день, когда скрылся загадочный гость сэра Энтони! Мой слуга расспросил о «гуртовщиках» на базаре. Говорят, с виду — сущие головорезы, и теперь все ждут, когда начнётся разбой на караванных тропах.

— Кстати, о разбойниках! — штабс-капитан жестом подозвал урядника, дожидавшегося у входа в юрту. — Ташлыков, сходи-ка за трофеями — помнишь, я велел отложить?

— Слушш, вашбродие! — бодро откликнулся казак. — Припрятал, как было велено, мигом доставлю!

— А в чём дело? — заинтересовался Николай.

— Потерпите, голубчик, сами всё увидите. Но, думается мне, это весьма любопытно, особенно в рассуждении того, что поведал нам господин Сингх…

Трофеи оказались парой ружей. Урядник приволок их в юрту и с грохотом вывалил на якдан, заменяющий стол.

— Прошу! — Мерзликин протянул Николаю ружьё с прихотливо изогнутым прикладом и необычайно длинным стволом. — Кремнёвый карамультук то ли индийской, то ли персидской работы.

— Афганский джезайл. — уверенно заявил Раджит Сингх. — Видите орнамент на ложе? Такой узор используют кабульские мастера. Замок британский, от «Смуглой Бесс»[40], ствол из Лахора. Тамошние оружейники покрывают ружейные стволы медью и гравируют по ней строки из Корана.

Николай осмотрел «трофей». Где бы ни был изготовлен карамультук-джезайл, с тех пор прошло немало времени. Медное покрытие истёрлось, и арабская вязь еле-еле можно было разобрать. Не в лучшем состоянии оказалась и ложа: большинство серебряных гвоздиков и кусочков перламутра, составлявших инкрустацию, отсутствовало, дерево потрескалось и засалилось до черноты.

Зато вторая винтовка выглядела так, будто она только вчера покинула арсенал. Николай поискал на замке клеймо: корона и латинские буквы R.S.A.F. Royal Small Arms Factory, «Королевская фабрика стрелкового оружия». Никаких люфтов, спуск чёткий, нарезы, как новенькие. Если оружием и пользовались, то недолго.

— «Энфилд», модель 1853-го года. Та самая, из-за которой восстали сипаи.

Этот мятеж, самый кровопролитный в истории Британской Индии случился из-за патронов к дульнозарядным винтовкам. Бумагу для патронов пропитывали от сырости свиным или говяжьим жиром, из-за чего солдаты туземных частей наотрез отказывались выполнять команду «скуси патрон» — у мусульман свинья считалась существом нечистым, индуисты же, почитавшие корову священным животным, не могли употреблять в пищу говяжий жир…

— А вот и нет, голубчик! — штабс-капитан взял винтовку и щёлкнул ударником. — То есть вы правы, когда-то это была винтовка «Энфилд», но потом её переделали по системе американца Джейкоба Снайдера. Вот, изволите видеть: в казённой части откидной затвор под патрон центрального боя. В Британии «Снайдер-Энфилды» заменили на винтовки «Мартини-Генри», а вот в индийских колониальных частях их ещё много.

— Ну так и что с того? — озадаченно нахмурился Николай. — Мало ли, где разбойники могли раздобыть армейскую винтовку? И при чём тут сообщение из Леха?

— А при том, что «Снайдер-Энфилды» были у половины бандитов, и все новенькие, чуть ли не в фабричной смазке! А значит — что?

Сикх быстро заговорил по-английски, указывая пальцем то на винтовку, то на гелиограф.

— Вот и господин Сингх со мной согласен. Такое оружие разбойники могли получить только от англичан — те известные любители подпортить жизнь соседям. У резидента в Лехе наверняка имеется некоторый запас — он через контрабандистов снабжает приграничные племена для набегов на Китайский Туркестан. А нашим татям «Снайдеры» доставил пандит, в уплату за помощь. И, судя по состоянию винтовок — совсем недавно!

Раджит Сингх покрутил «Снайдер-Энфилд» в руках, оттянул ударник, пощёлкал крышкой затвора.

— Эти разбойники — хунзы или нагары из Канджу́та. — продолжал Мерзликин. — Они держат в страхе горные племена от Афганистана до Яркенда. Их гнездо — город Балтит в долине Хунза. Тамошний народ промышляет контрабандой и водит караваны через перевалы Гиндукуша и Каракорума в обход британских постов. Не брезгуют и разбойными набегами — немало купцов сгинет безвестно, если бандиты получат современные винтовки!

Николай покачал головой.

— Откуда у вас уверенность, что сэр Энтони действует на свой страх и риск. А вдруг всё это операция англичан?

Раджит Сингх, наигравшись с затвором, отложил оружие.

— Если позволите, я объясню, сахиб. В отряде одни разбойники, не считая, конечно, таинственного европейца и пандита. Но если бы резидент действовал с ведома начальства, он послал бы заодно и сипаев! А это отлично обученные солдаты, с ними вашим казакам пришлось бы повозиться!

Похоже, понял Юбер, сикха крепко задела лёгкость, с которой казаки одержали победу. Памирские разбойники доставили немало хлопот и англичанам и войскам махараджи Кашмира. А тут, какие-то чужаки походя истребляют крупную, отлично вооружённую банду!

Николай встал.

— Почтенный Раджит Сингх прав. Мне не терпится вернуться в Лех, вытряхнуть сэра Энтони из резиденции и расспросить с пристрастием: где его сообщники и куда они должны доставить ларец? Может, ещё не поздно их перехватить?

Мерзликин одобрительно кивнул.

— Вот это дело, Николай Андреич! А вздумает упираться — казачки пропишут ему горячих по филейным частям. Всё выложит, как миленький!

Николай поймал недоумённый взгляд Раджита Сингха и повторил сказанное по-английски. Сикх чуть за голову не схватился.

— Да вы обезумели! Здесь, конечно, не Сринагар, но похищать чиновника британской администрации… К тому же, всё равно ничего не выйдет: гарнизон крепости состоит из солдат махараджи, и до сих пор они не вмешивались в наши дела. Но если вы учините что-то подобное, им придётся нарушить нейтралитет, и тогда берегитесь!

— Сколько там солдат — двадцать, тридцать? — с деланным безразличием осведомился Мерзликин. — В шестьдесят четвертом, в Туркестане, мы, ежели у противника не было десятикратного превосходства, такие стычки и за бой-то не считали — проводили по бумагам как учения на марше. А тут три десятка, вздор! Да пластуны их ночью в ножи возьмут, и ни одна собака не забрешет.

Николай больше не мог сдерживаться — он прислонился к стене юрты и залился гомерическим хохотом.

— Но в крепости пушки! — взвыл не на шутку перепуганный Раджит Сингх. — А если к гарнизону присоединится городская стража? Вы хоть представляете, какая будет резня?

Теперь хохотали все: и Николай, и штабс-капитан и урядник, и даже Юбер, сообразивший, наконец, что русские морочат сикху голову.

Мерзликин достал из рукава платок и принялся вытирать глаза.

— Простите нашу шутку, господин Сингх! Неужели вы, и правда, подумали, что мы хотим развязать здесь войну?

— А что, идея хороша… — кровожадно ухмыльнулся Николай. — Держу пари, Ташлыков справится. Он на Кавказе и не такие штуки проделывал.

Сикх недоумённо переводил взгляд с одного собеседника, на другого, медленно наливаясь кровью.

Юбер понял, что пора вмешаться.

— Умоляю, почтенный Раджит Сингх, не надо сердиться на наших русских друзей! Право же, никто не хотел вас обидеть: все устали, издёргались, вот и снимают напряжение, как умеют…

Николай крякнул и потащил из нагрудного кармана плоскую оловянную фляжку.

— Напряжение следует снимать по-другому. Ташлыков, голубчик, тащи-ка сюда манерку — у меня в палатке есть початая. Ещё бараний бок тащи, и лепёшки, пока казачки всё подчистую не подъели! А вы, уважаемый, глотните пока. Надеюсь, вера не запрещает?

Сказано было по-русски, но сикх понял. Он взял фляжку, сделал большой глоток и к удивлению Юбера, даже не закашлялся.

— Наша святая книга «Гуру Грантх Сахиб» не одобряет поедания мяса и употребления дурманящих напитков. Но строгого запрета нет, и к тому же, — сикх строго посмотрел на урядника, — надеюсь, ваши доблестные воины лишили животное жизни, не позволив ему испытать мучений?

Николай едва не поперхнулся, справляясь с новым приступом смеха, и перевёл вопрос. Услыхав, чего от него хотят, урядник в изумлении вытаращил на начальство глаза — не шутят ли?

— Да ты отвечай, Ташлыков! — подбодрил казака Мезенцев. — Их сиятельство желают знать, как вы, армеуты, барана кололи?

— Зачем колоть-то, вашбродие, нешто он боров? Смахнули голову шашкой, и вся недолга! Курбатов, вишь, побился об заклад на рупь, что с одного удара снесёт — и выиграл, анафема!

На бородатой физиономии казака было написано искреннее недоумение: с чего это вдруг штабс-капитан удумал титуловать нехристя на княжеский манер?

Штабс-капитан махнул рукой.

— Ладно, ступай, Ташлыков и, в самом деле, вели принести водки и закусить чего-нибудь. И поставь у юрты караульных, чтобы не шастали, кому не надо. Смех смехом, а нам ещё многое надо обсудить, и хорошо бы без лишних ушей…

ГЛАВА XIII

На внутреннем рейде было тесно. Нет — очень тесно. Клочки неба запутались в переплетении мачт и снастей, вместо воды — сплошь доски палуб и борта, смолёные, облупившиеся, свежевыкрашенные. Между ними в невообразимой толчее, какой позавидовал бы любой восточный базар, снуют десятки, сотни лодок, лодочек, лодчонок. Моряки возвращаются на свои суда, горланят, предлагая свой товар торговцы, чьи скорлупки, кажется, вот-вот пойдут на дно под грузом экзотических фруктов, рулонов ярких тканей и чеканной медной посуды. Угольные баржи, неторопливо ползут вслед за деловитыми колёсными буксирами.

И корабли — каких тут только нет! Арабские посудины, словно вышедшие из сказок «Тысячи и одной ночи», соседствуют с океанскими пароходами британских судоходных компаний и неказистыми шхунами ловцов жемчуга. Землечерпалка-грязнуха приткнулась к пирсу рядом с нарядным пакетботом германского Ллойда. И, словно призовой жеребец среди неказистых крестьянских лошадок и мулов — чайный клипер, завернувший сюда по пути в Китай, поправить потрёпанный экваториальными штормами такелаж.

У брекватера чадит трубами казематный броненосец — Британия по-прежнему правит морями! — и на его фоне теряется силуэт французского колониального крейсера с несуразно длинным тараном и мачтами, наклонёнными к корме. А дальше, до самого горизонта жидкая ртуть, едва подёрнутая рябью. Штиль, и лишь мазки белой гуаши на голубом намекают на скорую перемену погоды.

— Будет шторм! — уверенно заявил Юбер. — Видите, перистые облака? Верная примета, пары часов не пройдёт, как погода испортится!

Николай скептически покачал головой.

— Вряд ли. Пассажирский помощник уверяет, что в это время года сильные шторма — редкость. Ну а если и подует немного — не страшно. «Город Любек» — отличное, крепкое судно и справится с любой непогодой. Надеюсь, вы не страдаете морской болезнью, за борт травить не будете?

— Мсье, вы говорите с воздухоплавателем! — возмутился канадец. — Морская качка — сущая ерунда в сравнении с тем, что творят с аэростатом воздушные потоки! Ещё посмотрим, кто будет… как это…?

— «Травить». Напомню, я тоже имею некоторое отношение к аэронавтике.

— Я не вас имел в виду. — смутился Юбер. — Конечно, вы… я не хотел вас задеть, поверьте!

Николай снисходительно похлопал его по плечу.

— Ладно уж, какие обиды между старыми вояками! Главное — мы покидаем владения её величества королевы Виктории. А то, я признаться, каждую минуту ожидал ареста, да и наш сикхский друг что-то слишком нервно стал озираться по сторонам…

Он перегнулся через леера и сплюнул за борт, едва не угодив на чалму торговца овощами, приткнувшего свою скорлупку к трапу. Тот ничего не заметил, поскольку самозабвенно торговался с буфетчиком.

— Да, Раджит Сингх… — вздохнул Юбер. — Бесценный оказался человек, без него мы и шагу бы не ступили! Весь план Саразена держался на том, что сикх будет следовать семейной клятве. Только подумать — семейные клятвы, таинственные реликвии в монастыре, который охраняют чудовища, а другие чудовища пытаются ограбить… Знаете, мне порой кажется, что я попал в приключенческий роман, вроде тех, какими потчует читателей мсье Жюль Верн!

Русский невесело усмехнулся.

— Вам это только кажется? Да вы счастливчик, мсье Юбер! Я уже третий год живу в таком романе. Сейчас мы с вами дочитываем очередную главу и вот-вот возьмёмся за следующую. И бог весть, что там будет в финале…

— Ничего, обойдётся! — легкомысленно отмахнулся Юбер. — С тех пор, как мы расстались с вашими русскими друзьями, дела идут относительно спокойно. Во всяком случае, нас никто не тревожил, если, конечно, не считать москитов и прочих кровососов.

— Да, погоня, если она и была, то пошла по следам экспедиции. Коли догонят — пусть винят себя, казаки шутить не станут.

— Кстати, о Раджите Сингхе: я заметил, что напоследок он подолгу беседовал с вашим капитаном… Мерзликѝн, да? Вам не кажется, мсье, что сикх решил поиграть в большую политику?

Николай пристально посмотрел на собеседника.

— А хоть бы и так? У него длинный счёт к британцам — и за убитого отца и за унижение своих соплеменников, которых те превратили в наёмников и заставляют воевать с такими же как они, угнетёнными и обездоленными. Немудрено, что Раджит Сингх, как истинный патриот, рад любым союзникам, лишь бы тем было что делить с англичанами.

— Значит, мсье Мерзликин и его казаки ещё вернутся в Лех?

— Он, или кто-нибудь другой, в Лех, или на север Афганистана — какая разница? Большая Игра продолжается, а что до господина Сингха — думаю, он ещё удивит англичан. И тогда…

Его слова заглушил длинный гудок. Низкий вибрирующий звук прокатился по воде, отразился от бортов, задребезжал стёклами с домах припортовых кварталов. Торговцы в лодчонках, облепивших «город Любек» засуетились, а дамы, стоящие на корме, принялись энергично махать платочками провожающим на пирсе.

— Первый гудок. — сказал Николай. — Ну что, мсье, отправляемся?

Юбер не ответил. Не то, чтобы русский отказывался делиться своими планами — нет, он обстоятельно изложил спутнику маршрут предстоящего путешествия: из порта Карачи на Цейлон, а оттуда на остров Ява, в Батавию[41], где их уже ждёт русское военное судно.

А дальше начиналась сплошная неизвестность. Ясно, что им предстоит искать похитителей «слёз асуров» — но почему поиски надо начинать на Яве? Спрашивать бесполезно: спутник ограничивается туманными намёками и неизменным «в своё время всё узнаете, мсье…»

— Вашбродь, половый спрашивал: вечерять будете в зале, али как?

За время путешествия через Индию Курбатов выучился сносно болтать по-английски и Николай со спокойным сердцем спихнул на него общение с пароходной прислугой.

— Половые, голубчик, в трактире. А на пароходе — как называется? Вспоминай, я же объяснял!

Казак поскрёб пятернёй затылок.

— Сту… кажись, стурат!

— Стюард, Курбатов, стюард. И не «зал» здесь, а «табльдот», тоже запомни. И вели подать ужин на двоих в мою в каюту, а то нам с мсье Бондилем надо кое-что обсудить.

На щербатой физиономии расплылась улыбка.

— Так точно вашбродь, тотчас передам — не в этот… таблёт, а в каюту!

— Табльдот, а не таблёт! Ладно, ступай мы следом.

Когда Николай попросил Мерзликина отпустить Курбатова, он вовсе не имел в виду делать из него денщика. Но казак сам предложил взять на себя это бремя: «небось, у вас, вашбродие, дел хватает, кроме как бегать по хозяйству. А я ничего, привычный, справлюсь». И справился, став денщиком и вестовым при обоих путешественниках. Правда, Юбер долго не решался отдавать ему распоряжения, но потом привык и уже не вздрагивал, видя в руке казака столовый нож.

— Интересно, как там мсье Цэрэн? — как бы невзначай спросил канадец. — С тех пор, как мы поднялись на борт, я его ни разу не видел.

— А что ему сделается? Сидит, надо полагать, в каюте, медитирует.

Юбер много раз пытался втянуть монаха в разговор, но натыкался на стену — вежливый поклон, чуть заметная улыбка и набившее оскомину «все будет так, как предначертано». Что до Николая, то он давно смирился с тем, что их попутчик склонен к откровенности не более бронзовой статуэтки сидящего Будды. Канадец, однако, не сдавался, рассчитывая на дорожные впечатления, которые, как известно, сближают путешествующих в одной компании.

В остальном монах-переводчик оказался на редкость удобным попутчиком. За всё время путешествия никто не слышал от него ни единой жалобы или просьбы. Питался он зёрнами ячменя, которые вёз с собой от самого Ладхака — молол в маленькой медной ступке и ел, смешав с водой и маслом. От другой пищи отказывался, делая порой исключение для сырых овощей и зелени.

В время двухнедельного плавания по Инду от города Мултан до морского порта Карачи Цэрэн делил каюту с Курбатовым. Николай как-то расспросил казака о его соседе и тот ответил, что монах почти всё время просидел, скрестив ноги, на койке, крутил молитвенный барабан да время от времени что-то бубнил себе под нос. Раз в сутки, на закате, он выходил на палубу и стоял, повернувшись лицом к заходящему за горизонт солнечному диску. А когда гас последний луч — склонялся в глубоком поклоне, нараспев произносил фразу на непонятном языке и шёл обратно в каюту.

На «Городе Любеке» казаку и монаху снова предстояло занять одну каюту, и Николай не сомневался: Цэрэн будет выполнять свой закатный ритуал даже посреди океана.

Заревел гудок — уже второй. Матросы из палубной команды засуетились возле сходней. Буфетчик втащил наверх огромную корзину, доверху гружёную стручками жгучего перца, бангалорскими баклажанами «чайот» и пучками шпината. Торговец упёрся веслом в борт, оттолкнул свою лодчонку от трапа, и трое дюжих молодцов в матросских шапках с помпонами принялись с уханьем выбирать швартовый канат.

— Пойдёмте, мсье Юбер. В пароходной конторе сказали, что «Город Любек» славится своей кухней, не стоит ждать, пока наш ужин остынет.

Юбер всем видом изобразил крайнее возмущение.

— Славится? Это прусское корыто? Не верю, мсье, разве что, шеф у них француз! Воистину, гаже немецкой кухни — только британская, а если они ещё и взяли индийскую манеру горстями сыпать в любое блюдо пряности… честное слово, меня скоро будет тошнить от запаха перца и муската!

У трапа, ведущего в салон первого класса, Николай остановился и щёлкнул пальцами.

— Помните, у нас как-то был разговор о нашем общем друге Груссе?

Юбер вздохнул.

— Как же! Бедняга, жив ли он сейчас? Говорят, из Новой Каледонии возвращается только один каторжник из трёх, да и тот оставляет здоровье в этой гнусной дыре…

— Не торопитесь хоронить старину Паске, мсье Бондиль! Пока не могу рассказать вам всего, но поверьте: нас в самом скором времени ожидает сюрприз!

Юбер в изумлении посмотрел на приятеля — в глазах у того плясали весёлые чёртики.

— Простите, но что вы…

Он не успел договорить — раздался третий, самый долгий гудок. Настил мостика под ногами Юбера дрогнул. В огромных, выше палубы, кожухах, провернулись и зашлёпали по воде гребные колёса. Красавец-пароход, с позолоченными готическими буквами «Stadt Lübeck» на корме, издал три коротких гудка, распугивая портовую мелюзгу, и неторопливо двинулся к выходу из гавани.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ