— Это Сирил, — сказал он с каким-то легким, горьким оттенком в его голосе. — Я… Я попросил его подогнать экипаж сюда. Нам лучше пойти.
Тесса кивнула без слов, и проследовала за ним из комнаты. Когда Джем и Тесса появились из Института, ветер все еще дул порывами во внутреннем дворе, заставляя сухие листья вихрем кружиться, как волшебные танцоры. Небо было тяжелым, желтый туман и золотой диск луны за ним. Латинские буквы над воротами Института, казалось, светились, оттененные лунным светом: «Мы пыль и тени».
Сирил, ожидающий их с экипажем и двумя лошадьми, Белиосом и Ксантосом, посмотрел с облегчением, увидев их; он помог Тессе забраться в экипаж, Джем последовал за ней, а затем Сирил вскочил в кресло водителя. Тесса, сидящая напротив Джема, с восхищением наблюдала, как он вытащил кинжал и стелу из-за пояса; держа кинжал в правой руке, он начертил концом стелы руну на обратной стороне руки. Для Тесса эта руна выглядела также как и все другие отметки, волнистые нечитаемые завитки, закруглялись, чтобы соединиться друг с другом в отчетливые черные узоры. Он долго смотрел на свою руку, затем закрыл глаза, на его лице по-прежнему были видны следы глубокой концентрации. Когда нервы Тессы уже начали звенеть от нетерпения, его глаза распахнулись.
— Брик Лейн, рядом с Вайтчапель-Хай-Стрит, — сказал он наполовину самому себе, возвращая кинжал и стелу за пояс, высунулся в окно, и она услышала, как он повторил эти слова Сирилу. Спустя мгновение Джем вернулся в экипаж, закрыл окно, чтобы не проникал холодный воздух, и они покатили вперед, стуча по булыжникам. Тесса сделала глубокий вдох. Весь день ей так не терпелось отправиться на поиски Уилла, она волновалась за него, хотела узнать, где он… но сейчас, когда они ехали в темный центр Лондона, все, что она могла чувствовать это страх.
Глава 9. Жестокая полночь
Жестокая полночь, голодание нескольких дней
Те чувства, что сдержанны и совершенны
Все радости плоти, все что больней
Душу изнашивают незабвенно.
Тесса откинула занавеску на своей стороне и смотрела в окно, пока они ехали по Флит Стрит к Ладгейт Хилл. Желтый туман уплотнился, и она могла разглядеть через него не многое: темные фигуры людей, спешащих взад и вперед, затуманенные слова на рекламных вывесках, написанные на зданиях. Время от времени туман рассеивался, и только тогда она могла получить четкое представление о чем-нибудь — маленькая девочка, держащая связку поникшей лаванды, утомленно прижавшаяся к стене; точильщик, устало катящий телегу домой; вывеска серых спичек Брайанта и Мэя, внезапно появившаяся из мрака.
— Чакэвэйс, — сказал Джем. Он сидел, откинувшись на спинку сиденья напротив нее, его глаза блестели в полумраке. Она задалась вопросом, принял ли он лекарства перед тем, как они уехали, и если да, то как много.
— Прощу прощения? — Он чиркнул воображаемой спичкой, задул ее и выкинул остатки через плечо.
— Так здесь называют спички — чакэвэйс, потому что их выбрасывают после того, как используют только один раз. А так же, потому что так называют девушек, которые работают на спичечных фабриках.
Тесса подумала о Софи, которая легко могла стать одной из этих «чакэвэйс», если бы Шарлотта не нашла ее.
— Это жестоко.
— Туда куда мы направляемся жестокая часть города. Ист Энд. Трущобы. — Он подался вперед. — Я хочу, чтобы ты была острожной и держалась рядом со мной.
— Ты знаешь, что здесь делает Уилл? — спросила Тесса, опасаясь ответа. Сейчас они проезжали мимо Собора Святого Павла, возвышающегося над ними, как гигантская мраморная надгробная плита. Джем покачал головой.
— Я не знаю. От отслеживающего заклинания я получил только лишь представление, мимолетный образ улицы. Я скажу, однако, что есть несколько безопасных причин для джентльмена пойти «в часовню» после наступления темноты.
— Он мог играть в азартные игры…
— Он мог, — согласился Джем, при этом его голос звучал так, как будто он сомневался.
— Ты сказал, что почувствовал бы. Здесь. — Тесса дотронулась до своего сердца. — Если бы с ним что-то случилось. Это потому что вы парабатай?
— Да.
— Поэтому быть парабатаем означает гораздо больше, чем просто поклясться присматривать друг за другом. В этом есть что-то мистическое.
Джем улыбнулся ей, это улыбка была похожа на неожиданно загоревшийся свет в каждой комнате дома.
— Мы Нефилимы. В каждом переходном состояние нашей жизни есть некий мистический компонент — наше рождение, наша смерть, наш брак, у всего этого есть своя церемония. А так же существует церемония, если ты хочешь стать чьим-то парабатаем. Для начала ты должен спросить его, конечно. Это не малое обязательство…
— Ты спросил Уилла, — предположила Тесса. Джем покачал головой, продолжая улыбаться.
— Он спросил меня, — сказал он. — Вернее, он сказал мне. Мы тренировались с мечами наверху в комнате для тренировок. Он спросил меня, и я ответил нет, он заслуживает кого-то, кто будет жить, кто сможет присматривать за ним всю его жизнь. Он поспорил, что он сможет выиграть состязание со мной на мечах, и если он в этом преуспеет, то я соглашусь быть его кровным братом.
— И он выиграл?
— За девять секунд. — Джем засмеялся. — Пришпилив меня к стене. Он, должно быть, тренировал это втайне от меня, потому что я бы никогда не согласился, если бы я знал, что он так хорош в состязании на мечах. Метательные кинжалы всегда были его главным оружием. — Он пожал плечами. — Нам было по тринадцать. Церемонию провели, когда нам исполнилось четырнадцать. Теперь прошло уже три года, и я не могу представить себе, как это не иметь парабатая.
— Почему ты не захотел этого сделать? — спросила Тесса немного неуверенно. — Когда он первый раз попросил тебя.
Джем запустил руку в свои серебристые волосы.
— Церемония связывает вас, — сказал он. — Делает сильнее. У вас есть сила друг друга, чтобы опираться на нее. Это заставляет вас лучше осознавать, где находятся каждый из вас, поэтому вам легко вместе в бою. Существуют руны, которые ты можешь использовать только, если у тебя есть парабатай, и которые ты не сможешь использовать в противном случае. Но… ты можешь выбрать только одного парабатая в своей жизни. У тебя не может быть второго, даже если первый умер. Я не думаю, что я был очень хорошим выбором, учитывая обстоятельства.
— Кажется, это жесткое правило.
Тогда Джем сказал что-то на языке, который она не поняла. Это прозвучало как «кхалепа та кала». Она посмотрела на него нахмурившись.
— Это латинский язык?
— Греческий, — сказал он. — Это выражение имеет два значения. Это означает, что-то, что стоит иметь, хорошие, прекрасные, честные и благородные вещи, но этого трудно достичь. — Он наклонился вперед поближе к ней. Она почувствовала сладкий аромат лекарства и запах его кожи под ним. — Это так же означает кое-что еще.
Тесса сглотнула.
— Что?
— Это обозначает «красота жестока».
Она посмотрела на его руки. Тонкие, утонченные, умелые руки с грубо обрезанными ногтями и шрамами на костяшках пальцев. Существуют ли Нефилимы без шрамов?
— Эти слова, они имеют для тебя особую привлекательность, не так ли? — мягко спросила она. — Эти мертвые языки. Почему?
Он наклонился достаточно близко, чтобы она смогла почувствовать его теплое дыхание на своей щеке, когда он выдыхал.
— Я не уверен, — сказал он, — однако, я думаю, что это как-то связано с их ясностью. Греческий, Латынь, Санскрит, они содержат чистые истины, те, которые были до того, как мы загромоздили наши языки большим количеством бесполезных слов.
— А какой язык твой? — сказала она мягко. — На каком ты говорил, когда рос?
Его губы дернулись.
— С детства я говорил на английском и китайском, — сказал он. — Мой отец говорил на английском и на мандаринском китайском, но плохо. После того, как мы переехали в Шанхай, стало даже хуже. Диалекты едва понятны тому, кто говорит на мандаринском китайском.
— Скажи что-нибудь на мандаринском, — сказала Тесса с улыбкой.
Джем быстро сказал что-то, что звучало как смесь большого количества придыхательных гласных и согласных, а его голос мелодично поднимался и понижался:
— Ни хен пио линг.
— Что ты сказал?
— Я сказал, что твои волосы выбились из прически. Здесь, — сказал он, протянул руку и заправил выбившийся локон за ухо. Тесса почувствовала, как кровь горячей волной приливает к ее щекам, и была рада тому, что в экипаже царил полумрак. — Ты должна быть аккуратнее с ними, — сказал он, медленной убирая руку, задержавшись пальцами на ее щеке. — Ты же не хочешь, дать врагу что-нибудь, за что он может тебя схватить.
— О… да… конечно. — Тесса быстро повернулась к окну и стала смотреть в него.
Желтый туман тяжело навис над улицей, но она могла видеть достаточно. Они находились на узкой улице, хотя, возможно, широкой по лондонским меркам. Воздух казался густым сальным из-за угольной пыли и тумана, и улицы наполнены людьми. Грязные, в лохмотьях, она привалились к стенам питейных на вид зданий, а их глаза наблюдали за экипажем, как глаза голодных собак следят за движениями кости.
Тесса увидела женщину, завернутую в платок, с корзиной цветов, свисающей из одной руки и ребенка, завернутого в уголок платка, подпирающего ее плечо. Их глаза были закрыты, их кожа была бледный, как творог; они выглядели больными, если не мертвыми. Босоногие дети, такое грязные, как и бездомные коты, играли на улицах; женщины сидели, прислонившись друг к другу на крыльце зданий, очевидно, пьяные. Мужчины были хуже всего, припадающие к стенам домов, одетые в грязные, заплатанные пальто и шляпы, с их лицами выражающими безнадежность, как гравюры надгробий.
— Богатые лондонцы из Мейфэр и Челси любят полуночные туры по таким районам, как эти, — сказал Джем нехарактерно горьким голосом. — Они называют это трущобами.