Сейчас она стояла прямо позади него, достаточно близко, чтобы протянуть руку и нерешительно дотронуться до его руки, но она этого не сделала. Его белая рубашка прилипла к лопаткам от пота. Через ткань она видела метку на его спине. Он опустил скрипку почти безнадежно на комод и повернулся лицом к ней.
— Он знает, что это значит для меня, — сказал он. — Видеть его просто балующимся с тем, что разрушает мою жизнь…
— Но он не думал о тебе…
— Я знаю. — Сейчас его глаза были почти черными. — Я говорю себе, что он лучше, чем хочет казаться, но, Тесса, если он на самом деле такой? Я всегда думал, что если у меня больше ничего не было, то у меня, по крайней мере, всегда был Уилл. Если я не сделал ничего, что наполнило мою жизнь смыслом, то я, по крайней мере, всегда помогал ему. Но, может быть, мне не следовало этого делать.
Его грудь поднималась и опускалась так быстро, что это стало беспокоить ее; она приложила свою руку тыльной стороной к его лбу и ахнула.
— Ты горишь. Тебе нужно отдохнуть… — Он отклонился от нее, и она, оскорбленная, опустила руку. — Джем, что такое? Ты не хочешь, чтобы я дотрагивалась до тебя?
— Не так, — он покраснел, а затем покраснел еще сильнее.
— А как? — Она была действительно озадачена; Такое поведение она могла бы ожидать от Уилла, но не от Джема — вся эта таинственность и злость.
— Как будто ты медсестра, а я твой пациент. — Его голос был твердым, но неровным. — Ты думаешь, что, если я болен, то мне не нравится… — он перевел дыхание. — Ты думаешь, что я не знаю, — сказал он, — что если ты берешь мою руку, то только для того, чтобы пощупать пульс? Ты думаешь, я не знаю, что если ты смотришь в мои глаза, то только для того, чтобы понять, сколько я принял лекарства? Если бы я был другим человеком, здоровым человеком, у меня могли бы быть надежды, даже предположения; я мог бы… — он прервался, либо потому что он понял, что сказал слишком много, либо потому что он ему нужно было перевести дыхание; он дышал тяжело, а его щеки покраснели. Она покачала головой, чувствую, как ее волосы щекочут шею.
— Это говорит лихорадка, не ты. — Его глаза потемнели, и он уже начал отворачиваться от нее.
— Ты даже не можешь поверить, что я хочу тебя, — сказал он наполовину шепотом. — Так вот, я достаточно живой, достаточно здоровый…
— Нет… — не раздумывая, она поймала его руку. Он напрягся. — Джеймс, это совершенно не то, что я имела в виду…
Его пальцы обвили ее руку, лежащую на его предплечье. Его кожа была такой же опаляюще горячей, как и огонь. А затем он развернул ее и привлек к себе.
Они стояли лицом к лицу, грудью к груди. Его дыхание шевелило ее волосы. Она чувствовала, что от него исходит жар, как туман от Темзы; чувствовал биение крови сквозь его кожу; увидела со странной ясностью биение пульса на его шее, свет на бледных завитках волос, лежащих на его еще более бледной шее. Маленькие иголочки тепла пробежали по ее коже, сбивая ее с толку. Это же Джем, ее друг, такой же постоянный и надежный, как сердцебиение. Джем не заставлял ее кожу гореть или кровь бежать быстрее по венам, до тех пор, пока у нее не закружится голова.
— Тесса… — сказал он. Она посмотрела на него. В его выражении лица не было ничего постоянного и надежного. Его глаза были темными, его щеки горели. Когда она подняла лицо, он наклонил свое, прижившись ртом к ее губам, и она даже замерла от удивления. Они целовались.
Джем. Она целовала Джема. Если поцелуи Уилла были как огонь, то поцелуи Джема были, как глоток чистого воздуха после долгого пребывания в душной темноте. Его губы были нежными и твердыми; его рука нежно лежала на ее затылке, направляя ее губы к своим. Его другая рука была на ее лице, нежно поглаживая большим пальцем ее скулу. Его губы на вкус были похожи на жженный сахар; сладкие из-за лекарств, подумала она. Его прикосновения, его были неуверенными, и она знала почему. В отличие от Уилла, он считал, что это верх неприличия, что ему не следует трогать ее, целовать ее, что ей следовало бы вырваться. Но она не хотела вырываться.
Даже сейчас, когда она задумалась о том, что это с Джемом она целовалась, что это Джем заставил ее голову кружиться и появиться звон в ушах, она почувствовала, что ее руки поднимаются, как будто сами по себе обвили его шею, прижимая его ближе к себе.
Он задохнулся от удивления. Он, должно быть, был настолько уверен, что она оттолкнет его, что на мгновение затих. Ее руки скользили по его плечам, убеждая его нежными прикосновениями и шепотом не останавливаться. Нерешительно он вернулся к ласкам, и затем с еще больше силой поцеловал снова и снова, каждый раз с все возрастающей настойчивостью, обхватив ее лицо своими пылающими руками, его тонкие пальцы скрипача поглаживали ее кожу, заставляя ее дрожать. Его руки передвинулись на ее поясницу, прижимая ее еще крепче; ее босые ноги заскользили на ковре и они почти наткнулись на кровать.
Тесса, ухватившись пальцами за рубашку Джема, потянула его на себя, принимая его вес на свое тело с чувством, что ей вернули то, что принадлежало ей всегда, какую-то часть ее, которой ей не хватало, но она и сама не знала, что ей ее не хватало. Джем был легким, тонкокостным, как птица с таким же быстро бьющимся сердцем. Она провела рукой по его волосам, и они были такими мягкими, какими они ей всегда представлялись ей в скрытых мечтах, как будто пух был между ее мальцами.
Он в изумлении никак не мог заставить свои руки прекратить гладить ее. Они двинулись вниз по ее телу, она почувствовала его неровное дыхание возле своего уха, когда он нашел завязки ее пеньюара и задержался на них, его пальцы дрожали.
Его неуверенность заставила сердце Тессы почувствовать, как будто оно расширяется в ее груди, нежности ее сердца было достаточно, чтобы удержать их обоих внутри него. Она хотела, чтобы Джем видел ее такой, какая она есть, Тессу Грей, без ее перевоплощений в кого-либо. Она наклонилась и развязала завязки, пеньюар соскользнул с ее плеч, так что она осталась только в одной батистовой ночной рубашке. Она посмотрела на него, затаив дыхание, убирая распущенные волосы с лица. Возвышаясь над ней, он посмотрел вниз и хрипло сказал снова то, что он говорил до этого в экипаже, когда он трогал ее волосы.
— Ни хен пио линг.
— Что это значит? — прошептала она, и на этот раз он улыбнулся и сказал:
— Это значит, что ты красивая. Тогда я не хотел тебе говорить. Я не хотел, чтобы ты подумала, что я позволяю себе вольности.
Она подняла руку и дотронулась до его щеки, такой близкой к ее щекам, и затем тонкой кожи шеи, где сильно билась кровь. Его ресницы трепетали, когда он глазами такими же, как серебряный дождь, проследил движение ее пальцев.
— Возьми их, — прошептала она.
Она наклонился к ней, их губы снова встретились, и накатившие ощущения были такими сильными, таким непреодолимыми, что она закрыла глаза из-за них, как будто она могла скрыться в темноте. Он что-то прошептал и подтянул ее к себе. Они перекатились в сторону, их ноги были переплетены, их тела двигались все ближе и ближе друг к другу до тех пор, пока им не стало трудно дышать, но и даже тогда они не смогли остановиться.
Она нащупала пуговицы его рубашки, но даже тогда, когда она открыла глаза, ее руки дрожали слишком сильно, чтобы расстегнуть их. Она неуклюже расстегнула их, порвав ткань.
Когда он стащил рубашку с плеч, она увидела, что его глаза снова засветились чистейшим серебром. У нее было лишь на мгновение, чтобы восхититься этим, однако, она была слишком занята, любуясь им. Он был очень худым, без опоясывающих мускул, как у Уилла, но в нем была какая-то восхитительная хрупкость, как в строке поэмы. Золото под молотком. Хотя слой мускул еще покрывал его грудь, она увидела тени между его ребрами. Нефритовый кулон, который Уилл дал ему, лежал ниже угловатой ключицы.
— Я знаю, — сказал он, посмотрев на себя застенчиво. — Я не… Я имею в виду, я выгляжу…
— Красиво, — сказала она, и она действительно так думала. — Ты красивый, Джеймс Карстейрс.
Его глаза раскрылись широко от удивления, когда она дотронулась до него. Ее руки перестали дрожать. Сейчас они были исследующими, увлекшимися. Она вспомнила, что у ее матери был очень старый экземпляр книги, ее страницы были столь хрупки, что могли превратиться в пыль, когда их трогали, и она чувствовала, что обязана сейчас заботиться о нем так же сильно, когда она проводила пальцами по контуру отметки на его груди, по впалости между ребрами и по животу, который дрожал от ее прикосновений; в этом было что-то настолько хрупкое, насколько и прекрасное.
Он так же, казалось, не мог остановиться, прикасаясь к ней. Его искусные руки музыканта легко касались ее, скользя вверх по ее голым ногам под ночной рубашкой. Он прикасался к ней так же, как обычно прикасался к его любимой скрипке, с чрезвычайно нежным изяществом, что заставляло ее затаить дыхание. Сейчас они оба, казалось, разделяли его лихорадку, их тела горели, и их волосы, приклеившиеся ко лбу и шее, были влажными от пота.
Тессе было все равно, она хотела этот жар, эту почти боль. Это была не она, это была другая Тесса, Тесса из сна, которая ведет себя таким образом, и она помнила свой сон о Джеме в постели, окруженной пламенем. Только ей никогда не снилось, что она будет гореть вместе с ним. Она хотела больше этих чувств, больше огня, это она знала, но ни в одном из романов, которые она читала, не сказано, что случится потом. А знает ли он? Уилл наверняка знает, подумал она, но Джем, он такой же, как она, почувствовала она, должно быть, последовав инстинкту, который был у нее от природы, с самой ее крови.
Его пальцы скользнули в несуществующее пространство между ними, находя пуговицы ее ночной рубашки; он наклонился, чтобы поцеловать ее обнаженные плечи, когда с них соскользнула ткань.
Никто прежде не целовал ее обнаженную кожу, и это чувство было настолько потрясающим, что она вытянула руку, чтобы обхватить себя, и столкнула подушку с кровати. Она ударилась о маленький столик.