– Не знаю, – покачал головой Джем. – Следящее заклинание показало мне только улицу. Но должен сказать, что для джентльмена существует очень мало безобидных причин наведаться в Уайтчепел после захода солнца.
– Может, он играет на деньги?..
– Может, – покладисто ответил Джем, хотя по лицу его было видно, что это маловероятно.
– Ты говорил, что почувствуешь, если с Уиллом что-то случится. Вот здесь. – Тесс прижала руку к сердцу. – Это потому, что вы с ним парабатаи?
– Да.
– Значит, смысл вашего союза не только в том, чтобы прикрывать друг другу спину? В нем есть что-то… мистическое?
Джем улыбнулся девушке, и в карете на мгновение стало светлее.
– Мы – нефилимы. Вся наша жизнь пропитана мистикой. Рождение, смерть, вступление в брак – каждое важное событие сопровождается особыми ритуалами. Если ты хочешь, чтобы кто-то стал твоим парабатаем, ты сперва должен сделать ему предложение. Ведь это очень важный шаг.
– Ты сделал предложение Уиллу? – попробовала угадать Тесс.
– Нет, – с улыбкой ответил Джем. – Уилл попросил меня. Точнее, не оставил мне выбора. Мы тренировались в зале с мечами. Он предложил, а я сказал, что ему лучше бы найти кого-то, кто сможет быть с ним до конца жизни. Тогда он вызвал меня на поединок, заявив, что если я проиграю, то соглашусь стать его побратимом.
– И он одолел тебя?
– За девять секунд, – рассмеялся Джем. – Припер к стенке. Должно быть, он тайком тренировался. Я бы никогда не согласился на поединок, если бы знал, что Уилл такой искусный мечник. Всегда думал, что он предпочитает метать ножи.
Джем пожал плечами и снова углубился в воспоминания.
– Нам тогда было по тринадцать лет. Церемонию провели почти год спустя. И сейчас я уже не могу представить, каково это – не быть парабатаем.
– Но почему ты сначала отказался? – чуть поколебавшись, спросила Тесс.
Джем взъерошил серебристую шевелюру.
– Церемония не только связывает двоих, но и делает их сильнее. В бою они могут делиться силой. Они чувствуют друг друга и потому сражаются более слаженно. Есть руны, которые можно использовать только парабатаям. Но… ты выбираешь одного парабатая на всю жизнь. И если он умрет, второго ты взять не сможешь. Я подумал, что соглашаться будет нечестно по отношению к Уиллу.
– Какое жестокое правило.
Джем сказал что-то на непонятном языке. Прозвучало это как «калепа та кала».
– Латынь? – нахмурилась Тесс.
– Греческий. Это выражение можно перевести по-разному. Первое значение: все лучшее, прекрасное и благородное достигается трудным путем. – Джем наклонился к Тесс, и она почувствовала исходящий от него сладковатый аромат наркотика, сквозь который проступал острый запах его кожи. – Но есть и второе.
– Какое же? – сглотнула Тесс.
– Красота жестока.
Тесс опустила взгляд на его руки, изящные, ловкие, с коротко остриженными ногтями и шрамами на костяшках. Интересно, есть ли в мире хоть один нефилим без шрамов?
– Кажется, тебя привлекают мертвые языки, – тихо проговорила она. – Но почему?
Джем наклонился так близко, что Тесс почувствовала на щеке его теплое дыхание.
– Сам не знаю, – вздохнул нефилим. – Думаю, потому, что они такие ясные. Греческий, латынь и санскрит несли в себе чистую истину, а мы захламили свой язык кучей бесполезных слов.
– А твой родной язык? – так же тихо спросила Тесс.
Губы Джема изогнулись в кривой усмешке.
– Какой именно? Я с самого детства говорил на двух языках – на английском и мандаринском диалекте китайского. Отец почти всегда говорил по-английски, китайский ему плохо давался. Когда мы переехали в Шанхай, стало еще хуже. Для тех, кто владеет только мандаринским, шанхайский диалект звучит как полнейшая абракадабра.
– Скажи что-нибудь на мандаринском, – с улыбкой попросила Тесс.
Джем выдохнул набор гласных и звучных согласных; его обычно спокойный голос заиграл мелодичными интонациями:
– Ни хэнь пяо лян.
– Что это значит?
– У тебя волосы растрепались, – ответил он и заправил Тесс за ухо выскользнувшую из прически своевольную прядь. Девушка почувствовала, что краснеет, и порадовалась царившей в карете темноте.
– Будь осторожнее, – добавил Джем, медленно убирая руку; его пальцы почти касались ее щеки. – Ты же не хочешь, чтобы противник схватился за них в бою.
– Да, да, конечно. – Тесс быстро отвернулась к окну. Желтый туман чуть рассеялся, и теперь она лучше видела, что происходит за окнами экипажа. Они ехали по узкой улице (хотя, возможно, по меркам Лондона она и считалась широкой). В воздухе висела угольная пыль, от которой першило в горле. Повсюду стояли люди. Грязные, одетые в лохмотья, они подпирали стены обветшалых домов и следили за каретой, как голодные псы – за костью в руках мясника. Тесс заметила женщину, которая куталась в шаль и держала в одной руке корзинку с цветами, а в другой – младенца. Глаза ребенка были закрыты, а кожа по цвету напоминала скисшее молоко. Младенец выглядел больным – или мертвым. В подворотнях играли чумазые, как бездомные коты, босоногие дети; на ступеньках домов сидели пьяные женщины. Но страшнее всего были мужчины в рваных пальто и шляпах. Выражение отчаяния на их лицах, казалось, застыло навечно, как гравировка на могильных камнях.
– Богатые лондонцы из Мэйфера и Челси любят наведываться в подобные кварталы, – с несвойственной ему горечью произнес Джем. – Они называют это «прогулкой по трущобам».
– Но ведь они как-то помогают этим людям?
– Чаще всего нет. Они приезжают поглазеть, чтобы потом за чашкой чая похвастаться перед друзьями, что видели настоящих «щипачей», «мамзелек» и «дрожащих Джемми». Большинство даже не выходит из экипажей.
– Дрожащие Джемми?
Джем посмотрел на нее непроницаемо-серебряными глазами.
– Замерзшие попрошайки, которые, скорее всего, умрут от холода.
Тесс подумала о том, как заклеивала бумагой щели на окнах в нью-йоркской квартире. Но у нее, по крайней мере, была крыша над головой, кровать с одеялом и тетя Гарриет, всегда готовая принести чашку чая или горячего бульона. По сравнению с этими людьми ей очень повезло.
Карета остановилась на углу ничем не примечательной улицы. На противоположной стороне сиял огнями публичный дом, из которого то и дело вываливались пьяные клиенты, часто – под руку с густо накрашенными женщинами в ярких, замызганных платьях. Где-то вдалеке громко распевали «Жестокую Лиззи Вискерс».
– Я не могу скрыть тебя от взглядов простецов, – сказал Джем, беря ее за руку. – Поэтому опусти голову и держись поближе ко мне.
– Ты повторяешься, – улыбнулась уголком губ Тесс, но руки не отняла.
А Джем наклонился и шепнул ей на ухо так, что по спине у нее забегали мурашки:
– Потому что я беспокоюсь за тебя.
Затем он открыл дверь кареты, сошел на мостовую и помог девушке спуститься, сразу же притянув ее к себе. Тесс оглянулась по сторонам. Несколько человек скользнули по чужакам равнодушным взглядом, но больше никто на них внимания не обратил. Джем повел ее к неприметной красной двери, на ступенях перед которой, вопреки здешним обычаям, никто не сидел. Нефилим поднялся по лестнице и громко постучал.
Им открыла женщина в длинном красном платье, облегавшем тело так туго, что Тесс едва сдержала возглас смущенного изумления. Черные волосы дамы удерживали в прическе две золотые палочки, на бледном лице выделялись густо подведенные тушью глаза. Но, присмотревшись повнимательнее, Тесс поняла, что женщина местная, не иностранка. При виде Джема ее ярко накрашенные губы недовольно скривились.
– Никаких нефилимов, – сказала она и попыталась закрыть дверь, но Джем выставил вперед трость, из основания которой высунулось блестящее лезвие.
– Мы здесь по личному делу, – сообщил он. – Конклав ничего не узнает.
Дама в красном недоверчиво прищурилась.
– Мы ищем кое-кого, – продолжал Джем. – Нашего друга. Отведите нас к нему, и мы вас больше не потревожим.
При этих словах женщина запрокинула голову и расхохоталась.
– Я знаю, кого вы ищете. Только один из вашей породы сюда захаживает.
Она отошла от двери, презрительно дернув плечами. Лезвие с шипением вернулось в трость, и Джем нырнул под низкую притолоку, увлекая Тесс за собой.
За дверью оказался узкий коридор; в воздухе висел знакомый сладковатый запах – так пахла одежда Джема после того, как он принимал лекарство. Тесс невольно сжала его руку.
– Здесь Уилл покупает… то, что мне нужно, – прошептал он, едва не касаясь губами ее уха. – Но зачем он пришел сюда сейчас?
Женщина, открывшая дверь, бросила на них недовольный взгляд через плечо, и повела за собой. Тесс заметила, что у красного платья имеется разрез, сквозь который открывался прекрасный вид на ее ноги – и длинный раздвоенный хвост с черно-белым змеиным узором.
«Чародейка», – подумала Тесс с замиранием сердца. Рагнор, Темные Сестры, эта женщина – почему все чародеи были настолько жуткими? За исключением Магнуса… но Магнус, похоже, и во всем остальном был исключением из правил.
Коридор закончился просторной комнатой с бордовыми стенами. Свисавшие с потолка резные светильники отбрасывали узорчатые тени на кровати, выстроившиеся вдоль стен и напоминавшие койки на корабле. В центре комнаты стоял большой круглый стол; за ним сидели несколько человек, все с бордовой, под стать стенам, кожей и коротко остриженными темными волосами. Иссиня-черные когти на пальцах они тоже стригли очень коротко, очевидно, чтобы легче было взвешивать, просеивать и смешивать рассыпанные перед ними порошки. При свете ламп те блестели и переливались, словно растертые в пыль драгоценные камни.
– Мы что, в опиумном притоне? – шепотом спросила Тесс.
Джем тем временем обшаривал глазами комнату. Жилка у него на шее билась торопливо, как сердечко колибри.
– Нет, – рассеянно ответил он. – Здесь изготавливают демонические порошки и фейскую пыль. За столом сидят ифриты – чародеи, лишившиеся своей силы.