– И что же ты хочешь ему сказать? – Она старалась говорить как можно более спокойно и отстранение.
Уилл молча поднял на нее глаза. Когда он шел по лестнице, когда запирал дверь и целовал ее, они горели радостью и надеждой. Теперь же огонь в них затухал, как дыхание умирающего. Тесс вспомнила Ната, истекшего кровью у нее на руках. Она была бессильна помочь ему. Как бессильна сейчас. Ей казалось, что жизнь уходит из Уилла Эрондейла, а она может только стоять и смотреть.
– Джем простил бы меня, – повторил он, но в голосе и в лице его сквозила такая безнадежность, что Тесс поняла: он сдался. Уилл, который никогда не сдается без боя. – Он…
– Простил бы, – согласилась она. – Джем что угодно тебе простит, так сильно он тебя любит. И вряд ли бы он затаил злобу на меня. Но сегодня утром Джем сказал, что боялся умереть, так и не познав ту любовь, что когда-то познали его отец и мать. Ты, правда, хочешь, чтобы я пошла и отняла у него это? И ты сможешь любить меня?
Уилл долго смотрел на нее. Потом он весь вдруг надломился и упал в кресло, уронив голову на руки.
– Поклянись, что любишь его, – глухо проговорил он. – Любишь настолько, что выйдешь за него замуж и сделаешь счастливым.
– Клянусь.
– Тогда прошу тебя, не рассказывай ему то, что сейчас услышала. Не говори, что я люблю тебя.
– Но как же проклятие? Ведь он не знает…
– Тесс, пожалуйста, ничего ему не рассказывай. И Генри с Шарлоттой тоже. Я сам скажу в свое время. Сделай вид, что ничего не знаешь. Если я тебе хоть капельку не безразличен…
– Я никому не скажу, – ответила она. – Клянусь своим ангелом. Ангелом моей матери. Уилл…
Он опустил руки на подлокотники и стиснул их так, что костяшки пальцев побелели.
– Тебе лучше уйти, Тесс, – проговорил Уилл, глядя куда-то в сторону.
Но она не могла оставить его сейчас, когда он так страдает. Больше всего на свете ей хотелось обнять его, поцеловать закрытые глаза и увидеть улыбку на его лице.
– Мало кто смог бы вынести то, что ты вытерпел за эти пять лет. Ты думал, что тебя никто не любит, ведь все вокруг оставались живы. Но Шарлотта любит тебя. И Генри, и Джем. И твоя семья. Они любили тебя, Уилл Эрондейл, как бы ты ни старался спрятать то лучшее, что в тебе есть.
Он поднял голову и посмотрел на нее. В синих глазах отражались языки пламени, пылавшего в камине.
– А ты? Ты любишь меня?
Она сжала руки так, что ногти впились в ладони.
– Уилл…
– Ты любишь меня? – спросил он, глядя как будто сквозь нее.
– Я… – Тесс глубоко вздохнула. Как же все-таки больно! – Джем все это время был прав. Ты гораздо лучше, чем кажешься на первый взгляд, и я ошибалась в тебе. Ты непременно встретишь ту, которая… станет для тебя единственной. Но я…
Из груди Уилла вырвался сдавленный смешок.
– Моей единственной! А ведь я уже слышал от тебя именно эти слова!..
– Уилл, я не… – Она удивленно покачала головой.
– Ты никогда не полюбишь меня, – сказал юноша бесцветным голосом.
Когда она не ответила, он вздрогнул всем телом и медленно поднялся. На негнущихся ногах Уилл прошествовал к двери; прикрыв рот ладонью, Тесс смотрела, как он пытается повернуть ключ в замке. Руки не слушались его. Наконец – кажется, спустя целую вечность – он вышел из гостиной и с грохотом захлопнул за собой дверь.
«Уилл, – думала Тесс. – Уилл, неужели это был ты?» Глаза жгло, будто в них попал песок. Тесс вдруг обнаружила, что сидит на полу у камина. Она смотрела на огонь и ждала, когда придут слезы. Но все было напрасно – она так долго сдерживала их, что, наверное, разучилась плакать.
Девушка взяла с подставки кочергу и сунула ее в самые угли. Нефритовый кулон на шее раскалился так, что едва не обжигал кожу.
Тесс достала красную кочергу из огня – и медленно обхватила ее пальцами.
Несколько секунд она ничего не чувствовала, а потом услышала, словно издалека, собственный крик. Он будто повернул ключик в ее сердце, выпустив слезы на свободу. Кочерга со звоном упала на пол.
Когда перепуганная Софи прибежала в гостиную, Тесс сидела на полу возле камина, прижимая обожженную руку к груди, и рыдала так горько, что сердце разрывалось.
Горничная отвела Тесс в комнату, переодела в ночную рубашку и уложила в постель. Потом она промыла и смазала ей руку целебной мазью, пахнущей травами и специями. Этой же мазью Шарлотта когда-то лечила ожог на лице Софи.
– Думаешь, шрам останется? – спросила Тесс просто для того, чтобы поддержать разговор. Боль от ожога и слезы помогли девушке избавиться от переполнявших ее эмоций, и теперь она казалась себе легкой и пустой, как выброшенная на берег морская раковина.
– Наверное, останется, но не такой большой, как у меня, – честно ответила Софи, накладывая повязку. – Знаю, сейчас вам очень больно, но не волнуйтесь, рука быстро заживет. Хорошо, что я вовремя успела смазать ожог. Скоро все пройдет.
– Не пройдет, – мотнула головой Тесс, глядя на руку. Потом она посмотрела на Софи, как всегда сдержанную и терпеливую, в неизменном форменном платье и белом чепце; темные кудряшки обрамляли миловидное лицо. – Прости меня, Софи. Ты оказалась права насчет Гидеона, а я ошиблась. Мне следовало прислушаться к тебе. Ты куда лучше разбираешься в мужчинах. И когда ты в следующий раз скажешь, что кто-то заслуживает доверия, я ни на секунду не усомнюсь в твоей правоте.
Услышав слова Тесс, Софи улыбнулась той особенной улыбкой, которая даже незнакомых людей заставляла забыть о ее шраме.
– Я понимаю, что вы хотите сказать, мисс.
– Мне следовало доверять тебе.
– А мне не следовало на вас сердиться. Ведь, по правде говоря, я и сама не знала, как он поступит. И не была уверена, что он перейдет на нашу сторону, пока он не вернулся вместе с вами.
– Наверное, здорово, что теперь он будет жить здесь, – пробормотала Тесс, теребя краешек простыни. – Вы сможете чаще видеться.
– Хуже и быть не может, мисс! – воскликнула Софи, и зеленые глаза ее наполнились слезами. Тесс замерла, пытаясь понять, что она сделала не так. – Если он будет жить с нами, то я стану для него простой служанкой! – дрожащим голосом пояснила она. – Не надо было мне с ним встречаться! Миссис Бранвелл не из тех хозяев, что запрещают слугам иметь поклонников, но мне следовало помнить, кто он – и кто я.
Она вытерла глаза, и слезы побежали по ее щекам – по здоровой и по обезображенной шрамом.
– Если я позволю себе лишнее, то потеряю все. А он ничем не рискует.
– Гидеон не такой!
– Он сын своего отца, – с горечью произнесла Софи. – Этого достаточно. Я, конечно, не думала, что он возьмет меня в жены, но мне невыносима мысль о том, что он будет смотреть, как я разжигаю камины, убираю со стола, вожусь со стиркой…
– Если он любит тебя, то все это неважно.
– Важно, мисс, – печально усмехнулась Софи. – Люди не настолько благородны, как вам видится.
Тесс вспомнила Уилла, прячущего лицо в ладонях. «Пожалуйста, ничего ему не рассказывай».
– Знаешь, Софи, благородство порой принимает весьма причудливые формы, – проговорила она. – И неужели ты хочешь стать Сумеречным охотником? Не лучше ли…
– Но я хочу! – сверкнула глазами Софи. – Больше всего на свете! Я всегда об этом мечтала.
– Я даже не подозревала… – изумленно откликнулась Тесс.
– Я думала, что выйду замуж за господина Джема, и тогда… – смущенно призналась Софи и вдруг подняла глаза на Тесс. – Вы ведь еще не разбили ему сердце?
– Нет, – ответила Тесс.
Зато разорвала свое пополам.
21. Горящие угли
Обласканный богами брат,
Твой сон ничто не потревожит.
Пусть жизнь кипит, года летят —
Их бег тебя задеть не сможет.
Будь благодарен за любовь,
Улыбки, слезы, поцелуи,
Изогнутую луком бровь —
И смерть, в которой не ревнуют.
Из комнаты Джема доносилась мелодия скрипки. Уилл положил ладонь на дверную ручку – да так и застыл, не в силах сделать решающего шага. Юношу будто выпили досуха. Еще никогда в жизни он не чувствовал себя таким усталым. Жгучая энергия, переполнявшая его с тех пор, как он покинул дом на Чейн-уок, наконец схлынула, оставив в сердце и мыслях лишь гулкую пустоту.
Захлопнув дверь гостиной, он выждал несколько секунд в бесплодной надежде, что Тесс догонит его или хотя бы окликнет. Но этого не случилось. У него и сейчас стояло перед глазами ее лицо – и глаза, серые, как грозовые облака над Лондоном.
«Джем сделал мне предложение, и я сказала “да”».
«Ты его любишь?»
«Да, люблю».
И вот теперь Уилл стоял перед дверью Джема. Он не знал, пришел ли поговорить о Тесс – и имеет ли он право вообще о ней говорить, – или его привела сюда многолетняя привычка в любой ситуации искать утешения у побратима. Наконец он толкнул дверь, и в коридор упал свет колдовских огней.
Джем сидел на сундуке в изножье кровати, со скрипкой, вскинутой к плечу. Глаза юноши были закрыты, но движения смычка, скользящего по струнам, были безошибочно точны. Когда Уилл шагнул в комнату, он улыбнулся уголками губ.
– Уилл? Это ты, Уилл?
– Да, – ответил тот, так и не решаясь подойти ближе.
Джем опустил смычок и наконец открыл глаза.
– Телеман, фантазия для скрипки ми-бемоль мажор. – Он отложил скрипку. – Ну же, не стой на пороге. Ты действуешь мне на нервы.
Уилл заставил себя сделать еще несколько шагов. Он провел в этой комнате столько времени, что выучил ее, будто собственную. Каждая деталь была ему болезненно знакома: подборка нотных книг; окно с решетчатыми переплетами, дробящее солнечный свет на теплые квадраты на полу; сундук, приехавший из самого Шанхая; прислоненная к стене трость с нефритовым набалдашником; шкатулка с изображением Гуаньинь, в которой Джем хранил свое лекарство; и, наконец, кресло, в котором Уилл просидел бессчетное множество ночей, вслушиваясь в прерывистое дыхание парабатая и вознося неуклюжие – какие умел – молитвы.