Драгуров вздрогнул, подумав об этом. Почему ему пришла в голову такая дурацкая мысль? Да ведь и сам он чудом избежал смерти, когда металлический мальчик натянул тетиву лука и пустил стрелу. Если бы не котенок… Чепуха, у Александра Юрьевича просто остановилось сердце. Может, он что-то увидел?
— Что с тобой происходит? — Снежана встревоженно теребила его за рукав. Положил в кофе две ложки соли, а потом вылил его, крошишь по всему столу хлеб… Ты не заболел?
— Заболел, — сказал Владислав. — Ты поела? Тогда поедем. На сей раз в тихую гавань, где нас никто не потревожит.
— А куда?
— У меня все-таки два старших брата. Один женат, и у него куча детей, зато другой холост. К кому бы ты предпочла направиться?
— У кого много детей, — ответила Снежана, не раздумывая.
— Но мы отправимся к Леониду, — решил он. — Там гораздо спокойнее, к тому же он неделю как в отпуске. У меня есть ключи.
— И долго мы там пробудем?
— Пока не разберемся, — уклончиво сказал он.
До Ясенева добрались часа за полтора. Еще в машине Владислав несколько раз заводил разговор, пытаясь расспросить девушку поподробнее, откуда у деда появилась эта кукла. Где он ее хранил? Почему так дорожил, и что она вообще для него значила? Но Снежана или не знала, или не хотела говорить на эту тему. Да. Нет. Память о Маньчжурии. Не имею понятия.
— После смерти отца дед собрал эту куклу по частям, — наконец более-менее ясно сказала она. — Никто не брался ее отремонтировать, пока он не нашел тебя. Вот, собственно, и все.
— А не лучше ли было выбросить ее на помойку? — спросил Владислав. Все-таки, как ни крути, кукла всегда будет напоминать близким об аварии… Зачем он ее оставил?
— Не знаю. Но у меня сейчас к ней двойственное отношение. А раньше нравилась, — призналась Снежана.
— Странно, мы говорим о «ней», хотя это «он», — заметил Драгуров. — Словно заранее привносим женское и мужское начало. Бесполое существо, как ангел или демон. А человек не может стать ни тем, ни другим, потому что он всецело принадлежит одному из этих начал. Он давит в себе другую половину, но и стремится к ней, ищет всю жизнь.
Владислав еще долго рассуждал, развивая свою мысль, пока не увидел в зеркальце, что Снежана давно спит. Он усмехнулся этой здоровой реакции на его философские изыски. И замолчал, чувствуя, что и сам смертельно устал после бессонной ночи и всех этих передряг.
— Приехали, — сообщил он, когда машина подкатила к нужному дому.
Драгуров вытащил из багажника сумку и помог девушке выбраться.
Они поднялись на второй этаж.
— Двухкомнатная квартира, все удобства, — сказал Владислав, отпирая дверь. — Хочешь сразу принять душ?
— Потом, потом, — пробормотала Снежана.
Драгуров пошел в ванную и включил воду, а когда вернулся, увидел, что девушка уже спит на диване, сняв только плащ и туфли. Он тихо сел рядом и осторожно погладил ее по волосам.
К двенадцати часам дня на студию приехала Карина — ее уже поджидал Алексей, чтобы кто-нибудь не перехватил и не начал агитировать за Клеточкина. Найдя укромное местечко за декорациями, он коротко объяснил суть происходящего. Не рассказав, правда, о предложении продюсера. Не хотелось торопить события.
— Значит, либо триллер, либо мелодрама, — подытожила Карина. — В принципе, твой сценарий можно повернуть и так, и этак, было бы желание.
— По-моему, у Клеточкина вообще иссякло всякое желание снимать картину, отозвался Алексей. — Уперся, как козерог в камень. Кончится тем, что фильм вовсе прикроют. Ты бы с ним поговорила, чтобы не артачился.
— Он меня не послушает.
— И то верно. Его сейчас никто не убедит.
Они помолчали, глядя друг на друга. Потом Алексей притянул ее за шею и поцеловал. Карина жарко прильнула к нему, а спустя некоторое время рядом раздался насмешливый голос:
— Быстро же вы, черт подери, спелись! Ну, он — понятно, а ты, матушка? Коля Клеточкин раскачивался на пятках, сунув руки в карманы широченных брюк. Я сейчас разговаривал с Ермиловым, — продолжал он хмуро, — и они готовы свернуть весь проект, лишь бы меня выжить. Ну не идиоты? Кто лучше меня может поставить этот фильм? Если только выпишут Спилберга.
— Я знаю о твоих проблемах, — сказала Карина.
— Ну и?
— Попробуй их обмануть, схитри. Согласись на триллер, а делай по-своему. В конце концов, все будет зависеть от внутренней интонации. И монтажа. Сколько примеров, когда задумывалось одно, а получалось совсем другое. Они еще тебе спасибо скажут. Когда получишь «Оскара».
Режиссер задумался, не прекращая раскачиваться. Он выглядел до того багровым, что, казалось, еще немного — и лопнет, брызнув на них инсультной кровью.
— Ты, матушка, не глупа, — ответил наконец он. — Только кончайте обниматься. Не мое это дело, но где-нибудь в другом месте. Через полчаса у нас будет маленькое производственное собрание. Юра Любомудров собирает подписи под петицией. В мою защиту. Вы как?
— Не глядя, — сказал Колычев. — О чем речь.
— И ты еще спрашиваешь! — подтвердила Карина.
Клеточкин, довольно фыркнув, пошел сквозь декорации, что-то сбивая и роняя на своем пути.
— Как кабан в зарослях, — усмехнулся Алексей. — Жаль.
— Ты о чем? — спросила Карина.
— Конченый человек, — объяснил он. — Я знаю, что произойдет завтра.
— Что же? — Карина вдруг испугалась его взгляда, почти ледяного, замораживающего, черного, как беззвездная пустота неба.
— Его вышвырнут, как надувную куклу. Выпустят воздух, сдуют и положат вместо половика на улице.
— Что ты такое говоришь?
— Но пока с ним будут судиться-рядиться, съемки заморозятся. Павильон и аппаратуру передадут другой группе, временно, актеров распустят. Любомудров пойдет подрабатывать в кинохронику, девица-помреж станет с тоски нюхать кокаин и бегать за Клеточкиным, поджидая его возле клозета. И в конце концов своего добьется: вытеснит жену Коли с насиженного места, но это будет уже другая история, которая мне неинтересна. А начать фильм заново, через полгода, даже если мне посулят золотые горы, будет очень сложно. Кто знает, какие у меня тогда будут планы?
— Почему тебе надо будет начинать заново? — недоумевая, спросила Карина.
— Ну а кому же еще? — холодно ответил он.
…Довольно скучно путешествовать в пломбированном ящике, не зная, куда и зачем тебя везут по железной дороге. Но время — фикция, спасательный круг для глупцов, барахтающихся в океане, их жизнь настолько конкретна, что бессмысленно лишать ее последних символик…
Лишь много позже, по ненавистному колокольному звону, я узнал, что вновь прибыл в Москву, Она стала для меня не конечным пунктом, а всего лишь промежуточной станцией, но пребывание здесь затянулось на несколько лет. И вовсе не по стечению обстоятельств, а исходя из продуманного плана. Те люди, что привезли меня сюда — мужчина и женщина, которые называли себя Дана и Велемир, — будто растворились в толпе, оставив в подарок своим кремлевским друзьям, супружеской паре, занимавшей слишком высокое положение, чтобы это могло оказаться случайным совпадением. Но сами постоянно находились где-то рядом; словно прячась за декорациями. Связь с ними и холодное дыхание их я уже привык ощущать как бы сквозь толщу стен и расстояние. Я понимал, что должен пройти через различные человеческие слои, нанизывая их на выпущенную из лука стрелу. Вся жизненная информация из людского материала впитывалась в меня, словно вода в губку, выдавливалась и поглощалась. Уже одно это стоило того, чтобы воздать мастеру Бергеру по его заслугам… А ведь где-то существовал еще и Герман, мой брат во плоти! Впрочем, черт с ним, не о нем речь.
К наркомпромовской чете приходило много гостей, один раз даже сам Хозяин, о котором они постоянно шептались и тайно ненавидели; в другой раз на всеобщее обозрение выставили заспиртованную в сосуде голову последнего Удерживающего, как знак хаоса и разрушения, что вызвало презрительные насмешки и ликование. Собственно говоря, баварские мессы Хаусфишера, патронируемые тайными обществами «Вриль» и «Туле», мало чем отличались от тутошних.
Уроборос, кусающий свой хвост, незримо присутствовал и здесь. Вдохновляемый безумными идеями и алчущий крови.
Кровь лилась всюду, но вдалеке от стен этого дома. Пока гости не стали собираться все реже и реже, напуганные исчезновениями. Исчезла и наркомпросовская чета, растворившись в пыль, а хоромы перешли следующим по очереди, но далеко не крайним в этом бесконечном ряду рвущихся к вершине… Как-то раз подвыпивший дирижер оркестра унес меня в другой дом — на Набережной, где в богемной среде нищих духом показалось еще гаже и истеричнее. Голые актрисы, слоняющиеся по утрам из комнаты в комнату, придворные певцы и поэты, инженеры человеческих душ с голодным блеском в глазницах, не понимающие ни единого винтика в людских механизмах, воровато-наглая прислуга, вроде самих хозяев. Вся эта подлая мразь, величающая себя элитой, спустя полчаса проявляла свое нутро и превращалась даже не в соль, а в грязный песок, утекающий сквозь пальцы. Странно, но и здесь я ощущал своих наблюдателей — Дану и Велемира, а один раз они даже в открытую зашли к дирижеру на «огонек»…
Что говорить! Познай причины, загляни в исток — и направишь русло. Дирижер умер с бокалом шампанского в руке, не успев сказать тост, а пляска теней вокруг меня продолжалась, словно все они танцевали на костях предков… Полетели новые хозяева и новые головы — курчавые, лысые, седые, соломенные, стриженные бобриком, в кепках, шляпах, ермолках, тюбетейках и париках. Все они хотели стать богами, а превратились в конечном счете в ничто. Как и этот командарм-прапорщик, хвалившийся дружбой с Хозяином, но забитый на моих глазах, харкающий зубами и кровью, с пробитой молотком головой и засунутой в зад ножкой от табуретки. Кто был ничем — тот станет всем, так кажется, он любил попевать, играя на аккордеоне? Его молодая жена, редкая шлюха, тотчас же выскочила за дипломата в надежде укатить за границу. Она водила дружбу с Даной, а спала со всеми, включая Велемира, один раз использовала и меня, натирая п