исело целое море пыли, нельзя было сделать и шага чтобы не наступить на обломок чего-то очень дорогого, однако среди недавних заложников не было ни одного погибшего или хотя бы серьезно травмированного. Самые опасные повреждения, которые полевые врачи смогли обнаружить — это вывихи, ушибы и порезы, один молодой аристократ сломал ногу, но на этом все. С учетом того что в толпе гостей были пожилые люди, некоторым из которых было за восемьдесят, это нельзя было назвать иначе как чудом.
Или… магией.
Медицинской группе естественно сообщили что штурму поместья и положению заложников сильно поспособствовал некто, работающий изнутри особняка. Некто, обладающий достаточно мощной магией и организовавший спасительную для гостей операцию. Вот только количество энергии и точность манипуляции ею, чтобы оградить от травм три с половиной сотни человек разом за те мгновения, что они падали через этажи… подобное слабо укладывалось в головы как докторов, так и охранявших их все это время солдат.
23:07
Конечно, в решающий момент Лаза и Айны не было под рухнувшим каменным блином. Однако далеко от эпицентра происходящего они не ушли. Во-первых, потому что на близкой дистанции намного проще управлять магией, а во-вторых, потому что после произошедшего Лаз уже не был способен никуда идти.
Из его носа и ушей тонкими струйками текла кровь, склера глаз стала полностью красной из-за полопавшихся сосудов, а во всем теле не осталось ни единой крупицы силы чтобы хотя бы стоять на ногах. Количество вычислений, произведенное его мозгом меньше чем за секунду и нагрузка на тело, вызванная одномоментным выбросом такого огромного объема энергии выжали его досуха, как физически так и психологически. И это при том что даже несмотря на не боевое назначение этой формы Зверя, тело Леопольда Карлсонского было крепче обычного в пару раз. Если бы на его месте был нормальный человек, не находящийся в трансформации, его ждал бы как минимум обморок, а как максимум сердечный приступ от перенапряжения.
Сознания Лаз не лишился, однако в первые пару минут после обрушения очень об этом сожалел. Самая лютая мигрень, когда-либо его терзавшая, не шла ни в какое сравнение с тем, как его организм сейчас отплачивал ему за такое неблагодарное обращение. Однако он все-таки успел. Три сотни человек, падающие сквозь рушащиеся этажи, и каждому Лаз уделил небольшую толику своего внимания. Там отвести в сторону руку, не дав ей напороться на арматуру, тут поддержать слишком резко дернувшуюся назад голову, здесь сдвинуть чуть-чуть вбок тучное тело какого-то дворянина, чтобы он при падении не расплющил своим задом хрупкую бабушку.
По предварительным подсчетам, если бы не его вмешательство, из трех сотен человек мгновенно погибли бы минимум двадцать, а еще около восьми десятков получили бы критические повреждения. Просто выпавших из окна третьего этажа часто ждет летальный исход, а когда вокруг происходит такое…
И никто из этих трехсот сорока трех человек не узнает, кто на самом деле их спас. У Лаза, пока он разбирался со стенами двух этажей, было время подумать и над этим. Ему ни в коем случае нельзя раскрывать свои личность, ни вымышленную, ни тем более реальную. Да, была вероятность, что, прознав про его подвиг, спасший столько влиятельных лиц из множества стран, правительства этих стран проникнутся к нему симпатией. Вот только эта вероятность была столь мала, что можно было даже не начинать об этом думать.
Да даже спаси он не этих людей, а самих королей и императоров, заседающих сейчас во дворце Лотоса, итог вряд ли изменился бы. Благодарность-благодарностью, долг-долгом, однако он в любом случае так и останется угрозой для них. Покусавшего кого-то пса усыпляют даже если он после этого начинает носить хозяину тапочки и газеты. Потому что страх всегда был сильнее доброты и чести. Может кто-то из правителей Люпса и проникнется к нему искренней симпатией, вот только глупо надеяться, что таких будет много и тем более что таких будет большинство. Ему могут вынести благодарность, могут убрать из списков разыскиваемых, могут чествовать и хвалить, а потом однажды, как и говорил Савойн, пырнуть сзади ножом в сердце или подсыпать яд в поднятый за здравие бокал. Лаз больше не строил глупых иллюзий: он зверь, которого каждый в этом мире хочет загнать и пристрелить, и какими бы гнусными и подлыми не были способы, ими воспользуются, если это принесет пользу.
К тому же была куда более серьезная опасность. Раскрой Лаз себя и Лотос вполне может вывернуть все так, что он если и не был организатором всего этого кошмара, то точно одним из сообщников. И тогда история о его помощи превратится в хитрую попытку возвыситься за счет, а может даже с поддержкой бывших подельников. А там не далеко и до обвинения в адрес самой Кристории, в результате чего альянс стран получит уже не косвенный, а самый настоящий повод начать войну. Политика и политики отлично умели извращать реальность, если это было им выгодно.
Однако в таком случае возникал вопрос. Зачем вообще было так напрягаться и мучаться из-за этих людей? Причины было две.
Первая заключалась в том, что, независимо от выбора Лаза, неудачное разрешение ситуации с тремя сотнями заложников повлечет за собой серьезное политическое напряжение. Лотос будут обвинять в смертях, вероятно репутация империи сильно упадет. И казалось бы что в этом нет ничего плохого, однако за три года поездок в пустыню Лаз понял одну простую истину: когда у людей сдают нервы, достается не только тому кто виноват. Страдают все, в той или иной степени. И больше всего шишек сыпется на голову того, кому нечем ответить. Люди привыкли и отлично умеют вымещать свою злость на слабых. А самой слабой, несмотря ни на что, сейчас является именно Кристория. Да, может на какое-то время от его родины и отстанут, сосредоточив внимание на империи и ее промашках, но ни один монарх не забудет, ради чего они все приехали в Лотос. И когда начнется война, а в ее неизбежности Лаз уже практически не сомневался, Кристории достанется куда больше чем могло бы.
А вторая причина сейчас с красными, но не от крови, а от слез глазами лежала у него под боком, крепко настолько, насколько позволяли детские ручки, обнимая его плечо. Он не мог допустить чтобы с родными Айны что-то случилось, как не мог и позволить ей услышать крики раненых и умирающих.
Поддавшись внезапному порыву, он поднял еще дрожащую ладонь и погладил мягкие, словно шелковые, волосы цвета ночи. Решение помочь этим людям принять было непросто, решение остаться в тени, промолчать о своем подвиге, далось еще труднее. Однако по сравнению с тем выбором, который ему предстояло принять сейчас, они были словно песчинка перед горой. Вот только сделать его было надо.
23:20
— Айна, — ее ушко забавно дернулось и к Лазу повернулась еще красная от плача, но уже вполне спокойная мордашка.
— Да?
— Ты должна идти к своей сестре и Далану. — Осветившая на секунду ее личико улыбка резко пропала, когда девочка почувствовала в его словах подвох.
— А ты?
— Я не могу пойти с тобой. — Будь на его месте кто угодно другой, кроме, разве что, ее отца, принцесса просто не стала бы слушать. Однако это была ее добрая тьма.
— Почему? — На только-только высохших глазах снова начали наворачиваться слезы.
— Потому что если кто-то узнает, кто я, может случиться что-то очень плохое. — Лаз боролся сам с собой целых пятнадцать минут, будучи не в силах заставить себя начать этот разговор. Но это было неизбежно и он это прекрасно понимал.
— Я могу тебя защитить. Я… я принцесса… — Попыталась возражать Айна, однако в ее словах не было силы.
— Спасибо что хочешь мне помочь, но защитить меня не в твоих силах.
— И что ты будешь делать один? — А вот это было ударом под дых. В самое больное место.
— Спрячусь, — Лаз постарался, чтобы его голос звучал также уверено, хотя внутри все сжалось и перекрутилось. — А потом, когда-нибудь, обязательно найду тебя.
— Правда? — Она улыбнулась, наивно, по-детски, но из ее глаз все продолжали бежать соленые капельки.
— Клянусь тебе, — он поднял перед ней руку с оттопыренным мизинцем.
— Что это?
— У меня на родине так дают обещания. Давай, а то не сбудется. — Словно боясь, что он исчезнет прямо там, на месте, Айна схватила его палец своим.
— Обещаю…
Тут Лаз замялся, со странным выражением глядя на огромную разницу между переплетшимися мизинцами. Маленький, аккуратный, еще не утративший следов чисто-детской полноты, и второй: большой, загорелый, покрытый морщинками, словно он час не вылезал из ванны. Это было неправильно, так врать. Тело Леопольда Карлсонского окутал черно-алый туман, а через секунду пальчик Айны сжимал Лазарис Морфей, такой, каким его знали родители и друзья. Это все равно не было его настоящим телом, но и обманом в той же мере уже не являлось.
— Ой! — Девочка прикрыла рот свободной ладошкой, однако мизинчик не убрала. — Ты настоящий?
— Почти, — Лаз улыбнулся ее реакции и, уже не запинаясь, произнес слова своей страшной клятвы. — Обещаю тебе, что, пусть сейчас я не могу остаться рядом, однажды я отыщу тебя, чего бы мне это не стоило. Ты мне веришь?
— Верю, — всхлипнув еще раз, уже больше по инерции, ответила Айна.
— Тогда иди, — Лаз, поморщившись из-за до сих пор мучавшей его головной боли, глянул на дверь комнаты. С другой стороны, до того ничем не отличавшейся от окружающих стен, проступила точная ее копия.
Шмыгнув носом в последний раз, Айна кивнула и пошла к двери, оборачиваясь каждые пару шагов. Но в конце концов ее черные волосы все-таки исчезли в проеме. Подождав еще три минуты и убедившись, что она добралась до расположенного совсем рядом кратера от падения, в котором до сих пор оставалось больше сотни еще не выведенных из поместья заложников, Лаз тяжело вздохнул и изо всех сил несколько раз хлопнул себя по щекам. Раскисать было нельзя.
Он просто не мог остаться с ней, особенно зная, кто она такая и кто ее отец. И по-хорошему она даже не должна была знать как он выглядит на самом деле, но Лаз почувствовал, что это было бы слишком бесчестно с его стороны. Хватит и того что она так и не узнала его имени.