Бойкая девчонка росла, зрела, превращаясь в красивую девушку. Сильную, уверенную, прекрасную богиню. У её тайного поклонника прибавились пара килограммов веса и полметра роста, в остальном же он совершенно не изменился. Беспомощно страдая, юноша наблюдал, как его мечта вздыхает по Стивену из параллельного класса и пытался зарыть свою боль во всё более интенсивных курсах и сложных проектах.
После окончания школы дороги многих одноклассников разошлись и почти все потеряли друг друга из вида. Разве что Диана навязчиво продолжала поддерживать контакт со Стивеном, а Дьюк следить за девушкой, начиная чувствовать себя больным, одержимым жаждой преследования.
Это был длинный путь, но Дьюк сумел пройти его до конца, благодаря своим упрямству, одержимости и неординарным способностям. Один верный друг и дюжина взяток завершили начатое. Автоматический сопровождающий модели ДК-6, проще, Дьюк, проданный недавно Диане за смехотворную цену, по умышленной скидке, не был обычным роботом. Рядом с электронным мозгом, который, вопреки расхожему заблуждению, помещался по техническим причинам не в голове, а в грудной клетке автомата, находился и функционировал мозг Дьюка. Его собственное тело лежало в криогенной камере и, после официальной смерти мозга, по указанию в завещании, будет разобрано на органы. Дьюк не планировал возвращаться. В этом мире, как Дьюк его видел и понимал, только так мог он приблизиться к своей возлюбленной.
Конкретных планов на будущее он не строил. Казалось, как только Диана заметит его в новом обличье, всё станет на свои места само собой. Но этого не произошло, зато неприятно удивлённый Дьюк узнал, что его идеал не так совершенен, как он вырисовывал себе последние годы. С негодованием отмечал он черты, исказившие воображаемый образ. Диана оказалась избалованной молодой женщиной, глупо и слепо гонявшейся за единственным, что ей не досталось — Стивеном, больше из принципа, чем следуя каким-либо чувствам. Эгоизм ограничивал круг её интересов самой собой. И в целом она оказалось весьма поверхностной и капризной особой.
Дьюк негодовал на эту незнакомку, посмевшую не быть той, которую он себе придумал. Для кого он пошёл немыслимыми путями, принося гигантские жертвы. Очень быстро это недовольство переросло в ненависть.
Одновременно порой он слышал эхо прежде столь любимого смеха, видел мимолётную бойкую улыбку. Иногда, но с каждым днём всё реже и реже, беглые жест или взгляд болезненно напоминали ему ту самую, ради которой он отверг сам себя.
Невыносимо было видеть, как Диана постепенно убивала самое лучшее в себе. Непростительное преступление.
Последний взгляд на любимо-ненавистный образ. Девушка вдыхала и выдыхала всё реже и реже, пока её грудь не застыла в вечной неподвижности. Не наказание, но попытка сохранить Диану прежнюю. Кроме того Дьюк просто по-человечески безумно устал.
Не торопясь, но и не колеблясь ни секунды, он пригубил бокал с остатками яда, зная: его хватит, чтобы надёжно уничтожить то немногое органическое, что имелось в его теле.
Его аналитическое мышление подсказывало, что, когда их найдут, то посчитают Дьюка отключенным. Диану же в первую очередь сочтут самоубийцей и рьяно бросятся на опрос друзей в поисках мотива. Интересно, что подумает Стивен? Ни у кого не возникнет мысли, что яд подмешан роботом. Это было невозможным. И лишь последующая деконструкция его механического тела прольёт совершенно новый свет на произошедшее. Он войдёт в историю как первый киборг. Киборг-убийца. И имя Дианы навеки сохраниться рядом с его — единственная близость, которую им подарила судьба.
Последнее слово Дьюка было произнесено сладко-горьким шепотом со смесью из нежности и змеиного шипения:
— Диана…
Два небьющихся сердца, два неподвижных взгляда, два холодных тела. Наконец вместе. Навсегда. Ей ведь хотелось чего-то настоящего? Смерть была реальной.
Снаружи протекала своим чередом ночная жизнь большого города. Ещё не подозревая о тихой драме за рядом тёмных окон. Бесшумно рассекали воздух флайеры, светящиеся сообщения парили в пространстве между солидными небоскрёбами. Неутомимые роботы продолжали работать в магазинах, больницах, бюро и фабриках. И, конечно, город заполняли люди. Те же самые, что и тысячи лет ранее — живые, любящие и ненавидящие, мечтающие и разочаровывающиеся. Планирующие будущее будущего. Несущие в себе идеи и видения. И прячущие в самом глубоком уголке своей душе извечную человеческую усталость.
Евгений Шиков, Виталий Грудцов. Модель ’39
1.
— Ты меня бросаешь.
Не отрывая глаз от экрана, Бобби Ло сделал последнюю затяжку, затушил «Райзинг Сан» о подлокотник сиденья и щелчком отправил сигарету в пустой кинозал.
— Уже целый сезон сменился, — выдохнув дым, сказал он. — Сезон, Айша. А мы с тобой сидим и смотрим Катаржинского. Одни. В простом кинотеатре.
— И ты меня бросаешь, — повторила Айша. — Из-за Катаржинского.
— Из-за всего. Из-за платьев до середины бедра. Из-за твоей манеры произносить букву «О». Из-за того, что до сих пор куришь «Шинигами».
— И из-за Катаржинского.
— Да оглядись же! — Бобби Ло повернулся к ней, ткнул рукой в сторону экрана, в ряды пустующих кресел. — Всем давно плевать на Катаржинского, даже ему самому на себя плевать. Неужели ты даже не видишь, что это его худший фильм? На самом деле, по-настоящему не видишь?
Айша посмотрела ему в глаза. И поняла: это конец.
Автоматически, подчиняясь лишь собственным рефлексам, она прибегла к запрещённому приёму. Одинокая слеза скатилась по её правой щеке, как по ледяной горке, и остановилась точно, где следовало: между уголком губ и крошечной родинкой под ними. На миг промелькнула безумная надежда: сейчас Бобби Ло улыбнётся, вытрет слезу тыльной стороной ладони и поцелует её, и всё снова будет, как раньше, всё будет хорошо…
Но Бобби Ло только покачал головой.
— Видишь, Айша? Это больше не работает, только не со мной. В этом-то всё и дело. Ты просто больше не знаешь, как надо.
Он встал с места, отточенным движением оправил рубашку и направился к выходу. Айша не стала смотреть ему вслед, и когда хлопнула дверь кинозала, она даже не заметила.
На экране всё ещё разворачивался «Танцующий в аду». Он был претенциозен, затянут, и снят в пошлой сепии — и как бы Айша ни убеждала себя в обратном, фильм ей нравился. Худший фильм Катаржинского — и он ей действительно нравился.
Айша закусила губу, чтобы не разрыдаться. Но когда одинокая слеза над её родинкой, наконец, высохла, Айша заплакала по-настоящему.
2
— Как думаешь, что там? — Ай-Тэкс ’35-старший запустил руку в картонную коробку, на боку которой чёрным маркером было выведено «СИГАРЕТЫ».
— Думаю, «Шинигами», — предположил Ай-Тэкс ’35-младший, как будто бы не знал этого с абсолютной точностью.
— «Шинихерами», — сказал Старший, и кинул ему запечатанную пачку сигарет, которую Младший с лёгкостью поймал. Оба они заржали.
— Каждый раз, — покачал головой Сатоси ’37. — Каждое утро вы начинаете про «Шинихерами». Хоть бы шутки через день меняли, что ли.
— А ты, сосунок, хоть бы жаловался через день, — огрызнулся Младший. — Может, тогда что-то бы и поменялось. У всех нас.
«Что правда, то правда», — в очередной раз подумал НоваТек ’39, получая свою пачку сигарет от Старшего. Он сорвал с неё защитную плёнку, достал одну сигарету и подкурил её, готовясь к очередному дню, похожему на все остальные.
Как всегда, они курили в подсобке — все модели, кроме тех, чья очередь была стоять на витрине и служить живой рекламой. Иногда Мать-Настоятельница забирала кого-то из них для помощи в магазине — перетащить тяжёлую коробку, поменять лампочку, вымыть полы, — но они неизменно возвращались, чтобы вновь стоять, курить давно вышедшие из моды и потому дешёвые сигареты (последние пару месяцев это были «Шинигами»), и ждать покупки.
Или — утилизации.
— Эй, старичок! — как всегда, Младший толкнул локтём Сатоси ’33, стоявшего у стены, точно приклеенный. — Сколько там осталось до конца распродажи?
— Три дня, — ответил Сатоси ’33. В последнее время он выглядел крайне плохо.
— Три дня, — повторил Младший. — А потом — утилизация, да?
— В его состоянии — наверняка утилизация, — вставил Сатоси ’37. — Ты бы покурил хоть, предок, без био-сигарет в последние сезоны, сам знаешь, как без еды…
Сатоси ’33 промолчал.
— Нет, этот уже не жилец, — сказал Младший. — Разве что тебя вместо него на утилизацию определят, ’37-ой. По ошибке.
— Смейся-смейся, — безразлично ответил Сатоси ’37. — Ты-то следующий после него. Два года ох как быстро пролетят, гарантия-то кончится…
— А чего я? — огрызнулся Младший. — Старшего сначала возьмут, он же Старший…
— Старший он только потому, что в магазин поступил на день раньше тебя, дубина. Так-то вы одинаковые; надо же было вас, дуболомов, различать, а?
Младший хотел что-то ответить, но не успел; дверь подсобки приоткрылась, и из-за двери показалась голова Матери-Настоятельницы.
— На выход, — строго сказала она. — Все, без исключений. Важный клиент.
— Важный? — усмехнулся Старший. — В нашем-то задрипанном магазинчике? Да мы даже проводим межсезонную распродажу именно потому, что нас никто не покупает. С каких пор у нас «важные клиенты»?
— Живо, — сказала Мать-Настоятельница и скрылась за дверью. Сатоси ’33 тут же отклеился от стены и последовал за ней, безучастно глядя ровно перед собой.
— Ну что ж, — пожал плечами Старший. — Все, кто желает жить — пройдёмте на осмотр, кто предпочитает утилизацию — остаётся здесь…
Желающих быть утилизированными не нашлось.
Они построились в три шеренги на смотровой площадке — все 62 модели, начиная от новейших среди них, сороковых, которые стояли в первом ряду, напоказ. НоваТек ’39 стоял в начале второй шеренги, глядел на мигающую зелёным неоном вывеску «ДЕККЕР, СКОТТ И КАТУРЯНЦ. КЛОНЫ НА ВСЕ СЛУЧАИ ЖИЗНИ» и ждал, пока подойдёт клиент.