Я остановился и вдруг понял, что по субботам такие узкие специалисты не работают. А мама работает, потому что она врач общей практики и как раз дежурит. Заведующей поликлиникой долгие годы была его мать. Новицкая. Вроде бы в прошлом году только на пенсию вышла. Значит, она…
Я стоял и смотрел на дерево. Оно цвело – красивым, бело-розовым, как зефир. Это была груша-дичка с мелкими невкусными плодами, которые собирали пчел в конце августа со всей округи. Но как красиво она цвела! Я передумал идти в поликлинику и поплелся в сторону дома, немного бомбило от непонимания, что делать дальше, и от желания, чтобы сказанное дядей Пашей было фейком.
И тут я увидел тетю Лену. Она катила коляску с чувством собственной значимости и видом человека, сорвавшего джекпот. Как все декретницы, каждый день, почти в любую погоду, она гуляла со своим Лёнечкой. Мама так и звала их: Леночка и Лёнечка. У мамы суперстранные подруги: две, из тех, что немного постарше, уже стали бабушками, а у тети Лены только родился второй ребенок.
– Теть Лен, мне нужно узнать одну вещь…
– Слушай, Илюх, ты такой лоб, а зовешь меня тетей на всю улицу! Ну какая я тебе тетя! Я тебя всего на… неважно! Я твоей мамы младше на два года! Никакая я тебе не тетя, – начала душнить тетя Лена.
– Мне нужно кое-что узнать, – не сдавался я.
– Что-нибудь случилось?
– Это правда, что Новицкий – мой отец?
Она сначала покраснела, а потом побледнела. Я думал, про такую реакцию только в книжках пишут.
– Ну-у, дорогой… Об этом тебе лучше поговорить с мамой.
– Значит, правда.
– Я этого не говорила.
– Но и не отрицали.
– Илья, ты взрослый парень и должен понимать, что я не могу без согласия матери обсуждать с тобой такие вопросы.
– Как они познакомились? На работе? Он уже был женат? Он ее соблазнил и бросил?
– Илья!
– Ладно. Ничего вы мне не скажете, ясное дело.
– Просто. Поговори. С мамой. – Она чеканила каждое слово с таким видом, будто я был виновен в мамином молчании. Такой же токсик, как все олды.
Я приплелся к своему подъезду, глянул на Алисин балкон, но ее не было. Наверное, уехала куда-то с родителями, ведь они приезжают к ней на выходные. Было так погано, что захотелось прижаться хотя бы к коту. Вот только Босфор жрал у подъезда какую-то гадость, мне показалось, что полевку, но я предпочел не думать об этом. Все-таки он – кот благородных кровей.
Дома я немного послонялся из угла в угол и решил, что ничего не скажу маме и ни о чем ее не спрошу. Но, конечно, тетя Лена ей все уже рассказала.
В лучших традициях драмеди мама объявила, что нам нужно поговорить. А сама говорила вяло и все больше о том, что никто не виноват. Нет, он не был женат. В то время ему было чуть за тридцать, и это была «вспышка страсти после выхода из кинотеатра».
Я сказал, что уже слышал это. Но у меня овердофига вопросов. Почему они расстались. Почему она работает в поликлинике, которой так долго руководила его мать. Почему не ушла в другую, где не работает – он.
Мама ответила, что была медсестрой, а благодаря Валентине Сергеевне Новицкой, которая надоумила маму учиться дальше, стала высококвалифицированным врачом. А Саша женился. Почти сразу после того, как она забеременела.
Мама тщательно подбирала слова. Может быть, она подбирала их всю жизнь. Но все равно выходило: что «так бывает», что «такое случается», но что эти люди никогда, никогда, никогда не хотели ничего обо мне знать. Несмотря на то что мама всю мою жизнь маячила у них перед глазами.
А я чуть было не ворвался в кабинет этого невропатолога!
Несколько раз звонил Макс, но я был не в ресурсе на разговоры, тем более с ним. Хоть он и не виноват в панче своего отчима. Зато я написал Алисе. Все равно это стремно было носить в себе. Я боялся, что меня разбомбит. Или что я начну рыдать, чего не делал последних лет шесть. Написал обо всем. Что у меня никогда не было отца, а сегодня я неожиданно узнал, кто он, но вопросов у меня появилось куда больше, чем ответов, только отвечать на них, похоже, все равно некому. Что я теперь чувствую себя тряпкой, ненужным хламом, потому что этому человеку было плевать не только на мое появление, но и на всю мою дальнейшую жизнь, значит, не должны рождаться такие дети, как я, безотцовщина, душевные инвалиды, для чего вообще рождаться инвалидам? Чтобы доказывать потом всю жизнь свою нормальность и обыкновенность окружающим? Что я хочу пойти к этому человеку и узнать правду, потому что мама мямлит нечто нечленораздельное про «так бывает», а так не должно быть! Что мне нечего сказать этому человеку.
Предварительно извинившись за то, что грузанул ее на ночь, я прикинул, что письмо она все равно прочтет, наверное, не раньше завтрашнего дня, и лег спать. Но уснуть долго не мог, а проснулся от кошмара, будто обжег руку о горячую плиту. На самом деле я просто ее отлежал и по ней побежал миллион колючих иголок, но мама бы обязательно сказала, что это парестезия и в моем организме не хватает всей таблицы Менделеева.
Думаю, она спецом шумела на кухне погромче, готовя мои любимые сырники, хотя знает, что по выходным я обычно долго валяюсь в постели. И чай она заварила такой, как мне нравится, с лимоном. И выглядела как-то иначе. Плохо спала ночью, ясное дело.
– Илья, если ты захочешь с ним познакомиться… – вдруг начала мама.
– Я с ним знаком. Как все люди, которые обслуживаются в твоей поликлинике.
– Не перегибай! Если ты захочешь его увидеть…
– Не захочу.
– Хорошо. Но если передумаешь, поставь меня в известность, пожалуйста.
Я хотел сказать, что не передумаю, но почему-то не сказал. Вместо этого подошел к окну и по привычке посмотрел на Алисин балкон. Но Алисы не было на балконе. Она была на улице. Так близко от меня, рукой подать. Рядом с ней стоял усатый, немного грузный мужчина неопределенного возраста, наверное отец. Он потрепал ее по щеке, и она улыбнулась. Даже издалека я видел, какая у нее красивая улыбка. А потом они пошли вдоль дома. Точнее, пошел мужчина, потому что Алиса была в инвалидной коляске и довольно ловко ею управляла. Длинные Алисины волосы блестели на солнце. И колеса коляски блестели на солнце. Все у меня перед глазами заблестело и поплыло.
– …Надеюсь, тебя не затруднит, – сказала мама. – Ты меня слышишь?
Я не слышал. Так стучало сердце, что я не слышал. Я стоял и смотрел на угол дома, за которым исчезла Алиса.
– Картошку на обед, я просила тебя почистить картошку. Сейчас поешь сырников, а потом я приготовлю пюре, – повторила мама.
Только по воскресеньям на рынке продавали мамин любимый домашний сыр и творог, она быстро попрощалась и ушла. Как ни в чем не бывало. Как будто не было в мире ни этого ее невропатолога, ни Алисы, ни моих вопросов. Для нее, ясное дело, не было.
Я стоял как пень и долго пялился в окно. Потом пошел включил комп и удалил последнее письмо, отправленное Алисе. «Для чего вообще рождаться инвалидам…» Она могла его сто раз успеть прочитать. Кринжовее ситуации придумать невозможно.
Я почистил картошку, запустил игру в «песочнице», быстро потерял интерес, почитал новости, от которых еще больше захотелось выпилиться.
В конце концов сказал: Алиса, давай придумаем, как… И долго не мог сформулировать вопрос.
Алиса ответила:
Это замечательно, что вы испытываете такие сильные чувства к девочке с ограниченными возможностями. Хотя важно помнить, что каждый человек разный и подход может различаться в зависимости от его индивидуальности и ситуации, вот несколько рекомендаций по общению с ней…
Вернулась мама, похвалила меня, потому что решила, что я занимаюсь уроками, и ушла на кухню думать: биточки или котлеты. Ей постоянно чудится, что я слишком худой и вот-вот заработаю анемию.
День тянулся, как трубочки поп-ит, но вечер все-таки наступил. Мама читала книгу об искусственном интеллекте в медицине и была так увлечена, что даже не отреагировала, когда я сказал ей, что иду к Максу.
Возле подъезда я немного потоптался, прежде чем позвонить в домофон случайной квартиры, потому что не решил, что сказать.
– Кто? – злобно рявкнул домофон мужским голосом.
– Откройте, пожалуйста, это электрик.
– Какой еще… – грязно выругался домофон, но дверь противно запиликала и поддалась.
Я прижал к себе коробку конфет, пожалев, что не взял пакет. Придурок. Все полки у нас дома забиты конфетами и шоколадками, которые приносят маме благодарные выздоравливающие. Конечно, это считается взяткой, но люди все равно несут. Поэтому у меня никогда нет проблем со сладким презентом. Но часто возникают проблемы с упаковкой для него, я тупо об этом забываю.
По ступенькам на второй этаж – медленно-медленно. Вот она. Квартира 34. Я уже давно высчитал, что номер Алисиной квартиры – 34. Сейчас я позвоню в дверь и скажу ей… Или ее бабушке… Или папе… Главное, чтобы она была дома. А что сказать, я придумаю, ясное дело.
Татьяна Толстая. Проходные дворы
Мне захотелось написать рассказ, но о чем точно – я еще не знала. Что-то смутно померещилось, мелькнуло, как большая рыбина в воде, и ушло. Только название четко виделось: «Проходные дворы». Питерский такой рассказ, желтоватый и облупленный, как стены этих дворов. С подворотнями, лужами, коричневыми дверьми, ведущими на черный ход, – за дверью горячие батареи и пахнет мышами. А мыши хорошо пахнут, если ты кот.
И эта «П», как подворотня, как портал. Первые этажи, окна, забранные решетками, немытые стекла – не в Голландии живем, – чахлый тюль, алоэ в синей кастрюле, может быть, белая статуэтка балерины – или показалось? А вон тут женщина в розовом халате курит в форточку и смотрит невидяще, и в глазах ее буря; а тут бабка облокотилась о подоконник и улыбается – все, страсти улеглись, зубы выпали, можно чайку с сушками, если размочить.
А эти ступени ведут в подвал, и те тоже. А тут разрыли и не огородили ничем – кучка битого асфальта и холмик могильной глины, не свалиться бы в преисподнюю, к сгорбленным людям в спецовках. Темнеет, надо поскорее выбираться на улицу, к трамваям: темнеет, и лиц встречных не видно; вот так мимо ангел пройдет и не заметишь; темнеет, а сюжет так и не родился, не всплыл, утонул, погас.