– Господи… – произнесла оперная певица.
Почти синхронно молились Екатерина Георгиевна и Гусенко. Кровавый генерал чертыхался.
Неожиданно шар загорелся и холодным лунным светом наполнил помещение.
– Господа, еще не всё, – произнес Мастер электричества.
Два инженера подошли к Гусенко и сняли с него шлем, развязали.
– Мы вам поможем. Пожалуйста, пройдите с нами, – сказал один и увел, будто пьяного, дворника куда-то за сцену.
– Мы получили необходимые данные. Сейчас Шар сознания соберет воедино ваши воспоминания. Monsieur Duval, dès que vous êtes prêt.
– Je commence, Maître!
– Внимание, господа! Сотканный из ваших тайных, истинных чувств господин Красный царь.
Огромное полотно на сцене будто заморгало, а затем на нем стал проявляться человеческий образ. Вначале показалась болотного цвета шинель со множеством орденов, а затем и крупная, больше обычного, голова: вместо аккуратной короткой армейской прически или картуза во все стороны пружинили кудри – черные, без седины. Царь стоял неподвижно, скрытый туманом.
Когда разум Виктора прояснился, прояснилась и картинка на экране.
– Что же это такое, господи боже! – в ужасе вскрикнула первой Антонина, и ее мощный голос заполнил помещение.
На полотне перед участниками нависло существо в одежде Красного царя: кудри оказались щупальцами, множество маленьких паучьих глаз бегало по залу, пасть с кривыми зубами, направленными во все стороны, брызгала пенной слюной. Изо рта, вероятно, раздавались звуки, возможно, существо даже пыталось говорить, но слышно ничего не было.
Виктор переглянулся с перекрестившимся Кровавым генералом. Ошеломленные зрелищем зрители задергались на стульях, попытались вырваться, но тщетно. Одна лишь мать, кажется, потерявшая остатки разума, благоговейно кричала:
– Сын, мой сын, родненький, вернулся!
– Объяснитесь! Что это за существо? Что за мерзость? – заорал генерал.
– Господа, прошу спокойствия. У нас вами был оговоренный контракт, – спокойно произнес Мастер электричества. – То, что вы видите, – это ваши чувства. То, что я показал вам, – истина.
Каждый из этих тринадцати, кроме, пожалуй, матери, испытывал истинный ужас при виде Красного царя. Но не сейчас, а всю свою жизнь. Виктор знал это. Его работа была знать, что на уме каждого приближенного к Царю. И то, что они видели сейчас, это порождение их напуганного разума, это бесформенное отродье, монстр, и был тем, кого они так отчаянно пытались вернуть к жизни.
Виктору хотелось схватиться за грудь, вырвать сердце и заглянуть в его глубины – неужели это и есть тот образ, что он так лелеял? Эта гадкая тварь?
– Мой любимый! – Никого не слушавшая мать продолжала тянуть руки к полотну.
– Выпустите! Выпустите меня! – кричала дама, представлявшая интересы страны на собраниях азиатских стран по сей день. Двойной агент.
– Пожалуйста, успокойтесь! – продолжил мастер. – Вы просили, и я дал вам плод вашего коллективного сознания. Не пытайтесь освободиться. Шлем нельзя снимать. Вы находитесь в едином пространстве с Шаром. Вы связаны с этим, – он указал на существо. – Скоро мы закончим.
Связаны… Услышав эти слова, Виктор вновь вспомнил, что именно он убил Красного царя. Он, Виктор Емельянович Брусникин, вонзил из-за спины нож в горло вождя нации. А затем бил и бил, проговаривая, что делает это во благо страны. Что Царя уже не спасти, что заговорщики окружили поместье. Царя не спасти! Но его идеи – идеи будут жить в четвертом заместителе начальника НКВД Брусникине! Главное ведь – идеи? Царь сам так говорил! И Брусникин сохранил эти идеи, убив Царя и спасая собственную шкуру. Все ведь честно. Передавая окровавленный мешок лидеру восстания, он поклялся сам себе, что однажды вернется и все исправит. Не таким он представлял свое возвращение.
– Царь, все ведь честно?.. – прошептал Виктор и в ту же секунду почувствовал, что все глаза твари посмотрели вниз и влево, прямо на него. Быть может, остальным казалось, что оно смотрит на них, но нет. Виктор чувствовал, что оно все знает. Знает, потому что знает он. Его воспоминания – теперь воспоминания монстра. – Простите… простите, мой царь…
– Перейдем к следующей стадии. Приведите конечный сосуд.
На сцену ввели царского дворника Гусенко. Тот, напуганный до смерти, пытался не смотреть на полотно, пытался упираться, но инженеры Мастера не позволяли. А говорить, кричать, вопить не позволял кляп.
– Ваше несогласие более не имеет значения. Вы поставили свою подпись. Вы знали, на что идете, и ваше тело перейдет сотканному Шаром разуму.
– О-о-о-о е-е-е эому-у-у-у-у! Ее-е-е еу-у-у-у-у-у! О-о-о-ое-е-е а-а-а-аи-и-и-и! – замычал тот.
Виктор, человек, проведший множество ночей, пытая изменников родины, легко мог перевести это мычание. Как переводчик, проживший годы на африканском острове, единственный понимающий эту тарабарщину. Гусенко кричал: «Но не этому! Не ему! Боже спаси!»
– Простите. Вы подписали договор.
Прямо на сцене Гусенко усадили за еще один стол. Вновь надели шлем.
– Что происходит? – вновь возмутился генерал.
Существо обозленно тряслось.
– Что ему надо?!
– Не могу знать, – ответил Мастер электричества. – У вас будет возможность встретиться с ним лично, когда оно наполнит сосуд.
Но Виктор знал. Монстру нужен он. Царь-тварь желает лишь одного – убить. И не просто убить. Съесть.
– Этому не бывать, – произнес Виктор себе под нос и принялся разрезать шнурки дареным ножом. Он освободил одну руку, затем другую.
– Виктор! Виктор! Спасите! – кричал Кровавый генерал.
Но было не до него. Нужно было вырвать разум из липких волосатых щупалец Царя.
– Остановитесь! – крикнул Мастер. – Нельзя!
– Будьте прокляты! – ответил Виктор и сорвал шлем и в ту же секунду почувствовал свободу.
Будто нечто невидимое, душившее его сознание, вдруг ослабило хватку. Он свободен. Но ненадолго. Ближайший инженер подбежал и схватил его сзади, проговаривая на ухо, будто пытаясь усмирить умалишенного:
– Monsieur, calmez-vous, calmez-vous!
– Идите! К черту! – Виктор, пытаясь отпихнуть его, сам того не ожидая, вонзил нож ему в живот.
Удивленный инженер отпустил его и опустился на ступеньку, держась за окровавленное пятно на белой рубашке.
Виктор побежал наверх, к выходу. Выбил плечом дверь в коридор, уложив мужчину, стоявшего у входа, и побежал на свободу. Вниз по лестницам.
– Master need help! Help! – кричал он двум охранникам у входа, показывая на двери, и те побежали внутрь.
Брусникин сиганул в кусты, откуда час назад чертыхаясь вылезал. Любимые кусты! Кусты имени глупого Гусенко!
Погони не было. И слежки тоже. По крайней мере, ему, опытному в этом деле, так показалось. Но домой вернуться он не решился.
Он купил на вокзале первый попавшийся билет в сторону запада. Подальше от щупалец. Присел на холодную скамью у перрона в ожидании утреннего поезда и уснул.
Той ночью ему снилась тварь. Показалось кошмаром. Но когда он уснул в вагоне, она приснилась вновь. Она хватала, душила его вновь. Визжа, шипя, рыча. Будто он и не снимал тот проклятый шлем с проводами.
Даша Благова. Как тысячи раз до меня
В конце февраля буковая роща ворочается. Солнце греет ее стволы и вытягивает соки на поверхность. Травяная щетина расталкивает землю, а маслянистые черви выглядывают из нее, как капли пота. На излете зимы голые стволы буков похожи на длинные жилистые ноги, шагающие вверх по горе.
Под горой есть город. Панельные дома не решаются забираться в буковую рощу, покусывают ее снизу. Корни деревьев толкают их от себя, и асфальт дыбится. Городская кожа под горой грубая, растрескавшаяся.
Надя пошла одна в древний буковый лес. Два дня назад она держала бабушку за руку. В полночь теплая влажная кожа бабушки стала похожа скорее на асфальт, чем на землю. Около двух часов ночи из бабушки с тонким свистом в последний раз вышел воздух.
Свежие могилы обкладывают венками из искусственного лапника со всех сторон, будто хотят украсить ими некрасивую бурую кучу. Надя купила восемь крупных кремовых роз и воткнула их посреди пластиковых иголок и бутонов. Единственное живое на мертвом.
На кладбище глина везде, с ней бесполезно бороться. Каждый день кладбищенский живот вспарывают и кладут в него новых людей. Кладбище бурлит глиной, она липнет к обуви и делает ноги тяжелыми. Перед тем как зайти в поминальный зал, люди, хоронившие Надину бабушку, долго счищали грязь о бордюры, шаркали и стучали ботинками. Они были похожи на злое, мрачное стадо.
– Хорошо пожила, вот и плакать нечего.
Директриса школы, где работала бабушка и когда-то училась Надя, все повторяла, что бабушка пожила достаточно. Восемьдесят три года, говорила директриса, хотя все-таки жалко.
Надя не плакала, когда бабушка умерла и когда гроб с ее телом опустили в липкую глину. На поминках Надя тоже не плакала. Когда мама раздавала уходящим с поминок пакеты с едой, Надя ощутила в горле шар. Он был похож на туго скатанный хлебный мякиш.
На девятый день шар стал тяжелеть. Родственники собрались дома у бабушки, ели селедку и плакали. Потом говорили о том, как хороши были поминки после похорон и как много пришло людей. Хотя, казалось бы, восемьдесят три года. Ее все так любили. Надя все еще ни разу не плакала.
Когда Надя была маленькой, ее называли девочкой-подорожником. Надя вытягивала гной из душевных ран своих старших родственниц. Пусть Надя с ней поговорит, предлагали иногда мама, бабушка или тетя после ссор друг с другом. Надя на всех действует успокаивающе, что за ребенок, говорили они.
После смерти бабушки Надя слушала маму, тетю, сестру, брата, дядю. К ней подсаживались по очереди. Надя усиливала в голове то, что ей говорили, надеясь, что сможет заплакать. Но шар в горле все тяжелел и тяжелел.
Надя написала одной подруге, другой и третьей. Все отвечали ей соболезнованиями. Спрашивали, чем они могут быть полезными. В бойкие, веселые чаты вд