руг пролезали холодные конструкции. Спасибо, но ничем, отвечала Надя.
– Мне нужно заплакать.
В конце концов Надя смогла сказать об этом только своему коту Кузе.
На двенадцатый день Надя открыла чат с нейросетью, его история – кулинарные советы и симптомы ОРВИ. Надя написала, что ей очень плохо и что она ни с кем не может поговорить. Нейросеть предложила рассказать о своих чувствах и спросила, что случилось. Надя думала около шести минут.
Надя: У меня умерла любимая бабушка. Я не знаю, как пережить эту утрату.
Ассистент: Я понимаю, как вам тяжело. Но вы не одиноки. У вас есть семья и друзья, которые любят вас и хотят помочь. Дайте себе время пережить горе.
Надя: Как?
Ассистент: Вы можете написать о своих чувствах на бумаге или в электронном письме близкому человеку. Также вы можете выразить свои эмоции через творчество, например через рисование или музыку.
Какая же глупость, сказала бы Надя вслух. Но даже это не смогло протолкнуться через тугой хлебный шар.
Канцелярский магазин врал прохожим, что он книжный. Книг внутри почти не было, но и Надя пришла за черной гелевой ручкой и нелинованным блокнотом. В магазине было пустовато, школьное межсезонье: уже не первое сентября и еще не экзамены. Надя перебирала блокноты в черных обложках, как вдруг ее тронули за плечо. Надя дернулась и увидела одноклассницу Алину. Сколько лет не встречались? Семь или восемь? Девять. Да что ты!
Алина первая спросила, как дела у Людмилы Васильевны. Бабушка была первой учительницей и Алины, и Нади. Однажды она их рассадила, потому что громко смеялись. Надя сказала, что бабушка умерла в конце февраля. Алина заныла:
– Не может быть, да что ты, Надя! – Вода из Алининых глаз брызнула на грязный магазинный кафель. – Надюша, ты прости, что я так… Ты сама ведь все глаза уже выплакала, наверное.
– Нет, я не плачу.
– Не плачешь? Это плохо.
Надя увидела за спиной Алины черноволосую девочку, точно такую же, как Алина в первом классе.
– Копия моя, правда? – спросила Алина и улыбнулась.
– Правда, – ответила Надя и тоже улыбнулась.
– Ее Нарина зовут, – сказала Алина.
Алина жила в саманном доме родителей мужа. Пластиковые окна вгрызались в старую глину и чертили в пространстве чужеродно ровные линии. Сам дом бугрился и кукожился от возраста и влаги. Когда Алина и Надя вошли, старший сын Алины Арман смотрел старый диснеевский мультик про бурундуков-спасателей. Надя села за стол, а маленькая Нарина опустилась на пол и начала распаковывать новый пазл с принцессой. За этим пазлом они с мамой и ходили в якобы книжный.
Алина крутилась в кухонном закутке, спрашивала Надю, как умирала бабушка, плакала и извинялась за то, что спрашивает и плачет. Надя говорила, что ничего страшного.
– Ну как же ты не плачешь? – удивилась Алина. – Это плохо, надо плакать.
– Мне посоветовали написать письмо, а я не знаю, о чем писать.
Алина следила, чтобы из турки не вылезла кофейная шапка. Она быстро посмотрела на Надю и вернула взгляд к турке.
– Может, начнешь с конца? С последних дней?
Из телевизора начала выпрыгивать бодрая быстрая песенка. Нарина встала и закружилась.
– У бабушки были галлюцинации. Но она до самого конца была в уме и понимала, что это не по-настоящему.
– Галлюцинации? Какие?
– Последние две недели вокруг бабушки танцевали дети. Иногда кружились, играли и щекотали ей пятки.
– Все правильно, – сказала Алина. – Она ведь так любила детей. Дети ее и проводили.
Любимая бабушка, это мое тебе письмо.
В конце жизни вокруг тебя танцевали дети. Ты была учительницей начальных классов, дети окружали тебя всю жизнь, они же повели тебя к смерти. Не думаю, что они утанцевали с тобой в плохое место.
Ты рассказывала, что в студенческие годы была вожатой в лагере в Ярославской области. Для меня, южанки, это далекий север. Ты же, мурманская старшекурсница, ехала на юг.
В лагере был мальчик из бедной, сложной семьи. Ты жалела его и водила смотреть на озеро Неро. Я нашла озеро на Яндекс. Картах и открыла режим панорамы, как бы встала на берегу.
Озеро Неро – большой красивый водоем с пушистыми берегами. Спокойный и баюкающий лодки. Я представила рядом с собой того бедного мальчика. Может, у меня получилось бы поговорить с ним о тебе?
После того как Надя начала писать письмо, шар в ее горле размягчился, а тошнота почти ушла. Надя в тот же день заказала роллы, облепленные мелкой сухой икрой. Каждый ролл Надя долго и с удовольствием жевала. А потом выискивала в деснах икорный бисер и растирала его между резцами.
Была середина марта, и Надя выкатила из подвала велосипед. Ее дом стоял на предгорном холме, две трети кухонного окна закрашивала скалистая гора. Надя надела лосины, спортивный топ, толстовку. Туго скрутила ветровку и запихнула ее в поясную сумку. Долила в бутылку воды и просунула в велосипедное крепление.
Надя скучала по велосипеду, еще больше – по собственной легкости. Когда Надя забиралась на холмы или летела вниз обратно к дому, она чувствовала себя ветром, маленьким прыгучим зверьком или стрекозой. Все мысли вылетали из головы Нади и скакали позади велосипеда, не поспевая. Но первые недели шар в горле Нади был таким тяжелым и плотным, что она даже не стала пробовать. Боялась пробовать. А если вылетят мысли, что останется в голове? Будет ли она пуста?
Когда в середине марта Надя въезжала на первый холм, ее разленившиеся мышцы начали болеть. Обычная, простая мышечная боль понравилась Наде. Шар в горле болтался и слегка тянул вниз, но в голове вдруг появилась радость – от солнца, ветра, недовольных ног и ощущения, что Надя едет на велосипеде по своему недавнему прошлому. Тому, где нет искусственного лапника, глины и тугого шара в горле.
Гора Развалка хрупкая. Это определение кажется странным для горы, но внутри нее ледяная полость. Воздух циркулирует в каменных боках Развалки, и летом из ее щелей дует очень холодный воздух – чуть выше нуля. Подо мхом кое-где есть ледяная корка, на склонах встречается северная растительность.
Раз в несколько столетий Развалка теряет утесы. Огромные каменные глыбы отламываются и летят в буковую рощу. В лесу разбросано много таких кусков, горных конечностей и органов. Надя приставила велосипед к большой мшистой скале, бывшей когда-то частью Развалки, и думала: а как это вообще происходит?
Можно ли вообразить грохот, с которым скала пропахивает лесистый склон? В какой ужас приходили древние люди, жившие здесь? Менялись ли от таких падений их жизнь, уклад и культура?
Надя смотрела на Развалку, свою любимую странную гору, и пыталась представить, как выглядело пустое место, где только что была скала. Ей думалось, это похоже на свежий древесный спил. После таких падений Развалка, должно быть, долго восстанавливалась. Выращивала на своей коже новый покров. Конечно, там, где это возможно: на горах тоже есть что-то вроде шрамов.
Надя пошла за скалу, чтобы помочиться. В лесу она никого не встретила, но присесть возле дороги тоже не могла. Увидела еще одну скалу, чуть позади, и зашла за нее. Вдруг по Надиному лицу хлестнула можжевеловая ветка. Надя отломила маленькое можжевеловое щупальце, растерла его пальцами и понюхала.
Сегодня думала о тебе и забрела в можжевельник. Никогда не встречала под Развалкой можжевельника, а тут вдруг раз – и целая рощица, хоть и очень маленькая.
Я спросила у нейросети, используется ли можжевельник в погребальных обрядах. Представь себе – да. Раньше саамы окуривали можжевельником тело покойного. А в некоторых регионах России на гроб или могилу кладут еловые ветки. Твоя могила утыкана еловыми венками: они, к сожалению, пластиковые, но так теперь принято.
Кстати, когда я пишу рассказы, всегда зажигаю ароматические свечи с запахом леса, луговых трав или ягодных кустов. В моем кабинете висят гипсовые слепки малиновых веток и корней мальвы.
Еще один интересный факт. Согласно некоторым древнерусским представлениям, душа новопреставленного не видит ничего, кроме цветов. Считалось, что по цветам она может найти свой дом и свою могилу.
Надя купила восемь бордовых роз и пошла на кладбище. Ветер высушил глину, но раскидал несколько венков в ряду свежих могил. Надя прошлась по кладбищенской линии и повтыкала обратно некоторые венки. На могиле бабушки уже прибиралась мама, все было аккуратно и чисто. Только Надины кремовые розы продолжали торчать посреди венкового пластика. Не смогла выбросить, сказала по телефону мама.
От кремовых роз осталось восемь тусклых стеблей со скукоженными трубочками вместо листьев. На трех из них еще болтались бутоны, похожие на сухие кулачки. Надя отломила один и положила в карман. Потом выдернула из глины мертвые стебли и отнесла в кучу с погребальным хламом. На место старых цветов воткнула новые.
Тяжелый глиняный холм на теле бабушки почти закрывал крест и ее портрет. Наде пришлось встать сбоку, чтобы рассмотреть его. Это была школьная фотография: бабушку в бордовой рубашке сняли для выпускного альбома. У нее всегда были густые волнистые волосы, объемная серебряная шапка вокруг лица. Ни одной женщине Надиной семьи не достались такие красивые волосы.
Бабушка красила губы неестественно яркой малиновой помадой, как и многие учительницы. Однажды маленькая Надя намазала ею рот и так долго ровняла контур, что закрасила половину подбородка. Бабушка увидела ее и назвала чучундрой. Наде понравилось слово, от хохота она завалилась на диван. Взрослая Надя на кладбище вспомнила эту историю и тоже немного посмеялась.
Когда Надя села в такси, солнце стало оранжевым. Надя ехала в свой поселок по бетонке – важной дороге, соединяющей несколько городов-курортов. На полпути из-за горизонта выпрыгнули две горы – Бык и Верблюд. Из солнца на них вылился оранжевый кисель. Надя опустила заднее стекло, достала из кармана сухой бутон кремовой розы, высунула руку и раскрошила в пыль хрупкие мертвые лепестки.