– Мы угощаем только один раз, – настаивала та. – Вам придется заплатить.
– А твой клоун обещал задаром! – Куцапов врезал кулаком по столу, и в зале воцарилась тишина. Колей, человеком, ездившим на шикарном красном «ЗИЛе», двигало не стремление сэкономить, а пьяный кураж. И это было значительно хуже.
Сидевшие за соседними столиками, предчувствуя близящийся скандал, стали потихоньку собираться.
– Пойдем и мы от греха, – проговорил вполголоса Миша.
Опрокинув по третьей, действительно бесплатной рюмке, мы встали и направились к выходу.
– Вот они где, змееныши! – Взревел Куцапов. – Кеша, угадай-ка, кто из них сделал мою тачку?
Кеша что-то промычал и медленно поднялся.
– Надо было сматываться, – раздосадованно сказал Миша.
Культурист, разминая кисти, наплывал на нас стальным равнодушным лайнером. Сбоку подгребал ухмыляющийся Куцапов. Бежать было стыдно, а главное – поздно.
Мы с Мишей посмотрели друг на друга, как это делают люди, расстающиеся навсегда.
Я схватил со стола нож и крепко сжал его в ладони.
– Да ты герой! – Засмеялся Кеша. – Возьми вилку, а то равновесие потеряешь!
– Ты на кого с пером, пингвин? – Рассвирепел Куцапов.
Он распахнул пиджак, и в его руке появился пистолет. Краем глаза я увидел, как Миша пятится назад. Его не замечали. Все внимание мордоворотов из-за проклятого ножа было приковано ко мне.
Какая-то женщина ойкнула – робко, будто пробуя голос. После этого снова наступила тишина, но через мгновение она взорвалась визгом, летящим со всех сторон. Посетители, расталкивая друг друга, роняя приборы и поскальзываясь на ярко-красном соусе, устремились к дверям. Я пытался отыскать взглядом Мишу, но он куда-то пропал. Побежал за помощью?
Из подсобного помещения доносилась путанная скороговорка официантки – она звонила в милицию. В ресторане стоял страшный гвалт, но я почему-то расслышал каждое ее слово и с ужасом понял, что она не знает адреса.
В какой-то момент мне показалось, что я сплю. Сон, вопреки обыкновению, имел четко обозначенное начало: визит Мефодия. Под занавес неведомый режиссер выдал кульминацию: пьяный мужик угрожает мне оружием. Окажись видение хоть на грамм реальней, я бы мог испугаться, но амбал с пистолетом – это уже перебор, мы все-таки не в Чикаго. Сейчас я проснусь.
К моему носу прикоснулось что-то холодное, и я открыл глаза. Мне в лицо упирался вороненый ствол. Упирался вполне натурально, я даже уловил слабый запах, исходивший из его черной пасти.
– Завалю гниду, – тихо сказал Куцапов.
– Потом будешь извиняться, – ответил я, ничего не соображая.
Страх, забрав с собой львиную долю рассудка, остался где-то позади. Говорят, через страх можно переступить. Ложь. Это он переступает через нас – перешагивает, чтобы отойти в сторонку и обождать.
– На Петровке, – добавил я спокойно. – Ты попросишь у меня прощения.
– Колян, угомонись! – Подскочил к нему Кеша. – Почудили, и хорош!
– Ты слышал? – Взвился Куцапов. – Я еще перед ним буду извиняться! Да я перед мамой родной никогда…
– Пошли, пошли отсюда! – Кеша взял его за плечи и круто развернул. – Зря ты пушку засветил. Сейчас опера приедут. Или «Беркут», от них не отмажешься.
К Кеше присоединился третий товарищ. Они уводили Куцапова. Кажется, обошлось.
Страх вернулся в мое тело, и через мгновение меня затрясло. Пот, приправленный адреналином, пропитал рубашку, и я уже не понимал, от чего дрожу, – от потрясения или от холода. Потом случилось то, чего я боялся больше, чем пули: по джинсам быстро расползалось темное пятно. В ресторане не осталось ни души, и это меня обрадовало, однако до Кнута было целых два квартала. Как их пройти с мокрыми штанами?
Эту важную мысль прервал хлопок, глухой и невыразительный. Живот обожгло тысячей пчелиных укусов. Джинсы промокли до самого низа, и в ботинке противно захлюпало. Я шаркнул ногой – на полу осталась темно-красная полоса.
Разве Куцапов еще здесь? Или стрелял не он? И что все-таки было в начале? Выстрел? Кровь?
Густая лужа увеличивалась в размерах, но все это происходило не со мной. Значит, на джинсах тоже кровь. Хорошо. Я-то думал…
Озноб прошел, появилась легкость, даже какая-то бодрость, и я отстраненно посмотрел на свой живот. Его пересекала узкая горизонтальная борозда, из которой, как из искусственного водопада, лилось что-то горячее.
Мир наполнился звуками и движением, а тело – невыносимой болью. Внутри живота что-то лопнуло и растеклось. Где же милиция? Где Миша?
Мне снова показалось, что я брежу. Перевернутые столы, смазливая официантка в смешном пончо, продолжающаяся на улице музыка – все это не более, чем плод воображения.
Подтверждая мою догадку, стены принялись раскачиваться. Амплитуда быстро увеличивалась, и вскоре зал опрокинулся набок. Перед лицом сновали грязные ботинки. Где же Миша? Как он мог меня бросить?
Внезапно, без всякого предупреждения, мир слипся в одну невидимую точку, и в кромешной тьме прозвучало несколько выстрелов. Зачем стрелять? Я уже убит.
– Пошли все вон отсюда! – Крикнул кто-то из пустоты.
Какая бессмысленная, нерационально длинная конструкция. Слово «вон» в ней явно лишнее, оно придает фразе какую-то беззащитность.
Меня подняли и понесли. Впрочем, не уверен. Возможно, это вселенная, вторя моему замирающему сердцу, исполняла свой последний медленный танец.
– Как, Мишенька, поправишься, в церковь сходи. Бог тебя любит, раз от такой беды увел.
– Ма, не агитируй. Сходит. Оклемался, Робин Гуд? Борец за права некоренного населения. Нашел, с кем воевать! Я, как узнал, чуть с ума не спрыгнул. Тихоня Ташков попер на вооруженных грабителей!
– Кто тебе?.. – Эти два слова дались мне с большим трудом, и на третье не хватило сил.
– Баба какая-то позвонила. Кричит: там Мишку убивают, беги, спасай.
– Алена?
– Алену я бы узнал. Да какая разница? Тебе сейчас в больницу надо.
– Никаких больниц, – отрезал я.
Боль тут же пронзила живот тупым копьем, и я задохнулся, однако молчать было нельзя. Мама Шурика уже сняла трубку и набрала номер из двух цифр.
Мысли путались, но одна из них была вполне отчетливой: в больницу мне нельзя. Пациентов с такими ранениями регистрируют. Спрашивают документы. Устанавливают личность. Если от врачей я отбрехаться сумею, то от милиции – вряд ли. Да еще, чего доброго, всплывет инцидент с автомобилем Куцапова. Вспомнив своего непредсказуемого знакомца, а заодно и доблестного Федорыча, я твердо решил, что лучше сгину в прошлом, чем снова встречусь с ними. Как некстати пропала машинка!
– Мишенька, не испытывай судьбу. Пуля прошла по касательной, но того, что я тут набинтовала, надолго не хватит. Рану обработать нужно, зашить.
– Нет! – Сказал я. – В больницу не… – Чтобы продолжить, нужно было передохнуть, и я прикрыл глаза.
Я услышал, как трубка легла на место, и благодарно кивнул.
– Ма, да что ты с ним цацкаешься? Это же не насморк, само не пройдет.
– Подожди, Саша. Мишенька, что случилось? Ты чего-то боишься? Не надо. В палате охрану поставят, все будет нормально. Я договорюсь, тебя отвезут в пятьдесят четвертую, там хирургия хорошая. Там Немченко, мы с ним вместе учились.
Дальше отмалчиваться было нельзя. Я сосредоточился и короткими перебежками от одного приступа боли к другому произнес:
– Только неофициально. Очень серьезно. Больница – это конец.
– Бредит, небось, – сказал Шурик.
– Не похоже.
Она снова куда-то позвонила, однако спорить я был уже не в состоянии. Мне оставалось только надеяться, что к моим мольбам прислушаются.
– Так. Саша, отвезешь его к Матвееву. Это в Выхино, помнишь? – Она закатала мне рукав и звякнула какими-то склянками. До меня донесся запах спирта, потом в руку вошла игла. – Из старых запасов. Если кому скажешь, убью!
Кнут помог мне подняться, но это было вовсе не обязательно – я и сам прекрасно держался на ногах. Резь в животе не то, чтобы прошла, просто перестала тревожить. В голове неожиданно прояснилось, сознание затопили яркие образы и перспективные идеи. Окажись под рукой компьютер, я бы выдал на-гора десяток страниц стремительного текста.
– Поплыл паренек, – весело констатировал Шурик.
– Торопись, – предупредила его мать, словно фея Золушку.
Эта аналогия показалась мне чрезвычайно смешной, и Кнут, начиная злиться, потащил меня к выходу.
– Давай подробно, как все было, – опомнившись, потребовал я.
– Сижу дома, вдруг звонок. Девушка. Молодая, голос приятный. Говорит: Миша в опасности. Недалеко, где ресторан новый открыли. Бегу, по дороге слышу выстрелы. Захожу внутрь – там все раскидано, и ты валяешься посередине.
– А то, что я защищал кого-то, и прочая ересь – это откуда?
– Мексиканцы рассказали. Обещали тебя всегда кормить бесплатно.
– Не надеются, гады, что выживу.
Заведение было огорожено полосатыми турникетами, внутри то и дело мелькала фотовспышка.
– Туда не пойдем, – приказал я, плотнее запахивая выделенный Кнутом старый плащ. – Лучше через двор.
– Не шатайся, за пьяного примут. Таксисты пьяных только по вечерам любят возить.
К тротуару подкатил желтый «ГАЗ-37» со светящимся гребешком на крыше. Водитель открыл дверцу и приветливо улыбнулся.
– До Выхино доехать без штанов не останемся? – Спросил, нагнувшись, Кнутовский.
– Двадцаточка, – мечтательно вымолвил таксист.
– Что еще за договорные цены? – Удивился я. – А счетчик для чего?
– Молчи, – прошипел Кнут. – Дешевле не найдем.
Машина сорвалась с места, и меня сразу замутило.
– Саша, у меня тут… – я достал дискеты и потряс ими в воздухе. – Нам бы с тобой сесть и разобраться как следует. Ты их забери пока, пусть у тебя полежат.
Кнут закурил и, выдохнув дым в приоткрытое окно, покачал головой. Он был злопамятен.
Укольчик Галины Александровны оказался так себе. Живот под тугой повязкой назойливо защипало, потом боль стала совсем острой, почти невыносимой, и проникла глубже. Расшевелив кишки, завязав их в узел, она добралась до самого позвоночника, несколько раз потянула, проверяя на прочность, и вцепилась в него мертвой хваткой.