За БМП ползли два армейских джипа и два крытых грузовика с желтыми табличками «люди». Замыкала колонну машина «гибели» с включенной мигалкой.
– Не было их позавчера. Точно не было, – угрюмо повторил Куцапов.
Мир растрескался на множество мелких фрагментов, но все еще держался. Кусочки знакомой картины поочередно отклеивались и срывались куда-то в бездну, а на их месте возникала безумная абстракция кисти Тихона. Судить о новом полотне по нескольким осколкам было преждевременно, но то, что уже открылось глазу, не сулило ничего хорошего. На моих глазах погибало не только время, но и пространство – та территория, на которой я жил. Вместо нее громоздилось что-то несуразное, абсолютно непригодное для существования. Танки вокруг храма, БМП на Тверском. Видно, Тихону показалось мало двух глобальных войн двадцать первого столетия, и он решил покончить с планетой раз и навсегда.
– Колян, а почему ты меня забрал с Петровки?
– Я – тебя?
– Как раз сегодня меня сцапал Федорыч – за твою машину.
– Погоди, Миша, мы же в понедельнике. А угнали вы ее в среду. Я и правда хотел к Федорычу обращаться, но не успел – вы сами вернулись.
– Да, что-то я заездился. От этих перебросов голова кругом. Но ты ведь приходил. И забрал, обоих.
– А кто там еще был?
– Тоже я. Меня для гарантии в двух экземплярах арестовали.
– Ну и что потом?
– Явился ты и попросил Федорыча замять.
– И он послушал?
– Ты очень попросил. Знаешь, что я думаю? Тебе придется его навестить, только не сейчас, а попозже, чтобы я не поехал в издательство и не встретил Кнута.
– Я в твоих расчетах ни хрена не понимаю. Что нужно сделать?
– На Петровку, Колян. Потом возвращайся домой и жди. Надеюсь прийти с Тихоном. А там, может, и старшего воскресим. Водки с ним еще выпьешь. Никогда с самим собой не квасил?
– Если б он не велел тебе помогать, послал бы я тебя вместе с твоей штуковиной.
– Нельзя, Колян. Я придумал, как с этой сволочью бороться. Я теперь фигура. На меня полмира молиться должно.
– А остальная половина?
– Остальная никогда не молилась. Никогда и никому.
Больше всего я опасался, что в Москве изменились некоторые названия, и адрес Фирсова стал пустым звуком. К счастью, искомая улица здесь существовала, и находилась она не так уж далеко.
Подъезд был чистым, без фекалий и настенной живописи, а воздух казался насыщенным какими-то благовониями. Звонков было два: верхний, нормальный, и нижний – с проводкой, обрывающейся в никуда, закрашенный вместе с наличником.
Я нажал на пыльную кнопку и не успел вытереть палец, как дверь открылась. Иван Иванович вышел в спортивном костюме. Выглядел он гораздо крупнее, даже брюшко небольшое висело, впрочем, довольно аккуратное и для полковника позволительное.
– Ну, – потребовал он, щупая меня взглядом.
– Здравствуйте, я от Аллы Генриховны, брат ее.
Это прозвучало как просьба о подаянии. Хорошо хоть, не поклонился.
– У нас с ней все кончено, – строго произнес Фирсов и чуть потянул дверь. Закрывать ее Иван Иванович не собирался, он лишь честно отыгрывал текст.
– Дело в том, что всплыли некоторые обстоятельства… – я попытался взять реванш за неказистое вступление и высказал это таким тоном, будто некая Алла Генриховна, моя родственница, и впрямь попала в щекотливую ситуацию.
– Проходите, – сказал Иван Иванович и посторонился.
Я заметил, что Фирсов остался доволен сценой, во всяком случае, если кто наш разговор и слышал, вряд ли он что-то заподозрит.
Фирсов проводил меня в кабинет. Письменный стол, компьютер, аквариум с подсветкой и книжный стеллаж во всю стену – ни дать ни взять, литератор.
– Что здесь? – Спросил Фирсов, принимая письмо.
– Пьеса Чехова.
Он педантично расправил замявшиеся уголки и распечатал конверт. В точности выполняя инструкцию, я встал в центре комнаты и опустил руки по швам.
– Иван Иванович, прежде, чем как-либо реагировать, дойдите, пожалуйста, до конца, – осторожно напомнил я.
– Не учи, любезный, – бросил он, не отрываясь от листа.
Прочитав послание, Фирсов сразу убрал его в карман и неуютно присел на столешницу.
– От кого?
– Там все написано.
– Не все.
– Все, что нужно.
Он покусал большой палец и, не вынимая его изо рта, сказал:
– Вы блефуете.
– Там все написано, – проговорил я как можно жестче. – Мне нужен ответ.
– А что еще тебе нужно?
– Троих людей из группы захвата. В четыре часа на «Третьяковской».
– По чью душу?
– Высокий мужик, волосы рыжие, вьются. Баки. Скорее, даже бакенбарды.
– Кто такой?
– По вашему ведомству не проходит.
– Двоих, – сказал Фирсов, подумав.
– Иван Иванович, мы не на базаре.
– Двоих будет достаточно.
– Он вооружен.
– И очень опасен, – усмехнулся Фирсов. – Ладно. Какие гарантии?
– Об этом мне ничего не известно. Берете рыжего, везете ко мне, и мы расстаемся. Больше я вас не потревожу.
Выходя из квартиры, я затылком ощущал желание Фирсова огреть меня чем-нибудь тяжелым. Фирсов удержался – похоже, сведения, содержащиеся в письме, действительно представляли для него серьезную угрозу. Интересно, что этот старый гриб там накалякал? Надо было плюнуть на мнимую порядочность и прочитать. Ах, Иван Иванович, знаток психологии! Потому ты и не доверил конверт Куцапову, что он вскрыл бы его сразу, как только выбрался из бункера.
Чем же мог запугать дряхлый генерал-лейтенант бравого полковника? Уж наверно не подробностями из частной жизни мифической Аллы Генриховны. Зачем нам в ФСБ такие офицеры, которых можно одной писулькой согнуть в бараний рог, пронеслась в сознании сталинско-бериевская мысль, пронеслась и полетела дальше, сейчас мне было не до нее. Пока Фирсов дергал за свои рычажки и веревочки, от меня требовался сущий пустяк: поспеть на «Третьяковскую» к четырем.
Деньги из моего времени превратились в разноцветный мусор, а клянчить у Куцапова я не стал, поэтому о такси не могло быть и речи. В кармане нашелся замусоленный билет. «Действителен в течение 30 дней с момента первого прохода». Не думал, что он снова мне пригодится.
Турникет выплюнул карточку, но зеленый огонек так и не зажегся. Я попробовал еще раз – с тем же успехом.
– Что у вас? – Дежурная вышла из будки и сноровисто, двумя пальцами подцепила билет. Затем посмотрела с другой стороны и замотала головой. – Как это может быть? Тут пробито двадцать шестое число.
– Правильно, четверг, – вспомнил я и осекся.
– Сегодня только понедельник.
Ко мне незаметно подошел молодой милиционер.
– Что случилось?
– Опять фальшивый, Петя, – с сожалением вздохнула дежурная.
– Ваши документы.
Сказать ему, чтобы позвонил в ФСБ и спросил полковника Фирсова? Хорошая идея.
Я ударил Петю только один раз – носком в пах. Сзади неслись крики дежурной, пронзительные трели свистка, низкий рык сирены, но я уже был далеко. На станции стояло сразу два состава, и я заметался, выбирая, в какой из них сесть.
Поездка принесла мало радости: из рассказов очевидцев я узнал, что броневики обосновались не только на Арбате, но и на всех площадях Садового кольца.
Я вышел на «Третьяковской» в пятнадцать – пятьдесят пять.
Боязнь опоздать сменилась новой заботой: не пропустить Шурика. Я встал напротив лестницы перехода, пытаясь следить за всеми пассажирами сразу. Одновременно с Кнутовским я искал и оперативников. Мне казалось, что подчиненные Фирсова будут похожи на киллеров, преследовавших нас с Ксенией, поэтому особое внимание я уделял невзрачным типам в сереньких тройках. Таких здесь находилось великое множество, и будь моя фантазия чуть посмелее, я бы решил, что Иван Иванович согнал сюда всю контору. Тем не менее, одного человека мне вычислить все-таки удалось. Мужчина, полностью соответствовавший моим представлениям о секретных агентах, безучастно прохаживался всего в нескольких метрах от меня. Почуяв мое внимание, незнакомец посмотрел на часы и, зевнув, направился к эскалатору. На полпути он свернул за колонну, но я точно знал, что в поезд он не сядет. Как только мужчина скрылся, его внешность мгновенно улетучилась из памяти, и воссоздать ее я уже не мог. Вот если бы ему в руки чемоданчик, подумал я, однако тут же о нем забыл, поскольку совершенно неожиданно увидел Кнута.
Шурик шел ко мне сам – улыбаясь негаданной встрече и заранее отводя руку для приветственного хлопка.
– Здорово, какими судьбами?
– Свидание, – ляпнул я первое, что подвернулось на язык.
– А как же ячейка общества?
– Не пострадает.
Я вдруг сообразил, что мне нужно протрепаться с Кнутом хотя бы минут пять, чтобы не спеша довести его до края платформы. Говорить было не о чем, и я пожалел, что не заготовил какую-нибудь историю или, на худой конец, пару глупых вопросов.
– Как процесс? – Спросил я.
– Творческий? Не знаю… Наверное, завяжу скоро.
– Ты это серьезно? – Я не мог вообразить Шурика в отрыве от клавиатуры, от бессонницы и от его растрепанного блокнота со скромным названием «озарения».
– Не получается ничего, Мишка.
– У тебя?! У кого же тогда получается?
– Не берут ничего. Ездил недавно в «Реку»…
Под ребрами что-то встрепенулось.
– И что возил?
– Да какая разница? Все равно вернули. Есть там один… Хоботков, представляешь? Специально придумаю какого-нибудь убогого и назову в честь него.
– Ну и правильно.
– Такую биографию ему состряпаю, – мстительно проговорил Кнут. – Будет у меня бомжом, алкоголиком и наркоманом.
– И гомосеком, – поддакнул я, выводя Шурика на платформу.
Мы незаметно приблизились к белой линии, и я вдруг понял, от чего так разволновался, услышав, что Кнутовский собирается покончить с сочинительством. Все эта несчастная книжка! Почему ее не написал кто-то другой?
– Ты чего побледнел? – Насторожился он. – Тебе плохо?
– Нормально. Сволочь я, Саша. Трижды сволочь – на все времена.