Дом был старым, и его могли скоро снести, поэтому пользоваться дыроколом в подъезде я не решился. Выйдя на улицу, я направился к ближайшим многоэтажкам, но дойти до них мне не удалось. Прямо передо мной затормозил микроавтобус с выгоревшими шторками на окнах, и чьи-то крепкие пальцы, сжав горло, втащили меня внутрь. В фиолетовом салоне было тихо и душно. Проворные руки в мгновение ока натянули мне на голову шерстяной чулок и обшарили карманы. Ладони приклеились к подлокотникам – мне они больше не подчинялись.
– Есть, – сообщил кто-то.
– Хорошо, – ответил мелодичный голос.
Женский. Удивительно знакомый. Чей?
– Попытка вмешательства, – снова мужчина.
– Это, что ли? – Скупой смешок. – Уже откорректировали, оставь ему на память.
Что они там откорректировали?
– Вы кто? – Спросил я в темноту.
– Еще?
– Все. Ключи, платок. Тьфу, грязный!
– Верни.
– Ксюша, ты?!
В салоне воцарилась гробовая тишина. Кто-то кашлянул.
– Разуй его.
– Но…
– Выполняй.
С меня сняли шапочку, и я увидел то, чего так боялся. Напротив сидела Ксения, суровая и сосредоточенная, по обе стороны от нее разместились какие-то крепыши с типовыми лицами героев.
– Тебе известно мое имя?
– И кое-что еще, – игриво заметил я.
– Пассажир, это не в твоих интересах.
– Как ты вернулась? Ведь дырокол у меня.
– Не понимаю.
– Отдай машинку, я не закончил одно дело.
– Дело?
– Мне нужно послать письмо, – соврал я. – Получить – получил, а послать некому.
– Какая глупость.
– Я должен себя кое о чем предупредить.
– Это старо, пассажир.
– Нет! Предупредить, чтоб не совался.
– Ты же сказал, что получил. И сунулся. Смысл?
– Но у следствий нельзя отнимать их причины! – Вспомнил я фразу Тихона.
– Ты знаешь, чьи это слова?
– Да.
– Плохо. Сполоснем пассажира.
Один из амбалов откинул замаскированную в стенке панель и осторожно достал какой-то инструмент, гибрид шприца и пистолета.
– Не больно. Просто кое-что забудешь.
– Промывка памяти? Вы этого не сделаете. Ты не посмеешь, поняла?
Мне стало смертельно обидно за себя и свои воспоминания. Кто я без них? Что от меня останется?
– Не трогайте, гады! – Закричал я. – Не имеете права! Вы люди? Отпустите! Ксюха! Ты сама, дрянь, забыла, и мне…
– О чем ты?
– О твоем брате…
– У меня нет брата.
– О матери, то есть сестре, о дубленке, о Шурке – как ты его, дядя Саша? – еще об одном… об одной сволочи, обо всех!!
Ксения надолго задумалась, потом посмотрела мне в глаза. Что она там разглядела? Я не знаю.
– Убери, – бросила она амбалу. – Пусть помнит. Если себя не жалко.
Эпилог
С неба валилась крупная слякоть. Ветра не было, поэтому тяжелые снежинки падали вертикально – как гири. Прохожие однообразно удивлялись раннему снегу и злобно косились на низкое небо. Старые кроссовки моментально промокли. Тело непроизвольно съежилось, выгнулось ломтиком лежалого сыра и задрожало. До дома всего десять минут.
Черт! Нужно купить поесть. Желудок, вспомнив о еде, ласково булькнул. Вторя этому сигналу, на обшарпанном павильоне загорелась корявая вывеска «ПОКУШАЙ». А ведь еще светло. Гамлет совершенно не экономит электричество. «Рэклама тфигает тарговля,” – любил повторять он, непременно улыбаясь фиксатой пастью.
Внутри было жарко, и у меня заложило уши. И еще промелькнуло что-то прозрачное, как повторяющийся сон. Вспомнилось – и забылось.
– Здравствуй, Миша, – грустно произнес Гамлет. Сегодня он сам стоял за кассой.
– Привет. Банкуешь?
– Да, – ответил он, сводя вместе густые брови. – Есть свежие сосиски. И колбаса, съедобная. Только завезли.
Я полез в карман и вдруг удивился: с утра денег не было. Я снова отметил какое-то странное несовпадение, но не смог сформулировать, чего и с чем.
Денег хватило на сто грамм сыра, батон хлеба и несколько сосисок. Если попросить, Гамлет даст продуктов взаймы, но так низко падать мне еще не приходилось. Уложив харчи в пакет с американским флагом, я вышел из павильона и снова очутился в моросящей мерзости. Оставалась еще десятка – нормальная, та, на которой Красноярская ГЭС, а вовсе не Менделеев, как утверждал безумный таксист.
Какой еще таксист? Тьфу, наваждение! Нужно купить яблок.
Овощной рынок – несколько столов, сколоченных из косых досок, – располагался тут же, у самого метро. Яблоки предлагали двое: красномордая молдаванка с монументальным бюстом и худой суетливый мужик в кепке из кожзаменителя. Мой выбор пал на представительницу слабого пола.
Пальцы у молдаванки были короткие, но цепкие. Она ловко загребла ими сразу три яблока и бросила на весы. Стрелка еще раскачивалась в районе отметки «400», а торговка уже сипло объявила:
– Пять.
– Почем ваши фрукты? Десять рублей, или я ослышался?
– Десять, – подтвердила та, нагло прищурившись. Мол, неужели за рубль торговаться станешь?
Стану, ответил я взглядом. Только не за рубль, а за принцип. За свое священное право не быть обманутым.
– Четыре, – сказала молдаванка и неожиданно добавила. – Извините, ошиблась. Холодно очень.
Десять минут до дома. Или пять, если бегом.
Бежать было еще противней: мокрая рубашка облепила тело, обувь скользила, сумка с едой болталась и била по колену. Эх, сейчас бы Куцапова с его «ЗИЛом». Или с «БМВ» – это без разницы.
Я споткнулся о трещину в асфальте, и пакет лопнул. Собирая раскатившиеся яблоки, я вдруг вспомнил то, о чем следовало подумать еще полтора часа назад, когда меня выкинули из дыры в районе Измайлово.
Нет, это ерунда, нужно будет почитать газеты, посмотреть телевизор, иначе ничего не поймешь. И все же я продолжал всматриваться в здания, в прохожих, в проезжающие машины, будто сам себя пытался в чем-то убедить.
Вроде бы все нормально. Тот же башенный кран с раскуроченным мотором, маячащий здесь уже второй месяц. Рабочие в брезентовых куртках копошатся у металлического каркаса – это любимый племянник Гамлета под мохнатым дядюшкиным крылом налаживает свое собственное дело. Даже инспектор гибели, покуривающий у перекрестка, напоминает кого-то знакомого. Все именно так, как было раньше.
Вот и мой дом. Там, на седьмом этаже, меня ожидает милый уголок, обжитая берлога, вонючая халупа, доставшаяся мне после развода с Аленой. Вбегая в подъезд, я еще раз взглянул на пустырь. Все на своем месте: сгоревшая будка, неряшливый штабель бетонных плит и пяток свай, торчащих из заполненного водой котлована.
Как только я вышел из лифта, на площадке приоткрылась соседняя дверь.
– Мишенька, это ты? Слышу – лифт едет, дай, думаю, посмотрю, уж не Миша ли…
– Да, Лидия Ивановна?
– Миша, я тут позавчера почту смотрела, так представляешь, мне по ошибке опустили письмо с твоим адресом. Уж не знаю, как можно перепутать «88» и «89», совсем они, что ли, неграмотные? Вот раньше…
– Спасибо, Лидия Ивановна. Письмо у вас?
– Да, да.
Она погрузила руку в складки халата и протянула мне конверт.
– Я, конечно, не читала, как можно читать чужие письма? Даже не трогала, и мысли такой не возникало, а то ведь знаешь, как некоторые…
– Благодарю вас, – мокрая одежда к беседе не располагала, и я поспешил укрыться в своей квартире.
Цепляясь локтями за все, что только можно, я разделся прямо в прихожей и босиком прошлепал на кухню. Усевшись на шаткую табуретку, я внимательно прочитал свой адрес, затем надорвал конверт и достал из него потрепанную обертку от шоколадки «Сказка». На обратной стороне красивым вензелястым почерком было написано: «СОГЛАШАЙСЯ».
Ты сказала мне – соглашайся. Ты немножко опоздала, всего на пару дней, но это не имеет значения. Сколько тебе сейчас? Восемь или девять? И все это время ты хранила какую-то несчастную бумажку? И заранее догадывалась, кого встретишь, вернувшись на двадцать лет назад?
Я ощупал повязку и, найдя конец, принялся ее разматывать. Дойдя до последнего слоя, спекшегося в бурый панцирь, я приготовился к боли. Живот ничего не чувствовал, и, срывая заскорузлый бинт, я молился только о том, чтобы под ним не оказалось зловонной язвы. Дырокол выскользнул и громко ударился о пол. Я нагнулся, чтобы его поднять, и повязка вдруг слетела сама.
Кожа была чистой. Куда она могла подеваться – стреляная, колотая, черт знает еще какая рана, после которой на нормальном животе остается целая композиция из маленьких и больших рубцов? Я пригляделся внимательнее. Нет, шрама не было.
Я бережно положил машинку на стол, и тут мне на глаза опять попалась шоколадная обертка. Снова прочитал: «соглашайся». Кто же ее послал – самостоятельная девушка Ксения, способная выбить плечевой сустав здоровому мужику? Выкроила пять минут между вербовкой и перестрелкой, чтобы заскочить на почту и отправить письмо старому знакомому? Или это развлекается моя современница, девятилетняя Оксана? Прячась от пьющей тетки, беспокоит своими записками далекого «дядю Мишу»?
Я прошел в комнату и, покопавшись на полке, достал «Исповедь Президента» в аллергенной обложке оранжевого цвета. В середине книги сиротливо жались друг к другу две стодолларовые бумажки. На черный день. Двести долларов да сто пятьдесят рублей, завалявшихся в кармане куртки, – это все, чем я располагал.
Часы показывали без чего-то три. Я еще успею. Сегодня я успею все.
Букет был шикарным и дорогим, как донорская почка. В активе на сотню меньше, зато в руках – семь пурпурных, с розовыми прожилками, гвоздик, таких больших и бодрых, что их хотелось надкусить.
У меня оставалось на шампанское, однако я решил воздержаться. Не из жадности, а потому, что не знал, как на это посмотрит Людмила. Бутылку заменила маленькая коробка конфет, наверняка чистая соя, но тут уж выбирать не приходилось – все мои накопления вылетели в трубу. Я поймал такси, но услышав цену, лишь улыбнулся.
У Люси пахло чем-то вкусным, и еще до того, как ее увидеть, я уже знал: здесь живут счастливые люди.