лавании до Острова при таких размерах озера не воспринимался преувеличением. Он выглядел как бессовестная ложь.
Единственной достопримечательностью этого конкретного скромного озера были развалины древнего города, тянущиеся вдоль одного из берегов. Заросшие кустарником, заваленные снегом, но все еще угадываемые. По ним Венди и предложила прогуляться. Вик знал, какие опасности могут таить заброшенные руины — главным образом провалы и логова диких зверей, но такие объекты всегда будили в нем исследовательский зуд. И даже не оттого, что здесь можно было обязательно поживиться чем-либо экзотическим. Просто из-за возможности коснуться эпохи, перед которой механист преклонялся.
И еще — как правило, практический интерес представляли города, не умершие естественно, из которых люди уходили постепенно, а внезапно убитые вместе со своими жителями. Последние были опаснее, но имели два обоснованных преимущества — во-первых, в них осталось больше вещей и реже наведывались мародеры, поначалу, а с годами само собой возникало табу, во-вторых — убивали в Войну города не простые, те, вещи в которых изначально были более интересными.
С этим городом Вик еще не определился.
И они пошли сквозь этот город, мимо останков стен, а чаще — низких каменных холмов, вспоротых многовековыми соснами.
Пока не увидели, не услышали, не почувствовали признаки жилья. Такие же развалины, но… чуть-чуть менее разваленные. Вообще занимающие Старьевщика постройки всегда так выглядели — не много меньше разрушенными. Такие объекты тогда умели строить лучше всего остального.
Это место некоторое время назад уже привлекло к себе нового обитателя. Какого-то отшельника. Вообще в заброшенных городах обычно не жили. Нормальные люди. Даже механист надолго не задерживался — одна, две, три ночевки, от силы десять, но не более.
Здесь не было переделанных из монолитных стен укреплений, не было вычурного замка на обломках и из обломков — просто приспособленная для жизни, отстроенное заново здание. Дом. Два этажа, забор и сараи. Вид на озеро. Нечто абсурдно безумное — руины, выглядевшие как дом, или дом, выглядевший как руины. Основательно обжитые и способные просуществовать неизменно еще тысячу лет.
И их обитатель, который вышел наружу, посмотрел краем глаза на троих путников, словно это были уже простоявшие здесь лет двадцать тополя, сделал пару шагов и начал, зевая, мочиться в снег. Хорошо — не под ноги Вику.
Старьевщик потянулся за стрельбами — настолько вызывающий пофигизм мог означать только одно: непоколебимую уверенность в собственных силах и, возможно, скрытую угрозу. Хотя хозяин ни в коей мере не выглядел устрашающе — среднего, даже невысокого роста, не массивный, скорее сухой, худощавый, да еще с каким-то детским выражением лица.
Но Вик за стрельбы все равно схватился — что-то было в хозяине не то.
И тогда человек усмехнулся.
— Чай, кофе?
— Кофе? — переспросила Венди.
— Шутка, — без эмоций открестился хозяин.
Кофе — это было бы слишком невероятным, но Вик почему-то пребывал в уверенности, что чай-то окажется самым настоящим. Не травяным сбором обычным для этих мест. Так казалось. Сама обстановка говорила о подлинности всего, что есть вокруг. Угловатая, скупая, но добротная мебель, по-настоящему остекленные, четырехслойные окна, паровое, офигеть, отопление.
И гора немытой посуды.
Хозяин бросил несколько щепоток из деревянной коробки в глиняный заварник, обычный, глиняный, а не какой-нибудь фарфоровый, дышащий древностью. Освежающе пахнуло мятой и терпко — да, чаем. Не ромашкой, не брусникой, не смородиной или зверобоем — реальным черным чаем. Откуда здесь, а?
Мужчина расставил кружки, высыпал в плетеную корзинку горсть сухарей и хрупкие, оледеневшие осколки масла из холодного шкафа. Пододвинул плошку с, шайтан его побери, сахаром:
— Как дома будьте.
А потом вышел на улицу — заниматься своими делами.
— Что это было? — поинтересовался механист, отпивая обжигающий напиток, прилаживая подтаявшее масло на сухарь и поглядывая на цельный бесформенный кусок сахара.
— Ты не понял? — Венди обхватила ладонями кружку и не пила, как будто пыталась согреть пальцы. — Он — Убийца.
Убийца? Вик понимал, что внешность бывает обманчива, но представить хозяина этого дома сражающимся с драконами решительно не мог. Впрочем, не всякий мог распознать, не прислушиваясь, и в Старьевщике — механиста. И в виде избранника Венедис названный Убийцей никак не котировался. Слишком никакой. Да откорми Вика как следует, дай нарастить мяса на кости — Убийца рядом с ним, ха, будет выглядеть сопливым мальчишкой.
Убийца, одним словом, Старьевщику не приглянулся. А еще механисту не понравилось то, что Убийца не нравится ему настолько отчетливо. Ибо он, как человек рациональный, понимал, откуда могла взяться такая стойкая антипатия и желание мериться членами. Из-за нее…
Килим ножом расколол сахарный ком, собрал в пригоршню и высыпал в рот несколько осколков. Он лучше остальных ухитрялся вести себя здесь так, как предложил хозяин. Непринужденно, словно не первый раз в гостях. Старьевщик тоже взял кусок сахара, положил на язык и отхлебнул чай. Хорошо.
Помещение, в котором находились путники, впечатляло. Похоже, единственная комната на этаже совмещала в себе и кухню, и гостиную, и даже спальню. В противоположном углу на огороженном перилами возвышении размещалась здоровенная кровать. В остальном же пространство комнаты не было обременено мебелью — кресло, стол, по размерам не уступавший кровати, заблудившийся шкаф, пустая полка, широченная лестница наверх и камин из необработанных валунов. У Убийцы явно было не все в порядке с гигантоманией: помещение было просто огромным, а потолки — высоченными. Даже втроем здесь ощущалось одиночество. Вику таких больших комнат видеть еще не приходилось Может быть — ханские палаты, но туда механисту попадать не подфартило, да он и не стремился.
И отопить такую дуру надо постараться, хотя внутри было тепло. Старьевщик не видел, но чувствовал где-то внизу, наверное в подвале, работу многих механизмов. Значит, хозяин действительно тот, о ком рассказывал Палыч. Или просто — механист-отшельник, заточивший себя в комнате, в которой, если крикнуть, можно услышать эхо. Такой из себя необычный сумасшедший.
Пожалуй, окажись хозяин здесь со своими гостями и задай ему Вик вопрос о несоразмерности жилища, он мог бы и ответить. Что-нибудь насчет того, что длительное заточение в каменном мешке, очень-очень длительное, вырабатывает в человеке, да и не только в человеке — в любой твари, особое отношение к пространству. В частности — к низким потолкам и близким стенам. Но хозяина не было, да если бы он и почтил их своим присутствием — докладчик из него получился бы аховый. Одиночество тренирует умение разговаривать без собеседников, но молча.
Вик взял чай, сдобренный маслом сухарь и пошел прогуляться вдоль стен, знакомиться с обстановкой. Стол был девственно чист, а исследовать ящики механист постеснялся. Полка, представлявшаяся издалека пустой, почти такой же и оказалась при детальном рассмотрении. На ней сиротливо ютились лишь серебряная на вид шкатулка тонкой работы и обшарпанная детская игрушка-неваляшка. Старьевщика заинтересовала, понятно, шкатулка. Он приподнял крышку и удовлетворенно кивнул — устройство отозвалось мелодичным мотивом. Механизмы Вик определял даже не чувствами — несознательной тягой к ним. Он их понимал на расстоянии, как понимал наличие какой-то мощной машины под полом.
Музыка вдруг споткнулась на одной из нот, устройство скребануло шестеренками, заикнулось, тренькнуло снова, но Вик уже захлопнул шкатулку и осмотрелся по сторонам.
— Не бери вещи мертвых — плохо, — прокомментировал Килим.
Вик хмыкнул: мертвых — кого? Убийца мертвым не выглядел. А любой предмет с историей старше срока жизни двух-трех поколений когда-то принадлежал уже умершему человеку. Все свое сознательное существование Вик только и делал, что подбирал вещи мертвых. И ничего — пока не пожалел. На такие шутки, какую проделал с Килимом, всучив ему инертную для восприятия пулю, Старьевщик не покупался. Брал все, к чему тянулась рука, а если давали — брал тем более.
Охотник, оказывается, еще не закончил с нравоучениями — просто прервался для очередного глотка чая:
— Вещь Мер-сусне-хума — особенно. Плохо.
— Чего «вещь»? — Старьевщик не жаловал притчи и труднопроизносимые названия, значение которых — в их нечитабельности.
Разговаривать в таких хоромах приходилось, несколько повышая голос.
— Мер-сусне-хума. — Килим задумался над переводом. — Того, кто наблюдает за миром.
— Это этот че ли? — Механист махнул рукой в сторону входной двери.
Охотник неопределенно пожал плечами.
— Что ты знаешь про него? — перехватила инициативу Венедис.
— Мало — да. Люди рассказывали. Есть человек — живет и смотрит. Не помогает и не мешает. Он э-э-э… — Килим опять запнулся из-за недостатка слов, — только смотрит. Рассказывали.
Рассказывали — забредали сюда охотники. Хозяин не отказывал — чаем поил и делился кровом. Еще бы, когда его, крова, столько. Но вел себя так, словно гостей и не было. Ходил мимо, разговаривал еле-еле. Словно призрак — только что сквозь стены не просачивался. Или если гостей за призраков считал. Дом у него богатый — однажды недобрые люди захотели человека выгнать. Пришли, посмотрели, чай выпили, пожили немного. А человек — он был и не против. Блаженный то ли духом, то ли и телом тоже не от мира сего — таким спрос не предъявишь. То появится, то пропадет надолго.
Пробовали за ним ходить, только те, кто следил, в дом не возвращались. Пробовали допытаться — только человеку в разум заглянуть никак не получалось, а боль он терпел, словно ее и не было. Дом, когда хозяина нет, засыпал — холодно в нем становилось и совсем неуютно. И припасы закончились. И расположение, по правде, не такое уж удачное — глушь, отшиб, ни дорог, ни зимников, до мало-мальского поселка три сотни верст. Хозяина бывшего на цепь посадили, чтобы не шлялся, только лучше не становилось.