Пушкин на мгновение завис, переваривая информацию. Губы его расколола неприятная улыбка.
— А знаешь, — прошептал он; вблизи особенно были видны потертости лица — между бровями, на скуле, на бровях, — когда человек вешается, он не от удушья умирает, а оттого, что у него ломаются шейные позвонки. Хрясь, и все.
Для наглядности он хрустнул пальцами. От такой демонстрации оставалось только поежиться, сглотнуть и отступить.
Музыка снова скакнула. Теперь это было что-то совсем незнакомое. Протяжно завыл контрабас, встроился довольно звучный голос, его подбодрили барабаны. И какой-то еще был инструмент, который Ева определить не смогла.
— Чего это? — сунулся к компу Пушкин. — Ааааа, я знаю этих чувачков. Это же «Коппелиус». Кстати, — повернулся он к слушателям, — вы знаете, что на самом деле они все родились в начале девятнадцатого века, занимались черной магией и знали Гофмана. Их накрыла инквизиция. Они вместе взошли на костер и, умирая, произнесли заклятья. Теперь они живут вечно, и если сходить на их концерт…
— Какая инквизиция в начале девятнадцатого века? — воскликнула Ева. — Инквизиция когда была-то?
— Спокуха, сеструха! — радостно вклинился в разговор Стив. — Для твоего сведения: последнюю ведьму забили камнями где-то в Германии аккурат сто с небольшим лет назад.
— Костры инквизиции пылают до сих пор! — обрадовался такой поддержке Пушкин. — По истории что-нибудь не так сказал — все, считай, костерок из парт тебе уже можно складывать.
— Трепло, — выпрямился Ежик и потер глаза. — «Коппелиус» лет десять назад впервые появился. Можешь полюбоваться.
Когда он отклонился, стал виден экран. На нем монохромная фотография: несколько мужиков в цилиндрах, старинных длиннополых фраках и пальто, выбеленные лица, ярко подведенные глаза. У одного круглые черные очки. В руках контрабас, альт и кларнет. Круто. Кларнет у панк-группы. Выглядят они вполне себе на восемнадцатый век. Но Пушкина все равно хотелось поддеть. Да и неувязку с инквизицией исправить.
— И Гофман тут совершенно ни при чем, — вставила Ева.
— Коппелиус — герой его книг. — Ежик говорил, зевая и потягиваясь. — Темная ты какая-то.
И повернулся.
Он был розовощек и кудряв. А еще он был рыжим. И от одного взгляда на него у Евы перехватывало дыхание. Так бывает. Ты все отлично понимаешь — не для тебя, не красавец, не любит, — но ничего не можешь с собой поделать.
— Читала я «Маленького Мука». — В голове крутился Щелкунчик, но произнеслось почему-то другое.
Наступила тишина. Совершенно неожиданная. Перед этим музыка гремела, а теперь вдруг стало тихо. И никто не спешил сказать первое слово.
— Евк, у тебя все хорошо? — наконец тихо спросила Маша.
— Ое, — щелкнул пальцами Стив. — Евка Гофмана с Гауфом перепутала.
— Ну, ты совсем, — тяжело вздохнул Ежик и снова сгорбился около экрана.
Ева зажмурилась, понимая, что сейчас расплачется. Нет, не из-за того, что ошиблась — подумаешь, имя перепутала. С кем не бывает! Обидно было, что сказал Ежик.
— А вы знаете, — медленно начал Пушкин, — что Гауф умер в двадцать четыре года?
— Е! Его смерть была трагична, но красива, — подхватил Стив.
— Хуже! — Пушкин наградил Стива своей фирменной злобной улыбкой. — Ты представляешь, как выглядит умирающий от брюшного тифа? О! Это жуткое зрелище!
Он согнулся, словно у него болел живот, издал хрипящий звук, грохнулся коленями об пол, подпрыгнул, дотягиваясь до Евы. На мгновение его пальцы вцепились в руку мертвой хваткой. Было больно, но настолько неожиданно, что Ева не успела ничего сказать.
— Вот! — торжественно показал Пушкин на следы от своего захвата. — Вот так выглядят розеолы. Они вскакивают у заболевших. О вздутом животе, сером налете на языке я уже не говорю.
Ева сглотнула — по горлу словно теркой прошлись.
— Вы что тут?
Появившийся в комнате парень был… был… необычным.
— Отомри, — прошептала Машка. Тихо так, одними губами прошептала, но Ева услышала и опустила глаза. Какая-то она сегодня задумчивая.
У парня было узкое бледное лицо, густые буйные черные вихры. Темные удивленные глаза. Он чуть сутулился. Это из-за роста. Высокие всегда сутулятся. В руках держал железную раму с прикрепленными к ней проводками, пружинками, гирьками. Сама рама была усеяна шестеренками, валиками с мохнатящимися барабанами, позвякивала цепями.
— О! — перестал умирать Пушкин. — Евка, смотри! Бог пришел. Сейчас станет жарко.
— Что вы тут стучите? Я же сказал, сам все сделаю.
Парень говорил негромко и спокойно. Голос совсем не вязался с тем, о чем он спрашивал. Вроде как должен быть недоволен шумом, а спрашивает тихо. Кого-нибудь разбудить боится? Он был одет в черные брюки и черную водолазку — цвет подчеркивал худобу.
— Мы поклонялись богу солнца, — хитро прищурился Пушкин. — Взывали к нему. Он пришел. Кстати, это — Ева.
Парень еле заметно поморщился.
— Привет! — повернулся он к Еве. — Я — Ра. Меня этот клоун привел.
Пушкин снова грохнулся коленями об пол, взметнул руки над головой.
— О, великий Ра! Мудрость свою яви нам! Да не погаснет над нами солнце!
— Чего он опять орет? — в дверном проеме появилась копия худого парня с точно такими же буйными вихрами.
— Птах, знакомься! — Ра резво схватил Еву за руку и потащил к своему двойнику. — Это Ева! А это — мой брат, Птах.
— Как? — После ошибки с Гауфом Ева не спешила проявлять свои знания.
— Солнце! Над нами взошло солнце! — бился на полу Пушкин.
— Это еще что! — хмыкнул от компьютера Стив. — У них есть третий брат. Зовут Гор.
— Привет, Ева! — радостно тряс руку новой знакомой Птах. Или это уже был его брат? — Если запутаешься, ерунда. Мы похожи! А имена нам давал дед. Он известный египтолог. Вот мы и оказались солнечными богами! Редька! Держи! Ты искал коммутатор.
— Ое! Вы собрали! — Стив маленьким танком прошелся по комнате, сметая все на своем пути.
— Еще нет! — Ра махнул перед собой рамой, свистнули провода и пружинки.
Ева отступила, уходя из зоны поражения — увлеченный Ра не видел, кто с ним рядом. И столкнулась с застывшим посреди комнаты Пушкиным.
— Солнечные божества — Птах, Ра и Гор, — тихо произнес он. — Ра правил в Гелиополе, Птах в Мемфисе, а Гор… уже не помню где. Птах среди них самый интересный. Он сама вечность, по ту сторону творения. Антиматерия. Прикинь? Винни Пух про него правильно сказал: он вроде есть, и его сразу нет.
— Слушай, — покосилась на него Ева, — тебе не надоело?
— Ты? Смертельно! Да и выглядишь ты сегодня хреново.
Он тут же исчез. Побежал выражать восторги железной раме. Ева привычно глянула на согнутую спину у компьютера. Музыка смолкла, из динамиков доносилось быстрое щелканье — Ежик что-то искал.
— Их Пушкин привел, — заговорила Машка. — Они в клубе в радиокружке занимаются.
Ева устало опустилась на диван. Если бы не Ежик, она бы сюда ни в жизнь не пришла. Да и из-за Ежика приходить тоже не следовало. Хотя Маша — тоже неплохая компания. И Стив. И Левшин. Теперь вот Ра.
— Нет, ты представляешь, какие у них имена! — тут же подцепила ее под локоть Машка. — Я бы умерла жить с таким именем — Ра. Или Птах.
— А если учесть, что имена влияют на человека, то вообще жесть. — Катрин бухнулась на диван, заставив подруг подпрыгнуть. Ваня, Коля — это понятно. Один соединяет в себе разные качества, другой — победитель, всегда уравновешен, трудолюбив. А как жить, если ты Гор?
— Вы пришли? — удивилась Ева. За всеми своими расстройствами она не услышала, как хлопнула дверь. — А где продукты?
— Там, — лениво отмахнулась Катрин. — Лешик на кухню понес. А этот бог Света как хоть выглядит?
— С головой орла, кажется. — Машка не любила Катрин и сейчас старательно отползала от нее подальше.
— Ну, понятно, родственник дятлу.
— У! Заработало! — взвыл Пушкин за дверью. В коридоре мелькнул Левшин. Ежик помчался на шум.
— Что они делают? — спросила Ева, недовольно поджимая губы. Не замечает! Совсем не замечает!
— Левшин! Стой! — вылезла из диванных подушек Катрин.
— Что может делать истинный стимпанковец? — подал голос Саша. Пока девочки разговаривали, он галантно стоял в стороне.
— Машину времени, — буркнула Ева. Ее все раздражало: и бесцеремонная Катрин, и дурак Пушкин.
— Вот именно! — обрадованно подпрыгнула на месте Маша.
— Они же в радиокружке занимаются, сказали, что могут собрать машину времени. Левшин для них за подсолнечным маслом побежал.
— Вы что, заболели? — отодвинулась от них Ева. — Какая машина времени на подсолнечном масле?
— У Булгакова же получилось. Аннушка пролила подсолнечное масло, и появился Воланд.
— Ууууууу! — вопили в коридоре. — Перемещаемся!
— Ну, что ты как маленькая, — толкнула Еву в бок Машка. — Главное, верить! В этом смысл стимпанка. Не брошки и колечки, а вера в то, что… что… — Она обернулась к Сашке, и он подхватил:
— В научно-технический прогресс. Время не главное. Мы можем быть всегда. Это как тоска по невозможному.
— Вот, вот! — заторопилась Машка. — Сегодняшний мир движется в неправильную сторону. Дальше тупик! Катастрофа! Все эти гаджеты, электроника, в которой давно уже никто не разбирается. Мы должны были развиваться по-другому. Не на атомной энергии, а на паровых двигателях. Мы можем все исправить, если отправимся в прошлое!
Ева почувствовала, как у нее от удивления вытягивается лицо.
— Ну, не совсем в прошлое, — мягко вступил Саша и погладил Машку по руке. — Исправлять можно и здесь.
— А что сейчас у нас не так? — прошептала Ева.
— Все не так! — торопилась Машка. — Глобальное потепление, киты выбрасываются на берег океана, птицы меняют маршруты миграции. Компьютер захватывает человека.
— Высокие технологии и низкие моральные принципы, — важно поддакнул Саша. — Киберпанк — отстой. Стимпанк спасет мир.
— Вперед! — завопили в дверях. — Назад!
В комнату ввалился Пушкин. Опираясь о пол рукам и ногами, он полз, сильно извиваясь, словно был ящерицей.