психическая болезнь или неполноценность (§ 40.15) [992].
В ст. 32 УК ФРГ сказано, что тот, кто совершает деяние, вызванное потребностью необходимой обороны, поступает не противоправно. Если происходит превышение пределов необходимой обороны из-за замешательства, страха или испуга, то лицо также не подлежит наказанию (§ ЗЗ)[993].
Даже в Уголовном кодексе Чеченской Республики Ичкерия существует понятие «злого умысла», под которым подразумевается «цель незаконного приобретения чего-либо в свое владение или владение другого лица или же цель нанесения незаконного ущерба другому лицу» и «добрые намерения», под которыми понимаются действия, преследовавшие благие цели (или убеждение в этом) при условии соблюдения при этом необходимых мер предосторожности[994].
В перечисленных источниках права определенным образом учитываются мотивы или цели поведения субъекта, либо характеризующее их эмоциональное состояние лица, совершающего деяние.
В российском уголовном законодательстве принцип субъективного вменения, как отмечает Ю. Ляпунов, не нашел полного отражения в законодательстве[995]. Так, С. В. Бородин считает, что мотив не может не учитываться при квалификации убийства, но тут же поясняет, что имеет в виду мотив как квалифицирующий признак[996]. Получается, что при «простом» убийстве мотивы не имеют значения при квалификации, т. е. обладают «нулевой» величиной. Откуда и как у мотивов появляется значение при «квалифицированном» убийстве, где и в чем происходит качественный скачок, почему в одном поведении мотивы его обязательно учитываются, а в другом – нет, неизвестно. К тому же, рассматривая общие условия квалификации преступлений против жизни, С. В. Бородин, несомненно, правильно подчеркивает, что «деяние не может не быть индивидуальным»[997], но это свойство проявляется именно через мотивы и цели. Вряд ли возможно, не учитывая то, к чему стремится лицо и почему, решить качественно вопрос о его виновности.
П. С. Дагель определял содержание вины как «совокупность взаимосвязанных элементов (сознание, воля, эмоция, мотив, цель), составляющих психическое отношение лица к совершаемому деянию»[998]. Ученый последовательно и научно подходил к изучению личности субъекта преступления и понятия виновности, выступал против разделения учения о личности преступника и учения о субъекте преступления[999].
Сложный мир человека определяет и сложность познавательного процесса при квалификации преступления. Мышление человека при этом играет не последнюю роль. Не зная законов мышления, как средства познания и опосредованного отражения действительности, связанного с языком, невозможно достичь однородного смыслового поля сторон уголовного процесса. Необходимо раскрывать особенности мышления обвиняемого, обобщать однородные и сходные предметы и явления, конкретизировать их, выявлять важные именно для него связи между предметами и явлениями в окружающей действительности. В данном случае промежуточным звеном является разум взаимодействующих субъектов, который обладает индивидуальностью и избирательностью. Лишь учитывая все в совокупности, можно прийти к установлению истины по делу.
Кроме того, В. А. Петровский обращает внимание на несоответствие данным психологии вывода о невозможности формирования человеческой активности из неосознанного побуждения. И если всякое действие имеет мотивы, то из этого не следует, что они всегда могут быть осознаны, поняты или объяснены самим субъектом либо другими людьми[1000]. Многие субъекты не всегда могут пояснить мотивы своих действий, порой чрезмерно жестоких. В этих случаях, поставленные перед фактом, предположим убийства, причастные к этому лица, пытаясь как-то объяснить мотивы поступка, могут ссылаться на причины, которые не играют определяющую роль в поведении человека, в частности нахождение в нетрезвом состоянии, наличие неприязненных отношений и т. д. Д. Бруно в свое время утверждал, что в природе не существует ничего без целевой причины[1001].
Действительные причины насильственного поведения, в том числе и на подсознательном уровне, можно и необходимо устанавливать правоприменителем. Как правильно отметил Фрейд, «тот, у кого есть глаза, чтобы видеть, и уши, чтобы слышать, может быть уверенным в том, что человеку не дано хранить секреты. Если его губы молчат, разговаривают кончики пальцев; то, что он хотел скрыть, сочится из каждой поры на его теле»[1002]. Критериями подсознательных мотивов в объективной реальности являются чувства, эмоции. Д. Н. Узнадзе говорил, что «сознательное состояние может сделаться бессознательным и, наоборот, это последнее может перейти в состояние сознательное»[1003]. Мышление человека и его поведение неразрывно связаны. Более того, по мнению И. Фихте, «мысль только отражает это чувство и заключает его в форму, в форму мышления»[1004].
Особую тревогу вызывает то, что, по данным В. В. Лунеева, интерес к установлению мотивации у следователей со стажем работы до 5 лет составляет очень низкий процент – 2–3% от общего объема сведений об обвиняемом[1005]. Можно было бы объяснить данный факт небольшим опытом работников, но исследователями также выявлено, что с увеличением стажа работы интерес к выяснению мотивации преступника у следователей, наоборот, снижается в 2–3 раза.
Это означает, что подход к расследованию преступления и установлению вины становится все более формальным, а наступившие последствия вменяются объективно, без учета вины. А ведь в мотиве отражается личностный смысл человека. Как неоднократно отмечал А. Н. Леонтьев, каков мотив, таков и смысл для человека и его деятельности[1006]. Несмотря на очевидную значимость мотива, данный признак, как уже говорилось, не является обязательным признаком состава преступления, а понятие вины в уголовном законодательстве сформулировано без него и по принципу «или – или»[1007].
По существу, законодательное понятие вины, не включающее в качестве обязательных признаков мотивы и цели поведения человека, игнорирует основополагающие принципы как психологии, так и педагогики. Сложно объяснить при существовании принципа субъективного вменения отсутствие в уголовном законе понятия вины.
Любые попытки, чем бы они ни обосновывались, направленные не учитывать индивидуальные черты конкретной личности, не только упрощают и выхолащивают учение о преступлении и наказании, но и ведут к объективному вменению, а порождаемая этим несправедливость – к нарастанию криминогенной ситуации и расширению ее влияния.
Приводимые факты свидетельствуют о фактическом игнорировании на практике принципа субъективного вменения. В. В. Лунеев, рассматривая вопрос об исторических предпосылках объективного вменения, отметил, что, несмотря на их наличие, «никто никогда открыто не провозглашал принципа невиновной ответственности, ибо это было бы равнозначно саморазоблачению»[1008]. Действительно, не было ни одного диктаторского режима, представители которого заявляли бы о преследовании кого-либо без вины. Сталинские репрессии также проводились во имя «законности», а спустя время, в целях той же законности осуществлялась и продолжает осуществляться «реабилитация». По мнению Н. И. Матузова, «понятие законности сегодня размыто и почти забыто»[1009].
В результате причина, побуждающая человека совершить деяние, предусмотренное законодателем преступным, т. е. мотив[1010], исключается законодателем из поля зрения. Понятие уголовной ответственности лиц с психическим расстройством, не исключающим вменяемости и возрастной невменяемости при существующем подходе к установлению вины не разрешает ситуации и лишь расширяет рамки усмотрения правоприменителя. Последнее имеет свои негативные последствия. Попытки переложить ответственность на специалистов-экспертов также не приносят необходимого результата. Эксперты зачастую не аргументируют связь между своим диагнозом и поведением обвиняемого, а психическое состояние фактически изучают «на момент проведения экспертизы»[1011], а не совершения преступления. Специалисты-эксперты, видимо, полагают, что суд «рассудит». Однако ни дознание, ни следствие, ни суды, как показали результаты социологических опросов[1012], не достигают должного результата при установлении признаков субъективной стороны.
По мнению судей, гарантии соблюдения принципов уголовного права прежде всего зависят от соответствия уголовно-правовой нормы интересам общества (60 % опрошенных), в том числе от четкой и ясной формулировки закона (40 %) и высокой квалификации правоприменителя (30 %). Выявление подлинного умысла привлекаемого к уголовной ответственности у судей на первом месте не стоит.
Четкая и ясная формулировка закона и высокая квалификация правоприменителя – действительно существенная сторона правильной реализации норм права. Но интересы «общества» на практике могут быть подменены «руководящими разъяснениями» высших судебных инстанций. Причем порой эти разъяснения, в частности о понимании группового изнасилования, прямо противоречат закону