Быть иль не быть
1
— Газ в бассейн пустили?
— Все, как вы велели. Они уже сонные.
— Поймайте жирного электрофора и перенесите в ванну. Только аккуратно! Мне нужен полный разряд.
— Обижаете, гере Эрстед! — в соседней комнате раздался плеск воды. — Мы в курсе…
Грубая кладка стен. Ни облицовки, ни драпировок. Воображение рисовало дыбу, узника, подвешенного на ней; палач деловито перебирает инструменты, на жаровне калятся жуткие клещи…
Вместо дыбы имелся стол. На нем поместился бы слон. Но слона не нашлось, и лаборанты решили обойтись скромным Волмонтовичем. Они как раз заканчивали раздевать князя, не подававшего признаков жизни. Это правильно: человека надо пытать голым.
Зануда ощутил себя буридановым ослом. Что скрывается в таинственном бассейне? Зачем нужен веселящий газ? Кто — сонный? Мечтая разорваться на сотню любопытных Занудиков, он не рисковал оставить «пыточную», боясь пропустить важное.
Колено разболелось не на шутку. Доковыляв до табурета, Торвен сел. Китаянка осталась стоять. Отставной лейтенант ощутил неловкость, хотел подняться — и передумал.
Здоровье дороже.
— Полагаю, ты в недоумении, старина. Подземелья, свечи, нагая жертва на столе… Не хватает только призрака: «Отмсти за подлое мое убийство!..» — да еще котла с ведьмовским зельем. Впрочем, котел — это, кажется, из другой пьесы…
Эрстед ловко защелкнул браслет на правом запястье Волмонтовича. Проверил, надежно ли держится застежка. Остальные три браслета — на левом запястье и обеих щиколотках князя — были на месте. Закатав рукава рубашки, полковник окунул руки в лохань с водой, стоявшую рядом.
И начал брызгать на князя.
Зануда представил: это он, голый, распростерт на столе, его кропят водичкой, хлопают влажными ладонями — аплодисменты, господа!.. Озноб метнулся вдоль хребта. Но князь остался неподвижен. Волмонтович лежал, холодный и безучастный ко всему. Сквозь пергамент кожи отчетливо проступали синие водоросли вен.
Восковая кукла, манекен, сбежавший из витрины, в который чернокнижник пытается вдохнуть жизнь.
— У Казимира — очень редкая болезнь. При ней магнетический флюид вытекает из тела, как пиво — из треснувшей бочки. Браслеты из алюминиума блокируют процесс. Сейчас я снова замкнул контур. Но для восстановления жизненных функций нужен внешний импульс. Мощный заряд животного электричества снабдит тело энергией — и вновь заставит циркулировать флюид…
Излагая теорию, Эрстед вооружался для сугубой практики. Щелк-щелк! — громко сказали большие, зловещего вида ножницы. Чш-ш!.. — возразил, разматываясь, рулончик оловянной фольги. Вот, значит, и мы, пыточные инструменты. Попробуй только не оживи, пациент! Мы тебе мигом здесь отрежем, а там прикрутим — будешь, как новенький…
Отмерив добрый ярд фольги, «палач» щелкнул ножницами. Развел в стороны безвольные руки князя, примерился. Р-раз! Лента из олова протянулась от правого запястья — через грудь — к левому. Прилипла к мокрому телу. Клац! Вторая, более длинная полоса соединила щиколотку левой ноги с правым запястьем — наискось, через все тело.
Клац!
— Пути прохождения заряда должны соответствовать каналам, по которым циркулирует флюид здорового человека. Образно говоря, мы пробиваем засорившуюся трубу. Следование главным руслам — крайне важный момент…
Он закончил с фольгой и взялся за провода с «кандалами». Торвен пригляделся. Фигура, украсившая беднягу Волмонтовича, определенно ему что‑то напоминала. Звезда! — пентаграмма из книг по оккультизму, гори он ярким пламенем… «Правильная», не перевернутая, хотя и кривая до умопомрачения.
Значит, наша магия — белая.
— Зря иронизируешь, дружище. — Эрстед спиной почувствовал чужой скепсис. — В оккультных знаниях тоже содержится зерно научной истины. Пусть искаженной, найденной эмпирическим путем… Ну вот, готово.
Он защелкнул последнюю клемму — на лодыжке, чуть выше браслета. Закрутил фиксирующий винт, плотно прижав металлическую дужку к фольге.
— Где моя «батарея», бездельники?
По соседству вновь раздался громкий всплеск — и град ругательств. В комнате объявился рыжий лаборант. Халат — хоть выкручивай, по лицу текут ручьи…
— Выскальзывает, — парень, конфузясь, тер лицо перчатками из толстой кожи. — Скользкий, гадюка. Уж мы его берем-берем…
Эрстед разразился монологом на китайском. Торвен не понял ни слова. Зато Пин‑эр кивнула: сделаю, мол. Кого в стену швырнуть? Рыжего олуха? Что говорите? Не надо никого швырять? Жаль, искренне жаль…
— Выдайте фрекен захваты и перчатки. Быстрее!
И тут Зануда не утерпел. Грузно опираясь на трость, он заковылял следом за китаянкой. Догнал он ее возле бассейна. Девица успела вооружиться двумя шестами со «щипцами» на концах. От щипцов шли металлические тяги, позволяя управлять захватами. Пин‑эр опробовала тяги, лихо крутнула шесты, ловя баланс…
Торвен подошел ближе.
Лаборанты с чадящими факелами окружили бассейн. На лаковой поверхности, слепя взор, играли желтые блики. В черной глубине что‑то двигалось. Над водой, до смерти испугав Зануду, возникла узкая, приплюснутая голова на длинной шее. Голая кожа — бурая, в темных пятнах; нижняя челюсть и горло — ярко-оранжевые, как листья рябин в начале осени.
Рыба? змей?!
Тварь разинула пасть, судорожно глотая воздух, в котором чувствовался легкий сладковатый запах газа. Оба шеста без звука вошли в воду. Факельщики придвинулись ближе, и Торвен разглядел огромное, лениво извивающееся тело. К добыче с осторожностью крадущегося хищника приближались раскрытые захваты. Газ действовал: обитатель бассейна не обращал внимания на вторжение в родную среду.
— Давай… ну же!.. — задыхаясь от возбуждения, шептал Зануда.
Пин‑эр не нуждалась в советах. Китаянка словно всю жизнь только тем и занималась, что ловила водяных гадин. «Щипцы» аккуратно охватили тварь — за головой и ближе к хвосту. Резкое движение, щелчок захватов, взмах шестами…
Глянцево блестя, страшилище взмыло над бассейном.
Длиной тварь оказалась в рост человека, если не больше. Веса в ней тоже хватало. Чтобы не уронить «электрофора», фрекен Фурии пришлось упереть шесты в бедра. А в силе китаянки Торвен не сомневался!
«Говорят, в Китае едят палочками. Наловчилась…»
— Тащите его! В ванну!
Лишь сейчас он заметил деревянную ванну семи футов длиной, ждущую у стены. На дне, отразив свет факелов, блеснула вода. Когда Пин‑эр плавно опускала в «купель» вялое, сонное чудище, спина ее дрожала от напряжения.
— Что это?
— Электрический угорь! — с гордостью сообщил рыжий лаборант. — Потащили, Йохан?
— Ага, — кивнул молчун Йохан.
Лаборанты ухватились за края ванны и, кряхтя, поволокли ее к выходу.
— Откуда? Они же в Европе не водятся!
— Из Латинской Америки, — задыхаясь, сообщил всезнайка рыжий. — Гере Эрстед в экспедицию ездил… Мы их тут разводим, для опытов. В бассейне угрей — целая дюжина. Осторожней, дурила! Заноси, заноси…
Ванну с угрем установили в пяти шагах от стола с Волмонтовичем. Забрав у Пин‑эр перчатки, Эрстед начал прилаживать к угрю клеммы. Тварь булькала и зевала.
Ей было все равно.
— К чему такие сложности? — удивился Торвен. — Не проще ли использовать гальваническую батарею? «Лейденскую банку»?
— Не проще, — рассмеялся Эрстед. — Раз в полгода князю требуется «подзарядка». В этом случае годится ток от батареи. В критической же ситуации нам необходима мощь животного электричества!
— Но Фарадей доказал…
— …что эффект, производимый электрическим током, не зависит от его источника? Об этом я вспоминал в Китае, проводя другой, не менее опасный опыт. Как-нибудь расскажу. Тебе известно, с чем работал Майкл? С простейшей неживой материей! Проволока, магниты, растворы солей… Ха! Погляжу я, как он проведет ре-витализацию, используя вольтов столб, а не Elrctrophorus electricus!
Полковник выпрямился, хрустнув позвонками.
— Хочешь поучаствовать? Бери вон ту палку и иди сюда. По моей команде ткнешь ею в угря. Уверен, он придет в восторг. Только, ради бога, не касайся руками воды! Готов?
— Готов!
С решимостью смертника Торвен занес палку над сонным угрем.
— Коли!
Угорь содрогнулся. В ванне плеснуло. В ту же секунду Волмонтовича подбросило над столом на целый фут. Зануда в жизни не видел ничего подобного. Мощнейший разряд, сокращение мышц тела… Ни то, ни другое не объясняло, отчего князь на некоторое время завис в воздухе, игнорируя закон всеобщего притяжения! Открытый еще Ньютоном, сей фундаментальный закон не знал исключений…
И вот поди ж ты!
С громким стуком князь рухнул на столешницу. Тело его утратило сходство с манекеном. Оно подергивалось, шевелилось; трепетали, силясь открыться, веки…
— Еще разряд!
Угорь, подлец, оказался начеку. Он ловко увернулся от палки. Видимо, действие газа заканчивалось. Однако нужного эффекта Зануда добился: возмущен насилием, электрофор снова ударил током. Князя выгнуло дугой. Лязгнули зубы. Волмонтович часто-часто задышал — и неразборчиво выругался.
— Потерпите, друг мой. Вам необходима финализация.
В третий раз Торвен без затей рубанул палкой по ванне. Он даже не старался попасть в угря. К чему мучить рыбу, если она и так охотно расстается с запасами электричества?
Князь замотал головой, рявкнул: «Холер-р-ра ясна!» — и сел. Осмысленным, вполне бодрым взглядом он окинул комнату, после чего начал деловито откручивать крепежные винты «кандалов».
— Как дела? — Эрстед поспешил ему на помощь.
— Отлично. Как заново родился.
Тело князя на глазах обретало естественный цвет. Бледность и синева сдавали позиции, теснимые превосходящей силой животного электричества.
— Ваша одежда, Казимир.
— Окуляры?
— Вот.
— Бардзо дзенькую! У нас, кажется, намечается веселенькое дельце?
— Откуда вы знаете?
— Подслушал с того света, — не стесняясь наготы, Волмонтович начал одеваться. — Штурм? Чудесно! Эй, хлопы! Да-да, ты, рыжий! Куда ты дел мои пистолеты?
2
— Как с Банкой, полковник?
— Скверно. Половина заряда. Боюсь, не успеем.
Черное небо, серое море. Ближе, внизу — ровный квадрат двора, пушки-старушки у ворот, мраморный Ольгер за калиткой. Замок Эльсинор, королевский музей. Самопрялки, плуги, рыцарские латы, ржавые мечи…
Не морщи нос, прогрессивный малый — XIX век!
— Может, не сегодня? Лишний день…
— Нет, юнкер. Не будет у нас лишнего дня.
Музей пуст. Зеваки-иноземцы приедут в июле, когда на Северном море установится погода. Смотрители в отпуске. Директор, доктор Каспар Вегенер, принимает экзамены в университете. Весь гарнизон — сеньор-сержант и принц Ольгер.
— Помнишь, Торвен? Есть легенда, что Ольгер встанет из гроба, когда Дании будет грозить смертельная беда…
— И где был этот лежебока, когда жгли Копенгаген?
Башня, темная молчаливая громада, позади. Гладкие «вобановские» стены. Крытая галерея-мост висит в воздухе, упираясь концами во внешнюю стену и камни Башни. Есть еще один ход — под землей. Узкий, неприветливый тоннель. Но его не разглядишь, для того и рыли.
Военный совет собрали на смотровой площадке донжона. Отсюда все видать: и замок, и Башню, и берег. Даже вечер не помеха. Только холодно — норд осмелел, набрался силы, нагнал туч, захватив небо в плен.
— Начнись штурм — замок падет быстро. Значит, главное сражение произойдет в тоннеле. Я очень надеялся на Банку…
— А я — на здравый смысл. До сих пор не верю. Филон — убийца? Филон — враг науки? Ты рассказывал, ему не нравилась твоя дружба с Месмером. Для Филона даже он — мистик и шарлатан.
Андерс Эрстед смотрел вдаль — в сумрак, подступающий со стороны пролива. Тьма шла на Эльсинор. Зануде подумалось, что в январе 1814‑го, когда остатки Черного полка отступали по мокрому снегу Голштинии, было веселее. Их оставалось две-три сотни — живых, не желавших сдаваться. Плечо к плечу — черный кант, красные мундиры.
«О-хэй-и-йодле-йодле-хэй! Да нету головы!..»
Здесь — ночь, пустой замок, статуя принца, старик-сторож. Дюжина лаборантов — молодежь, студенты, никогда не стоявшие под ружьем. Инвалидная команда — безрукий, безногий и воскресший. Принцесса Пин‑эр, метательница поэтов.
Воюй — не хочу.
И с кем? С философом? Противником насилия? Бред!
— «Когда придет тысячелетье за нынешним тысячелетием вослед, — Эрстед словно прочел его мысли, — построены будут по всей земле вавилонские башни. Люди займутся всеобщей торговлей, и цена человека будет не большей, чем фунт свинины. Научатся люди будить видимость жизни, создадут неведомых тварей, коих не было у Ноя в ковчеге. И раздавит мудрость немудрых, и погубит разум душу…»
— Кто это сказал?
— Иоганн Иерусалимский, средневековый пророк. Филон его очень ценит. Мне повезло в жизни, Торвен. У меня было два великих учителя — Франц Месмер и… Филон. Месмер умер. С Филоном мы стали врагами. Он решил, что наука вырвалась из узды. Прогресс летит стрелой, люди не успевают освоить его дары. Гибнут — разрушители станков в Англии, хлопкоткачи в Бенгалии; солдаты, убитые из пушек нового образца… Филон понимает: по доброй воле никто не откажется от прогресса. Но он знает иное — открытия делают единицы, гении. Их несложно вычислить, найти. Донос, яд, пуля в живот…
— Галуа?
— Мы опоздали, Торвен.
— …Опоздали!
Выстрел услыхали издалека. Не хлопок, не щелчок плети. Громыхнуло в полную силу, словно там, за стеной пригородного леса, ударила малая пушка. Сырой воздух охотно подхватил звук, разнес по округе. Сразу не скажешь — откуда и где. Со всех сторон, из многих стволов.
В упор.
Волмонтович замер, став похож на борзую — узкий силуэт на фоне заката. Помедлил, резко взмахнул длинной рукой, указывая влево.
— Туда!..
Пин‑эр подобралась, затянула пояс, сдвинула шапку на затылок. Глянула на Эрстеда. В узких глазах — просьба. Не иероглифы, простая и ясная скоропись. Пусти! — я ринусь по следу…
— Нет. Идем все вместе, — он скривился, гоня боль, подступившую к сердцу. — Вперед!
На берегу людей встретила сырость. От темной глади несло гнилью. Подошвы скользили на дрянной каше, в которую обратились прошлогодние листья. Кусты боярышника ощетинились колючими ветками. Пруд Гласьер, Жантийи — безрадостное место, сюда не ходят по доброй воле. Даже «романтик», начитавшись модного ныне Виктора Гюго, повернет назад — к свету, к жизни.
Хмуро, пусто, мертво.
— Вот!
Тело заметил все тот же Волмонтович. Трость безошибочно указала на недвижный куль, пристроившийся на склоне — между кустарником и кромкой ряски. Эварист Галуа лежал на боку. Левая рука прижата к животу, правая сцеплена в кулак. Лица не разглядеть — утонуло в тени. Черные кудри рассыпались по земле, шляпа упала рядом.
— Не трогайте!
Эрстед подбежал, наклонился, взялся за запястье, желая проверить пульс. В ответ раздался стон — тихий, едва различимый. Кулак раненого разжался, ладонь скользнула по мокрой траве.
— Шевалье. Огюст Шевалье…
Билась, ползла тонкая нитка пульса.
— В живот, — бросил мрачный Волмонтович. — Никаких шансов.
Не верилось. Больница недалеко. Рядом — поляна, где крестьяне грузят сено. Там есть телега… Успеем?
— Очень жаль, — князь отступил на шаг.
— Господа! — голос несчастного звучал еле слышно, но твердо. — Если вы из полиции… Никто не виноват, господа. Была дуэль. Дело чести. Никто не…
Хрип перешел в громкий стон.
— Вы назвали фамилию, — князь присел на корточки, неотрывно глядя на умирающего. — Огюст Шевалье. Кто такой? Какое отношение…
— Не надо! — Эрстед медленно встал. — Поздно. Бедняга не слышит.
Пальцы испачкались кровью. Он понял это, когда вытер пот со лба.
«Анхольт» дал прощальный гудок, пустил в небо редкую струйку дыма. Машину подлатали кое-как, но пироскаф рискнул отчалить. Колеса врезались в воду — сперва робко, затем тверже, веселей…
Удачи, храбрец!
С пироскафом уплыли четверо лаборантов — мальчишки, даже не первокурсники, вольнослушатели из гимназистов. Они догадывались, сердцем чуяли: «Останемся, останемся! Не хотим уезжать!» Пришлось наскоро сочинять сверхсекретное и сверхсрочное послание к Эрстеду-старшему — которому, само собой, требовалась немедленная помощь.
— Слава богу, — застегнув редингот, Андерс зябко поежился. — А ведь туман, господа!
— Так точно, гере кастелян! — с неуместной радостью отрапортовал сеньор-сержант. — Имеет место быть в натуральном виде. В тепло бы вам, подальше от простуды…
Стакан горячего грога — это хорошо, мысленно согласился Торвен. А туман — плохо. Он ждал грозы, с громом, с молнией. Не ради «романтики», чтоб ее! — из-за Банки. Они стояли возле калитки, под надежной охраной вечно молодого принца Ольгера и старины Ольсена. Близкий причал затянуло влажной пеленой. Исчезло небо. Неясным контуром проступали береговые валуны.
— Пошли!
Скрип калитки, скрежет массивного засова. Впереди — пустой двор. Хотели провести газовое освещение — не успели. Безлюдная галерея, острый силуэт донжона, пушчонки возле ворот. Твердыня, прости господи.
— Я — в Башню, Торвен. Поговорю с оставшимися. А ты…
— Дзинь-динь-динь!
Медный дребезг колокольчика был настойчив и долог.
— Динь-дзинь-дзинь!
Пистолет Зануда вынул-таки первым. К воротам, считай, бежали — что оказалось излишним. Бравый сеньор-сержант стоял на посту.
— Закрыто, закрыто! Утром приходите!..
Пистолетом Оге Ольсен не обзавелся. Но по случаю позднего времени сменил алебарду на аркебузу — испанскую, тоже из экспозиции.
Фитиль грозно дымился.
— Я к гере Эрстеду! К гере Андерсу Эрстеду! Позовите его! — или гере Торвена…
Зануда вначале не поверил своим ушам. Затем очень захотел кое-кого убить; возможно, с долгим мучительством. Сдержав законный порыв, он подошел к калитке и открыл «глазок».
Вздохнул горестно:
— «Опять стучится кто‑то. Вот досада! Войдите. Кто там?»
За калиткой долго молчали.
— «Это я. Заклятье повторить три раза надо…» — откликнулся неуверенный голосок. — Дядя Торбен, я не Мефистофель. Я…
Зануда махнул сеньор-сержанту: впускай идиота!
— Резервная колонна, — заметил Эрстед и добавил: — Убью паршивца!
Гере Торвен отметил полное совпадений их желаний.
Петли заскрипели. Отворилась калитка, за которой смутно обозначился сам Воплощенный Романтизм — в черном плаще, в широкополой шляпе. Длинный, худой, с чудовищной шпагой на боку.
Ach, du lieber Andersen,
Andersen, Andersen!..
Ханс Христиан Андерсен восшествовал на порог Эльсинора.
3
Звание Музея обязывает; Королевского — тем более.
Славное имя надо оправдать. Заново возведенные стены и свежая черепица — полдела. «Англичанцы», денежные гости, привередливы. Вынь да положь изюминку, которой в иных древнехранилищах — днем с газовым фонарем не сыщешь. Мраморный Ольгер у ворот? — это так, на один зубок. Главное — за воротами.
Но что делать, если все реликвии давным-давно расхватали?
Самое ценное Амалиенборгу досталось. Остатки разделили музеи поменьше — Христианборг, Копенгагенский городской, Арсенал. Новобранцу-Эльсинору от щедрот выделили кучу хлама, годного лишь для воскресных школьных экскурсий. Прялка, борона-суковатка; ржавый миланский доспех — местной сборки, без правого башмака и шлема. Этим ли гостей удивлять?
Гамлет, простите, где?
Торвен, член музейной комиссии, предложил купить в Хельсингере, в ближайшей сувенирной лавке, весь «шекспировский» набор. Чучело Принца Датского, череп Йорика со светящимися глазами, парик Клавдия, кубок Гертруды, отравленную шпагу Лаэрта (яд так и капает!), корсет Офелии, художественно измазанный тиной, и «дымку от Призрака» — в прозрачной колбе с гербом.
В случае оптового заказа обещалась скидка.
Доктор Каспар Вегенер, директор Эльсинора, бросил грустный взгляд на сосуд с «дымкой», принесенный в качестве образца, и твердо пообещал: завтра повешусь на воротах. Но перед этим вгоню гере Зануду в колбу ногами вверх. Посетителей Каспар решил искусить коллекцией орудий труда допотопного человека — грудой скверно обработанных кремневых скребков, о каждом из которых мог говорить часами.
Стало ясно — музей пора спасать. «Англичанцу» не выжить после беседы о первобытном кремне. А зачем Дании лишние хлопоты?
«На помощь! — бросили клич братья Эрстеды. — Кто любит нас, скиньтесь по раритетику!» Клич не пропал втуне. Добрые друзья ненавязчиво подсобили, и музей заблистал. Амалиенборгу — не соперник, да на пятки наступает. Вот, скажем…
— Бом! Бом-м! Бом-м-м!..
Великий Зануда с проворством отскочил от голосистого колокола. Оглянулся: не увидал бы кто! Серьезный, солидный человек — и трезвон учинил.
— Бом-м-м!..
Густой бас меди наполнил галерею. Ушел вдаль, за стену тумана, к темным небесам. Опираясь на трость, Торвен начал спускаться во двор. Он мог поручить работенку звонаря молодежи — или попросить старину Ольсена.
Но решил лично дернуть за веревку.
Ступени послушно ложились под ноги. Идти было легко. Пользуясь темнотой и одиночеством, он позволил себе улыбнуться. Кто, как не я, чудо-колокол сторговал? — и где, во вражеском Стокгольме!
За два века до основания Эльсинора-музея прямо на рейде Стокгольма затонул флагман-фрегат «Ваза» — с экипажем, грузом и пушками. Отчего да почему, никто не понял. Налетел ветерок — и буль-буль, к Нептуну на постой. В Швеции — траур, датчане же с трудом прятали ухмылки.
Крибле-крабле-бумс! Лиха беда — начало, соседушки!
Пушки и кое-какое имущество с погибшего судна удалось поднять. Надзорная комиссия бдила, чтобы добро не ушло на сторону. Но за всем не уследишь. Корабельный колокол с надписью «Ваза» уплыл извилистым курсом по частным коллекциям, пока не встретился гере Торвену. Реликвию поместили на верхней галерее, слева от ворот.
Дернешь за веревочку — далеко слыхать.
И посетителей есть чем порадовать, особенно шведов. Помните, друзья, был у вас флагман-фрегат? В колокол ударить не хотите? Его Величество Фредерик VI в каждое свое посещение звонил дважды — при приезде и при отбытии.
Бом-м-м!
Завидуйте!
— Благодарю, гере Торвен! — Эрстед повернулся к неровному строю. — Запомнили? Все запомнили?
Дружный смех был ему ответом. Восемь парней, студентов Копенгагенского университета, хохотали от души. Безбороды, безусы, лишь у самого старшего, адъюнкта с кафедры физики, на подбородке висит русый клок волос.
Дон Кихот! — жаль, ростом не вышел.
Лаборатории в Башне пустовали. Работы планировалось начать осенью. Пока же маленькая группа добровольцев доводила до ума оборудование. Охрану тоже обещали с сентября. Комендант Кронборга грозился прислать целую роту с приданной батареей.
Дожить бы до сентября…
— Удар колокола — сигнал. Первое — взрываете галерею. Второе — действуете по боевому расписанию. Вопросы?
Улыбки исчезли. Без всякой команды строй подровнялся. Потомки викингов косились друг на друга, переминались с ноги на ногу.
— Есть вопрос! — крикнул рыжий ловец угрей. — Гере Эрстед, дайте нам оружие!
— Мы не подведем!
— Для дежурства в Башне хватит троих!
— Остальные могут драться!
— Драться! Хотим драться-а-а!
— Лейтенант! — простонал Эрстед. — Прошу вас!..
Зануда нахмурился. Шагнул вперед, откашлялся, глянул исподлобья. Боже, спаси нас от юных героев! Памятный снег зимы 1814‑го. Очередной проигранный бой. Такие же мальчишки: красные мундиры, черный кант. «Умрем за короля! Не отступим!..» И хриплый, страшный, звериный рев Андерса Вали-Напролом:
«Идиоты! Умирать должен враг, а не вы! Поняли?!»
— Майне герен! Рискну напомнить, что в нашем… э‑э‑э… гарнизоне объявлена тревога. Мы в некотором роде на военном положении, — отставной лейтенант сделался мил и приятен. — А посему тех, кто не выполняет приказы… Р-расстр-реляю! Ко всем дьяволам! На месте без исповеди! Смир-рно!
Строй окаменел.
— Церемониальным шагом! К месту постоянной дислокации! Бодро, весело, рьяно! И этого красавца… взять с собой! Шагом марш!
Трость не без удовольствия ткнула в центр черной тени, где прятался Воплощенный Романтизм. Шпагу у милого Андерсена уже забрали. Оружие оказалось бутафорским — из реквизитной Драматического театра.
— Нет! — пискнула тень. — Я могу! я хочу! Я требую, наконец!..
Торвен и головы не повернул.
— Связать и запереть в сушильный шкаф. На два замка. Нет, на три. Командуйте!..
Последнее относилось к Дон Кихоту. Адъюнкт вздохнул, дернул себя за чахлую бороденку, посмотрел на викингов:
— Господа, церемониальный не забыли? Левую ступню параллельно земле на четверть метра…
— Гере кастелян! — донеслось с галереи. Сеньор-сержант Оге Ольсон бдил. — Осмелюсь, однако, доложить. Пока вы там парады разводите, у нас война началась.