Едва прибыв сюда, уполномоченный Ставки в присущем ему стиле энергично запрашивает должностных лиц Наркомата обороны: требует маршевые пополнения, оружие и теплое обмундирование. Высказывая заместителю наркома обороны Щаденко просьбу поскорее прислать запасной полк и пять тысяч обученных бойцов без винтовок, он информирует: сможем вооружить их за счет оружия из собственных тылов. Во исполнение директивы начальника Главного политуправления от 22 октября из Ивановского военнополитического училища в его распоряжение также были немедленно отправлены 8 рот политбойцов без оружия.
Оперативные меры, главным образом быстрая переброска резервов, позволили войскам армии генерала Клыкова 24 октября задержать врага восточнее Малой Вишеры. Войсками 4-й армии противник был остановлен на подступах к Тихвину. Правда, ненадолго.
1 ноября наступление на Тихвин было возобновлено, и 8-го город пал. Было нарушено управление 4-й армией, враг вышел в глубокий тыл 54-й армии Ленинградского фронта.
Бои носили чрезвычайно напряженный характер, наши войска несли большие потери, испытывая к тому же острый недостаток в оружии, боеприпасах, теплой одежде. Уполномоченный Ставки приказал, что называется, жесткой метлой вычищать все «сусеки». Вот наглядное тому свидетельство: в тыловых частях небольшого гарнизона станции Веребье было изъято: винтовок самозарядных — 1, винтовок трехлинейных — 86, винтовок малокалиберных — 8, карабинов — 10, ручных пулеметов — 1 и т. д. Аналогичное изъятие производилось и в других гарнизонах.
«Не прибыли высланные Яковлевым (начальник ГАУ. — Ю. Р.) ручные пулеметы. Туго сейчас с винтовками. Совсем негде достать минометов», — информировал Мехлис Сталина 3 ноября.[135] При этом прослеживается важная, на наш взгляд, деталь, характеризующая деловой стиль уполномоченного Ставки: приведенные выше слова доклада меньше всего следует принимать за жалобы и свидетельство беспомощности. Совсем наоборот: просьбу о тех же минометах Лев Захарович высказывал в конце телеграммы и как бы между прочим. А на первом плане — доклад об уже сделанном, в том числе за счет местных резервов.
Шло восстановление четырех стрелковых дивизий (вместо трех, как задумывалось раньше) — 111, 267, 288 и 259-й. Из 10 тысяч человек, направленных на их пополнение, более трети было «выкачано», по выражению Мехлиса, из собственных тыловых частей и учреждений. «Оружия изъято из тылов — 4462 винтовки, 98 ручных и станковых пулеметов, минометов один, ППД — два… Кроме того дивизии изъяли из своих тылов 562 винтовки». Лев Захарович не боялся упрека в том, что отвлекал внимание Верховного главнокомандующего на сотню-другую винтовок, два пулемета, единственный миномет. Ибо знал: что он не клянчит оружие у Сталина, тому обязательно понравится.
В том же докладе от 3 ноября Мехлис информировал об удалении из дивизий 56 человек «в порядке очистки». Это был результат отданного им приказа военкому штаба 52-й армии в двухдневный срок изъять из частей и учреждений всех без исключения немцев, эстонцев, финнов, латышей, литовцев. Работу предписывалось провести под руководством комиссаров и политорганов с обязательным участием особых отделов.
Верховный был также проинформирован о мерах борьбы с «трусами, дезертирами и бросившими без боя материальную часть». Приказом войскам 52-й армии, составленным рукой Мехлиса и подписанным, кроме него, командующим армией и членом Военного совета, по этим мотивам перед строем 844-го противотанкового артиллерийского полка были расстреляны командир 5-го батальона лейтенант Вершинин и военный комиссар политрук Баюшенко.
Ничто не ускользало из поля зрения уполномоченного Ставки: ни фронтовая газета («ее надо лечить», а потому «шлите писателя и двух хороших журналистов»), ни типография для газеты, ни возможность для личного состава посмотреть кино («дайте пару походных кинопередвижек»), а то и потанцевать на досуге («в 111 сд, которую воссоздали местными силами и помощью Москвы, нет ни одной гармошки. Народ воспрял духом, хочет поплясать. Пришлите не менее ста гармошек в 52 армию»). А вот еще один поворот темы. «Генштаб. Василевскому, Бокову, — телеграфирует Мехлис 3 ноября. — Имеет ли Военсовет Отдельной армии права по награждению отличившихся в боях?» И, видимо, был весьма огорчен, получив следующий ответ: «Военный совет Отдельной армии права награждать орденами отличившихся в боях не имеет».
Что ж, в таком случае были и другие пути поощрить тех, кто выполняет воинский долг не за страх, а за совесть. Совместно с командующим генералом Клыковым армейский комиссар 1-го ранга обязал командиров и комиссаров дивизий, входивших в состав 52-й армии, начальников артиллерии и тыла армии строго проследить за тем, чтобы к 24-й годовщине Октябрьской революции всем занимающим должности младших командиров и соответствующим своему назначению были присвоены установленные воинские звания. Следовало также проследить за тем, чтобы и начсоставу очередные звания были присвоены без задержки. Предлагалось не стесняться с присвоением званий во внеочередном порядке особенно отличившимся.
По нашему наблюдению, Мехлис все прошедшие месяцы войны искал рычаги, которые заставили бы деморализованных тяжелыми поражениями людей прийти в себя, поверить в собственные силы, сражаться стойко, упорно. Вслед за Сталиным он чаще всего отдавал приоритет угрозе жестокой, беспощадной кары. На фронте вспоминали, как часто повторял Лев Захарович: мол, посмотрите на старых кучеров. Любят они и жалеют лошадей, но кнут у них всегда воткнут свечкой — наготове. Лошадь это видит — и делает выводы. Такая вот целая теория…
Тем не менее было бы необъективным не видеть и попыток начальника ГлавПУ обратиться к мобилизующему воздействию призывного печатного и устного слова, различных поощрений. Понимал он и то, что лучшее средство укрепить моральный дух бойцов и командиров — быстрее одержать победу. Пусть небольшую, частную, но все же победу.
Мехлису довелось побывать в регионе еще раз. События на северо-западном направлении во второй половине ноября — декабре приобрели особую динамику. В ходе Тихвинской наступательной операции, начавшейся 10 ноября, 4-я и 52-я армии были объединены в Волховский фронт под командованием генерала армии Мерецкова. Ставка ВГК поставила перед войсками фронта задачу продолжать наступление с тем, чтобы совместно с Ленинградским фронтом разгромить немецкую группировку, блокировавшую город на Неве. «Не довольствуясь директивными указаниями, — позднее вспоминал Мерецков, — Ставка в конце декабря направила на Волховский фронт своего представителя Л. З. Мехлиса, который ежечасно подгонял нас».
Не только их одних. Автором выявлено около 25 телеграмм, отправленных Мехлисом в Главное артиллерийское управление Наркомата обороны, ГУК, ГлавПУ, заместителю наркома обороны Щаденко и другим адресатам только за два дня — последний 1941 года и первый — 1942-го. Высокая интенсивность его контактов с Москвой отмечалась и в последующие дни. Главной заботой уполномоченного Ставки оставались обеспечение своевременного прибытия пополнений и снабжение войск. Так, проверив положение в 4-й армии, Мехлис телеграфирует 4 января начальнику Тыла Красной Армии генералу Хрулеву: «Положение с продфуражом нетерпимое. На 2-е января по данным управления тыла в частях и на складах армии мяса — 0, овощей — 0, сена — 0, консервов — 0, сухарей — 0… Кое-где хлеба выдают по 200 грамм… Что здесь — безрукость или сознательная вражеская работа?»
За такими телеграммами следовали и оргвыводы. В частности, пострадал начальник тыла соседнего, Северо-Западного фронта генерал H.A. Кузнецов. Под нажимом Мехлиса он был приговорен к расстрелу, который, правда, был заменен разжалованием генерала в рядовые.[136] Можно сказать, легко отделался.
Урок кадровой работы уполномоченный Москвы преподал начальнику политуправления фронта П. И. Горохову: «Вы забрали из 4-й армии до двадцати политработников. Я говорил вам о двух типах руководителей — один разоряет подчиненные части и создает себе благополучие в бюрократическом аппарате, другой все лучшее отдает в полки и дивизии и создает полноценную армию. Вы поступили по типу первой группы руководителей. Немедленно откомандируйте в 4 армию всех взятых политработников. То же сделайте и по 52 армии».[137]
Напористость, с какой уполномоченный Ставки ВГК решал вопросы обеспечения Волховского фронта для предстоящего наступления, была, как считали Мерецков и член Военного совета Запорожец, в интересах дела. Они даже обратились 5 января 1942 года к Сталину с просьбой продлить командировку Льву Захаровичу. Согласие было получено. Но 13 января из Москвы поступила новая команда: срочно возвращаться.
Передавший приказ заместитель Мехлиса Кузнецов ссылался на звонок Маленкова, который разрешил средства передвижения до Москвы выбирать самостоятельно. «Но такие средства, при которых был бы невредим. Это было сказано из кабинета хозяина и безусловно его подсказ, — подчеркивал Кузнецов. — Ясно ли это вам?» Еще бы Мехлису не было ясно, что за его возвращением следит сам Сталин. Это наполняло ощущением редкой значимости. Отправившись поездом и наткнувшись на затор, Лев Захарович сразу же дал о себе знать: отбил «молнию» с упреками начальнику ВОСО Наркомата обороны генералу И. В. Ковалеву, арестовал начальника станции Бологое.
Его ждал новый участок приложения сил — Крым. Успешно начатое там с десантной операции в районе Керчи и Феодосии наступление советских войск захлебнулось. Повернуть ситуацию к лучшему Ставка доверила Мехлису. Вряд ли стоит сомневаться, что это решение стало следствием высокой оценки Верховным главнокомандующим его деятельности на тех фронтах, куда он направлялся в качестве уполномоченного Ставки ВГК.
Между тем такая деятельность была противоречивой. Если успешное решение конкретных задач по восстановлению состава и боеспособности существовавших частей и соединений и формированию новых, по мобилизации людских и материальных ресурсов заслуженно получило положительный резонанс, то импульсивные оценки Мехлисом ряда лиц командно-начальствующего состава Западного, Северо-Западного и других фронтов, проявленные им явный произвол и беззаконие заслуживают сурового осуждения.