Затем она представила меня графине де Шамийяр, сидевшей рядом, а также всей остальной знати, которая намеревалась присутствовать при сожжении ведьмы.
Любой из задаваемых мною вопросов, любое мое возражение и предложение собравшиеся встречали с неизменной уверенностью в виновности Деборы. Для них суд уже свершился. Оставалось лишь отпраздновать торжество справедливости, намеченное на завтрашнее утро.
Да, сыновья Деборы плакали в своих комнатах, но они оправятся, сказали мне. Теперь Дебора не страшна. Если бы ее демон был достаточно силен, чтобы освободить ее, он бы уже это сделал. Разве не таков удел всех ведьм? Как только они оказываются в цепях, дьявол тут же бросает их на произвол судьбы.
– Однако эта женщина не призналась в содеянном, – заявил я. – И ее муж упал с лошади в лесу по своей вине. Ведь нельзя же обвинить графиню, основываясь на показаниях умирающего человека, пребывавшего в агонии!
С таким же успехом я мог бы осыпать их сухими листьями, ибо мои слова никак не действовали на собравшихся.
– Я любила сына больше всего на свете, – сказала старая графиня, и ее маленькие черные глазки сделались жесткими, а рот отвратительно скривился.
Затем, словно спохватившись, она произнесла лицемерным тоном:
– Бедная Дебора. Разве я когда-либо говорила, что не люблю Дебору? Разве не прощала ей тысячи разных проступков?
– Вы довольно сказали! – весьма ханжески провозгласил отец Лувье и энергично взмахнул рукой.
Чувствовалось, что это чудовище успело порядком напиться.
– Я говорю не о колдовстве, – ответила старуха, совершенно не обращая внимания на выходку инквизитора. – Я говорю о моей невестке, обо всех ее слабостях и тайнах. В городе всякому было известно, что Шарлотта родилась слишком рано после свадьбы ее родителей, однако мой сын оказался столь ослеплен чарами Деборы, столь обрадовался ее приданому, да и вообще был изрядным глупцом во всех отношениях…
– Зачем мы должны говорить об этом? – прошептала графиня де Шамийяр, явно встревоженная словами старухи. – Шарлотты нет среди нас.
– Ее найдут и сожгут, как и ее мать, – объявил Лувье, и его слова были встречены кивками и одобрительными возгласами собравшихся.
Эти люди продолжали говорить о том, какое громадное удовлетворение они испытают после казни, и, когда я пытался расспрашивать их, они лишь отмахивались, предлагая мне умолкнуть, выпить вина и не терзать себя.
Меня ужасало, что они совершенно игнорируют меня, подобно каким-нибудь существам из сна, которые не слышат наших криков. Тем не менее я настаивал на том, что у них нет доказательств ночных полетов Деборы, участия ее в шабашах, сношений с демонами и всех прочих глупостей, за которые людей обычно отправляют на костер. Что касается целительства, каковым она занималась, это не более чем знахарское искусство, и зачем вменять его в вину? Пресловутая кукла могла быть не более чем инструментом, которым Дебора пользовалась при лечении.
Все было напрасно!
До чего же веселыми и спокойными были эти люди, пировавшие за столом, принадлежавшим Деборе, пользовавшиеся ее серебряной посудой, тогда как сама Дебора находилась в убогой тюремной камере.
Наконец я стал просить, чтобы ей позволили принять смерть через удушение, прежде чем ее сожгут.
– Многие ли из вас своими глазами видели, как человек сгорает заживо в огне? – спрашивал я.
Но мои слова были встречены с явным недовольством.
– Эта ведьма не раскаялась, – сказала графиня де Шамийяр, единственная из всех казавшаяся трезвой и даже слегка испуганной.
– Да и много ли ей страдать? Всего лишь четверть часа, не более, – возразил инквизитор, вытирая рот грязной салфеткой. – Что эти минуты в сравнении с вечным адским пламенем?
Итак, я покинул это сборище и вновь оказался на забитой народом площади, где у небольших костров шло пьяное веселье. Я стоял, глядя на приготовленный для сожжения Деборы костер и высившийся над ним столб с железными кандалами. Потом перевел взгляд влево, на тройные арки церковных дверей, украшенных грубой резьбой минувших веков, изображавшей исчадий ада, ввергаемых в пламя святым архангелом Михаилом. Его трезубец пронзал брюхо чудовища.
Когда я глядел на эту убогую резьбу, освещаемую отблесками костров, в моих ушах звенели слова инквизитора: «Да и много ли ей страдать? Всего лишь четверть часа, не более… Что эти минуты в сравнении с вечным адским пламенем?»
Ах, Дебора! Ты никогда и никому не причинила намеренного вреда, исцеляя самых бедных и самых богатых. Как же легкомысленна ты была!
И где же был ее мстительный дух, ее Лэшер, который решил избавить ее от горя и погубил ее мужа, но не уберег Дебору от застенка? Был ли он сейчас с нею, как она говорила? Но почему-то не его имя срывалось с ее губ во время пыток. Дебора повторяла мое имя и имя ее старого доброго мужа Роэланта.
Стефан, я написал это длинное письмо не только для наших архивов, но в равной степени затем, чтобы не сойти с ума. Сейчас я чувствую, что изможден. Я уже собрал свои вещи и готов покинуть этот город, как только увижу конец столь горестной истории. Это письмо я запечатаю и положу в свою сумку, снабдив традиционной запиской, что в случае моей смерти того, кто доставит письмо в Амстердам, будет ждать вознаграждение… ну и все прочее.
Я не знаю, что ждет меня впереди. Если к вечеру завтрашнего дня я окажусь где-нибудь в другом месте, то продолжу описание этой трагедии в следующем письме.
Сквозь окна в комнату уже льется солнечный свет. Я молюсь о том, чтобы Деборе каким-либо образом удалось спастись, но я знаю, что подобное невозможно. Стефан, я вызвал бы ее дьявола, если бы знал, что он меня услышит. Я попытался бы заставить его совершить какой-нибудь отчаянный поступок. Однако я знаю, что не обладаю такой силой, и потому просто жду.
Преданный тебе в деле Таламаски
Петир ван Абель, Монклев, день святого Михаила, 1689.
Майкл дочитал первую часть расшифрованных записей. Он достал из конверта вторую и долго сидел, положив руки на листы и глупо молясь о том, чтобы Дебора каким-то образом избегла сожжения.
Потом, не в состоянии более сидеть неподвижно, он схватил трубку, позвонил телефонистке и попросил соединить с Эроном.
– Эрон, скажите, та картина, написанная Рембрандтом, до сих пор находится у вас в Амстердаме?
– Да, Майкл. Она по-прежнему висит в тамошней Обители. Я уже попросил, чтобы из архивов прислали ее фотокопию. Но на этого потребуется некоторое время.
– Вы знаете, Эрон, это и есть та темноволосая женщина! Это она. А изумруд – должно быть, это тот самый камень, который я видел. Могу поклясться, что я знаю Дебору. Это наверняка она приходила ко мне, и у нее на шее висел изумруд. И Лэшер… это его имя я произнес, когда открыл глаза на яхте.
– Вы действительно это помните?
– Нет, но я уверен. И еще…
– Майкл, постарайтесь воздержаться от истолкований и анализа. Продолжайте чтение. У вас не слишком много времени.
– Мне нужны ручка и бумага, чтобы делать заметки.
– На самом деле вам нужна записная книжка, куда вы сможете записывать все ваши мысли и все, что вспомните относительно ваших видений.
– Верно. Жаль, что до сих пор я до этого не додумался.
– Вам принесут записную книжку. Разрешите дать один совет: когда вам захочется что-то отметить, делайте это в виде свободных дневниковых записей. Но прошу вас, продолжайте чтение. Вскоре вам принесут еще кофе. Если что-либо понадобится, звоните.
– Пока достаточно. Эрон, здесь так много всего…
– Понимаю, Майкл. Постарайтесь оставаться спокойным. Просто читайте.
Майкл повесил трубку, закурил сигарету, выпил еще немного остывшего кофе и уперся глазами в обложку второй папки.
Едва раздался стук, он подошел к двери.
На пороге стояла та самая миловидная женщина, которую он встретил в коридоре. Она принесла свежий кофе, несколько ручек и добротную записную книжку в кожаном переплете, листы который были ослепительно белыми и разлинованными. Женщина поставила поднос на письменный стол, забрала пустой кофейник и тихо ушла.
Майкл вновь остался один. Он налил себе чашку свежего черного кофе, сразу же открыл записную книжку, поставил дату и сделал первую запись:
«Прочитав первую папку, я понял, что Дебора и есть та самая женщина, которая являлась мне в видениях. Я знаю ее. Я знаю ее лицо и ее характер. Если постараюсь, я способен услышать ее голос.
У меня есть веские основания предполагать, что слово, которое я произнес после того, как Роуан привела меня в чувство, было «Лэшер». Но Эрон прав. На самом деле я этого не помню. Я это просто знаю.
Разумеется, сила моих рук связана со всей этой историей. Но какого использования этой силы от меня ждут? Явно не касания руками всего подряд, что я делал до сих пор. Мне нужно коснуться чего-то особого…
Сейчас еще слишком рано делать какие-либо выводы…»
«Если бы я мог потрогать что-либо из вещей, принадлежавших Деборе, – подумал Майкл. – Но от нее ничего не осталось, иначе Эрон, конечно, послал бы за ними». Майкл внимательно рассмотрел фотокопии писем Петира ван Абеля. Но это были всего лишь фотокопии, бесполезные для его чувствительных рук.
Майкл задумался, если, конечно, хаос в его голове можно было назвать мышлением, а потом набросал в книжке рисунок кулона, поместив в центре прямоугольный изумруд, добавив оправу и золотую цепь. Он нарисовал это так, как делал архитектурные наброски: четкими, прямыми линиями с легкой растушевкой деталей.
Майкл осмотрел сделанный набросок, нервно перебирая пальцами левой руки свои волосы, затем сжал пальцы в кулак и опустил руку на стол. Рисунок ему не понравился, и Майкл уже было намеревался зачиркать изображение кулона, но затем он раскрыл вторую папку и начал читать.
2. Досье мэйфейрских ведьмЧасть II
Марсель, Франция, 4 октября 1689 г.
Дорогой Стефан!
Теперь я нахожусь в Марселе. Путешествие из Монклева сюда заняло несколько дней, в течение которых я отдохнул в Сен-Реми и оттуда двинулся совсем неспешно по причине моего поврежденного плеча и израненной души.