Обеспокоенные родители подозревали, что наряду с телекинезом я обладаю и другими экстрасенсорными возможностями, и у них были на то основания. Они возили меня на консультацию к нескольким психиатрам, пока наконец один из них не посоветовал:
– Отправьте мальчика в Таламаску. Он обладает поистине выдающимися способностями, и это единственное место, где умеют работать с такими людьми и находить применение их дару.
В Таламаске, к великому облегчению моих родителей, с готовностью согласились обследовать меня и обсудить результаты.
– Если вы попытаетесь избавить сына от скрытых в нем сил, ни к чему хорошему это не приведет, – объяснил им позднее Эван Невилль. – Тем самым вы только поставите под удар его здоровье. Позвольте нам взять на себя заботу о нем и научить его контролировать свои экстрасенсорные способности, управлять тем даром, которым он обладает.
Родители с радостью приняли его предложение.
Поначалу я ездил в Обитель, расположенную неподалеку от Лондона, каждую субботу, а с десятилетнего возраста проводил там все уик-энды и летние каникулы. Родители старались навещать меня как можно чаще. С 1935 года отец стал выполнять для Таламаски переводы с латинского, приводя в порядок старинные записи, сделанные на этом языке. Овдовев, отец практически безвыездно жил в Обители и служил ордену вплоть до своей смерти в 1972 году. Впрочем, уже с самых первых посещений Обители родители пришли в восторг от справочных читальных залов ее библиотеки и стали относиться к ордену как к неотъемлемой части своей жизни, хотя и не были официальными его членами. Вот почему они не возражали против моего вступления в Таламаску, поставив при этом только два условия: я должен непременно завершить образование и ни в коем случае не допустить, чтобы мои «специфические способности» отдалили меня от «нормального мира» и помешали вести «нормальный образ жизни».
Телекинез так и не стал «сильной» стороной моей деятельности, однако благодаря помощи друзей из ордена я со временем твердо усвоил, что при определенных обстоятельствах могу читать мысли других людей. Одновременно я научился надежно скрывать собственные мысли и чувства. Постепенно я овладел умением правильно и тактично демонстрировать свои возможности посторонним людям, если в том возникала необходимость, а также сохранять и накапливать силы в ожидании того момента, когда они мне действительно понадобятся, и использовать их только в конструктивных целях.
Я никогда не был, что называется, мощным медиумом. Тем не менее мои весьма скромные способности в чтении мыслей оказывают неоценимую помощь в практической работе, особенно если приходится выполнять такие задания Таламаски, которые связаны с немалым риском и иногда таят в себе даже опасность для жизни. Что же касается телекинеза, то он крайне редко приносит практическую пользу.
К восемнадцати годам я стал преданным служителем Таламаски и полностью разделял образ жизни и цели членов ордена. Фактически я уже не мог представить без него собственное существование. Все мои интересы совпадали с интересами ордена, я полностью проникся его духом. Где бы я ни находился с родителями или друзьями, где бы ни учился или путешествовал, моим истинным домом всегда оставалась Таламаска.
После окончания Оксфорда меня официально приняли в орден, однако задолго до этого я фактически уже стал полноправным его агентом. Излюбленной темой моих исследований были семейства, связанные с колдовством и в разных поколениях имевшие среди своих членов настоящих ведьм. Я прочитал великое множество трудов, посвященных ведьмам и их преследованию во все эпохи в различных странах. А незаурядные личности тех, кого считали колдунами и ведьмами, буквально завораживали меня.
Моя первая полевая работа, связанная с изучением семейства ведьм в Италии, проходила под руководством Элайн Барретт – в то время и в течение многих последующих лет самой опытной и одаренной исследовательницы Таламаски в области ведьмовства.
Именно от нее я впервые услышал о Мэйфейрских ведьмах. Она вскользь упомянула о них однажды за ужином и вкратце рассказала мне о судьбе Петира ван Абеля, Стюарта Таунсенда и Артура Лангтри, а в завершение разговора посоветовала в свободное время начать чтение материалов, касавшихся семейства Мэйфейр. Практически каждую ночь в течение зимы и лета 1945 года я засыпал в окружении разбросанных по всей комнате бумаг и папок из досье Мэйфейрских ведьм. А в 1946 году я уже начал делать краткие записи для составления целостного повествования.
Весь 1947 год тем не менее мне пришлось провести вдали от Обители и досье Мэйфейрских ведьм – вместе с Элайн мы выполняли ответственное задание ордена. Только много позже я понял, что практическая работа дала мне именно тот опыт, который оказался столь полезным в последующем исследовании Мэйфейрских ведьм, ставшем главным делом всей моей жизни.
Формально мне было поручено приступить к нему лишь в 1953 году. Я должен был начать составление единого повествования, а после его завершения планировалось обсудить результат и возможность моей поездки в Новый Орлеан для продолжения исследований и встречи с обитателями особняка на Первой улице.
Мне многократно напоминали, что, каковы бы ни были мои устремления, работать там следует с величайшей осторожностью. Анта Мэйфейр погибла, равно как и отец ее дочери Дейрдре. Насильственной смертью умер и родственник Мэйфейров из Нью-Йорка, доктор Корнел Мэйфейр, специально приехавший в Новый Орлеан, чтобы повидать малышку Дейрдре и подтвердить либо опровергнуть заявление Карлотты о том, что Анта была психически ненормальна от рождения.
Согласившись со всеми поставленными мне условиями, я принялся за работу, начав с перевода записей в дневнике Петира ван Абеля. В свою очередь руководство ордена предоставило мне неограниченные средства для проведения любых исследований, какие я сочту необходимыми. А потому я решил предпринять некоторые шаги «издалека» и параллельно выяснить, как обстоят дела в доме в настоящий момент и в каком положении находится двенадцатилетняя Дейрдре Мэйфейр, единственная дочь Анты.
В заключение мне хотелось бы отметить, что, какое бы исследование я ни проводил, два фактора всегда играли в них весьма немаловажную роль. Во-первых, каким-то образом оказывалось, что мои собственные внешность и манера поведения неизменно располагали ко мне людей, заставляя их в беседах со мной быть гораздо более откровенными, чем с кем-либо другим. В какой мере это можно объяснить «телепатическим убеждением», судить не берусь. Вспоминая прошлые встречи, позволю себе предположить, что причина состояла скорее в том, что собеседники видели во мне «джентльмена из Старого Света» и проникались верой в мои исключительно добрые намерения по отношению к ним. Кроме того, слушая чей-то рассказ, я искренне и глубоко сочувствую рассказчику и сопереживаю вместе с ним и никогда не демонстрирую свое неодобрение.
Несмотря на то что специфика работы часто заставляет меня пускаться на хитрости, я надеюсь, что ни разу не обманул доверие собеседника и меня нельзя обвинить в предательстве. Ибо моим главным жизненным принципом всегда было, есть и останется стремление обращать полученные знания исключительно на свершение добрых дел.
Вторым фактором, играющим важную роль в моей практической работе и общении с людьми, является, пусть и скромная, способность читать чужие мысли, позволяющая узнавать множество не упомянутых вслух имен и деталей. Как правило, я не включаю полученную таким образом информацию в свои отчеты, ибо не считаю ее абсолютно достоверной. Тем не менее сведения, обретенные благодаря телепатии, зачастую указывали мне «правильное направление» дальнейших исследований. И конечно же, именно с этой особенностью натуры связана свойственная мне удивительная способность ощущать грозящую мне опасность. А в том, что я действительно обладаю таким даром, вы не раз убедитесь в ходе моего дальнейшего повествования…
К нему я теперь и возвращаюсь. И прежде всего попытаюсь как можно полнее воссоздать трагическую историю жизни Анты и рождения Дейрдре.
История Мэйфейрских ведьм с 1929 года до наших дней
Со смертью Стеллы для семейства Мэйфейр завершилась целая эпоха. Трагическая история жизни дочери Стеллы Анты и ее единственного ребенка Дейрдре до сих пор окутана плотной завесой тайны.
С годами число слуг в доме на Первой улице неуклонно сокращалось, и в конце концов их осталось лишь двое – молчаливые, недосягаемые для посторонних, они были бесконечно преданны своим хозяевам и абсолютно надежны. Постройки вокруг дома, лишенные заботы горничных, кучеров и конюших, постепенно пришли в полный упадок.
Обитательницы особняка вели уединенный, можно сказать – отшельнический, образ жизни. Белл и Дорогуша Милли превратились в «милых старых дам». Их общение с соседями по Садовому кварталу ограничивалось ежедневными посещениями мессы в часовне на Притания-стрит и непродолжительными беседами через решетку сада, если кто-либо из проходящих мимо особняка заставал пожилых женщин за работой и останавливался, чтобы поболтать о том о сем.
Всего через полгода после смерти матери Анту исключили из частного пансиона, и с тех пор она больше не посещала ни одну школу. Для опытного детектива не составило никакого труда выяснить, что девочка пугала всех своим умением читать чужие мысли, беседами с каким-то невидимым другом и угрозами в адрес тех, кто осмеливался смеяться над ней или шептаться за ее спиной, – об этом без умолку болтали учителя. Они говорили также, что Анта была очень нервной девочкой, в любую погоду жаловалась, что ей холодно, и очень часто болела, причем доктора не могли объяснить причину ее бесконечных простуд и лихорадок.
Анта вернулась из Канады поездом, в сопровождении Карлотты Мэйфейр и, насколько нам известно, с того момента и до своего семнадцатилетия ни разу не покидала надолго особняк на Первой улице.
Унылая и замкнутая по натуре Нэнси, которая была на два года старше Анты, продолжала ходить в школу, а когда ей исполнилось восемнадцать, стала работать делопроизводителем в адвокатской конторе Карлотты. В течение четырех лет обе женщины ежедневно шли пешком от угла Первой улицы и Честнат до Сент-Чарльз-авеню, где садились в трамвай, следовавший в центр города.